Бабуля говорит, что у неё совсем другая мечта, куда более серьёзная: она хочет, чтобы наша семья однажды встала на ноги. Как она сама говорит, «чтобы вы выбрались, наконец, из болота посредственности!». По-моему, единственная в семье, оказавшаяся в болоте посредственности, это я, и то из-за рождения Имби, но попробуйте объяснить это бабуле! Она хочет, чтобы кто-то из нашей семьи прославился или разбогател. Богатой мне никогда не стать — если мне иной раз перепадает рубль от бабули или деревенской бабушки, я немедленно трачу его на жвачку, или шоколад, или воздушные шарики. Хелен лучше умеет хранить деньги, она не станет их тратить на ошейник для Девы. Значит, Хелен у нас и разбогатеет.
В прошлом году бабуля решила сделать Хелен знаменитой и водила её поступать то в художественную школу, то в коровографическую. Ничего себе название для учебы танцам придумали — коровографическое! Наверное, они там танцуют как коровы! В художественную её не приняли потому, что она пришла на экзамен голодной и рисовала одни только сардельки да сосиски, и когда ей дали нарисовать большое красивое красное яблоко, Хелен тут же съела его. До экзаменов Хелен с бабулей так и не успели поесть. Они несколько часов просидели в очереди к парикмахеру, чтобы «прилично выглядеть перед деятелями искусства», как выразилась бабуля. В коровографическое мучилище Хелен, наверное, приняли бы, она хорошо прыгает и умеет ходить на пальцах, но оказалось, что таких маленьких девочек туда не берут. Бабуля заявила, что разочарована в Хелен, и несколько недель не появлялась у нас.
Недавно бабуля прочитала в газете, что в детскую музыкальную школу набирают новых учеников, и решила: «Теперь или никогда!». Но Хелен заявила, что она в своём классе редактор стенной газеты, и с неё хватит, ни на какую музыкальную школу у неё не будет ни желания, ни времени. А про меня мама сказала, что я не очень хорошо запоминаю мелодию, но, может, у меня есть «внутренний слух». А папа махнул рукой и сказал: «Ах, делайте, что хотите!»
Но мне не очень-то хочется становиться знаменитой: бабуля говорит, что знаменитостей народ носит на руках. А что ты поделаешь, если народ занесёт тебя не туда, куда надо? А если у тебя в кармане не окажется ни одного автобусного билета, чтобы уехать домой? Но если точно знать, куда этот народ относит на руках знаменитостей, то можно заранее выяснить, каким автобусом оттуда добираться до Ыйсмяэ.
Бабуля обещала свести меня в кафе и угостить пирожными, если я соглашусь пойти с ней на приёмные испытания, обещала красиво завить мне локоны своими щипцами, но мне страшно было становиться знаменитостью, и я стала изобретать всякие предлоги, чтобы избежать этого. Но тут я, как бабуля, когда она читала газету, вдруг решилась: «Теперь или никогда!» и заявила:
— Хорошо, я стану знаменитой, но при одном условии: ты купишь Деве красный ошейник!
Мама возмутилась: «Как тебе не стыдно!», но бабуля рассмеялась:
— А раньше вундеркиндам, чтобы они согласились стать знаменитыми, приносили соломенных куколок!
Соломенную куколку бабуля, к счастью, мне не принесла. В день, когда надо было идти в музыкальную школу, она пришла к нам с завивочными щипцами и большой связкой сосисок. Пока бабуля завивала мне локоны, я должна была съесть пять сосисок, чтобы не повторилось то, что случилось с Хелен. К счастью, я люблю сосиски.
— А ты взяла деньги на ошейник? — спросила я бабулю по дороге в музыкальную школу.
Бабуля улыбнулась и кивнула.
— Ты сыта? — спросила бабуля, когда мы сошли с автобуса. Теперь я улыбнулась и кивнула. Бабуля велела мне быть вежливой, как только могу, и делать всё, что велят.
В коридоре музыкальной школы было полно детей: в основном, девочки и, как правило, с бабушками. Но ни у одной девочки не было таких красивых локонов, как у меня. Это я сразу заметила, и мне даже стало чуточку жаль чужих девочек: их бабушки тоже хотят, чтобы они прославились, но у них не оказалось щипцов для завивки.
Бабуля завела с другими бабушками беседу о деревне, и о погоде, и о музыке. Обо мне она сказала так:
— К сожалению, дитя ещё не владеет ни одним инструментом, но начатки абсолютного слуха у неё налицо. Кстати, где-то я прочла, что колыбельная песня является одним из важнейших факторов музыкального воспитания детей. — И остальные бабушки закивали.
Время от времени дверь, на которой висела табличка «Тишина! Идёт экзамен!», отворялась, и кого-то из детей приглашали внутрь. Бабушек брать с собой не разрешали: они оставались за дверью, потирали руки и прижимали уши к двери.
