В бодрственном состоянии мы управляем своим мышлением; целесообразно действующая воля и внимание сообщают ему направление. Но этот порядок уничтожился бы вполне, если бы, как это бывает во время сновидения, все абстрактное превращалось в образы, носящие на себе характер действительности, если бы отошли прочь внимание и цель, если бы всякое нервное раздражение делалось наглядным представлением, всякая ассоциация мыслей – цепью образов, и если бы невозбранно царила соединенная с каждой мыслью и с каждым представлением чувственная их оценка. Так как во время бодрствования у нас существует в некоторой степени склонность к нарушению этого порядка и с ней мы ведем постоянную борьбу, то наша духовная деятельность соединена с усилиями, от которых утомляется постепенно наш головной мозг. Но он далеко не в такой степени утомляется во время сновидения так как в этом случае перед ним не носится цель, отсутствует стремление к порядку и внутреннее сознание находится, таким образом, в чисто пассивном состоянии.
Все эти мутящие чистоту сновидения элементы проникают в него свободно. Всякая мимолетная мысль получает в нем пластическую осязательность. Так как в состоянии сновидения всякое нервное раздражение приписывается приобретающему наглядность представлению, то и всякое суждение должно основываться на ложных посылках и совершаться так же превратно, как у сумасшедших. Далее. Чрезвычайно обильный источник помех правильному течению сновидения лежит в ассоциировании мыслей, имеющем место не только в бодрственной жизни, но и во сне, с той только разницей, что при сновидении оно превращается в ассоциирование образов, происходит с большей живостью и отличается чисто механическим и вполне беспрепятственным течением. Каждое представление вызывает из огромного запаса воспоминаний связанные с ним представления и все, что, согласно законам ассоциации, может проникнуть в сознание спящего, сейчас же в него и вторгается.
Всякая связанная с представлением чувственная оценка его воскресает беспрепятственно, всякое незначительное движение воли переходит в действие. Наконец, и периферические нервы чувствования способны во время легкого сна до некоторой степени воспринимать впечатления, и их раздражения превращаются в образы. Аппарат,* называемый "волюметром", дает возможность измерять силу душевного движения спящего человека высотой поднятия водяного столба в стеклянной трубке, а обратное движение этого столба показывает, что часто спящий воспринимает с математической точностью отдаленный шум и что, значит, он не теряет способности к восприятию внешних раздражений.
* См. "Ausland", 1876. §§ 6 и 7.
Путем внешних раздражений зрения, обоняния и слуха можно даже в некоторой степени давать произвольное направление течению сновидения. Когда одному спящему субъекту капнули несколько раз на губы водой, то ему представился с такой живостью процесс плавания, что он сделал даже несколько обычных при этом процессе движений руками.* Другому поднесли к носу душистую воду, и сновидение перенесло его в парфюмерный магазин, где ему сделалось дурно и он упал в обморок.* У Беатти есть даже рассказ о том, что одного спящего офицера заставили путем нашептывания увидеть во сне все обстоятельства дуэли, от вызова до выстрела из вложенного ему в руку пистолета.*** Одно время я сам, пробуждаясь аккуратно от первого сна, каждый раз вспоминал об имевших в нем место видениях, сопровождавшихся шумом и голосами, что продолжалось до тех пор, пока я не обратил внимания на то