— Так подслушивать не солидно! — шепнула мне бабуля.
Но тут появилась одна тётя и объявила:
— Кеск, Кристийна!
Так вот с чего начинается известность — им уже известно моё имя!
— Не забудь сделать книксен и сказать «здравствуйте», — прошептала бабуля, вталкивая меня в дверь.
В большой комнате за длинным столом сидели несколько женщин и мужчин. Тётя, которая меня позвала, села за рояль и попросила подойти к ней.
— Спой, пожалуйста, тот мотив, который я тебе сыграю! — попросила тетя. Она была очень красивая, ярко-красный рот и розовое платье, но мотив играла довольно простенький. Немножко похожий на «К сожаленью, день рожденья только раз в году» и немножко на «Я на солнышке лежу…». Я попробовала сделать мелодию, которую играла тётя, немножко красивее и интереснее. Дяди и тёти за столом переглянулись, и мне вдруг стало страшно: если они меня отнесут на руках куда-нибудь далеко-далеко, успеет ли бабуля прибежать за мной? И не забудет ли купить ошейник?
Потом один дяденька постучал карандашом по столу и велел мне постучать так же. Я постучала вдвое быстрее, чем он! Тогда другой дяденька тоже постучал, у него, бедненького, получилось совсем плохо, он стучал медленно и запинаясь — «токк-тукк-токк!». Представляете себе — придёт такой несчастный в гости, а звонок сломан! Так он и будет колотить в дверь, а его и не услышат! Мне ничего не осталось, кроме как показать ему, как надо стучать в таких случаях. Я так стучала, что грифель выпал из карандаша! Никто ничего не сказал, только тётенька у рояля спросила:
— Хорошо… У тебя есть какая-нибудь песенка, которую ты спела бы нам?
— Есть, — честно ответила я, завела руки за спину и упёрлась ими в рояль, как делают певцы в телевизоре, только их рояли, наверное, пониже или руки у них подлиннее, а мне было неудобно так стоять. Но я помнила о красном ошейнике и спела громким голосом две песни. Сначала «Солнечный круг. Небо вокруг…», а потом вспомнила, как Георг Отс пел, и как затяну: «Всегда быыыть в маааске — судьба мааая!». По-моему, у всех от моего пения улучшилось настроение, только тетя за роялем осталась серьёзной и спросила:
— Кристийна, а ты любишь рисовать?
— Люблю.
— А танцевать?
— Ужжжасно люблю! — ответила я. — Особенно, когда мы с папой танцуем. Мы танцуем «Парижское танго», и «Каэра-Яан», и рок-н-ролл. Но для коровографического училища я ещё слишком мала.
Тётя за роялем погладила меня по голове и сказала:
— Мы тут решили, Кристийна, что ты можешь стать очень хорошей художницей или очень хорошей танцовщицей. Безусловно, ты хорошая и талантливая девочка.
У меня в животе похолодело: я сразу поняла, что за такими похвалами кроется какое-то коварство! Хотела сказать, что я слишком мала, чтобы меня носили на руках. Но тётя за роялем сказала:
— Да, но в музыкальную школу мы тебя сейчас принять не можем. Возможно, позднее, когда ты немного подрастёшь и натренируешь слух и голос. До свидания!
У меня камень с души свалился: значит, я выйду отсюда на своих ногах!
Тётя за роялем проводила меня до выхода и чуть не сбила с ног, открывая дверь, бабулю: та, кажется, передумала и решила, что стоять, прижав ухо к двери, все-таки солидно. Тётя вызвала другого ребёнка, а бабуля повернулась ко мне:
— Как у тебя прошло, дорогая? Эти двери такие звуконепроницаемые, я так и не поняла, что ты пела.
Я всё рассказала бабуле: и как я пела, и как стучала, и как придумала красивую мелодию, и как все дяди и тёти развеселились и сразу поняли, что из меня может выйти очень хороший художник и очень хорошая балерина. Они там неглупые люди, вот только зачем-то стучать заставляли.
У бабули лицо вытянулось:
— В нашем роду все музыкальные! Уж не знаю, в кого ты такая выдалась!
Мне стало жаль бабулю, и я испугалась, что теперь она не купит Деве красный ошейник.
Я утешила бабулю:
— Они сказали, что когда я натренирую слух, то меня, может быть, примут. Какие странные: ведь сейчас им легче было бы носить меня на руках, чем тогда, когда я вырасту. В нашем роду все старушки толстые!
Бабуля вздохнула, но улыбнулась уголком рта. Я поняла, что настало время напомнить об ошейнике.
— Может быть, Дева станет знаменитой, если её, например, отвезти в цирковую школу? — осторожно перевела я разговор на собаку. — Только для этого на неё непременно надо будет надеть красный ошейник.
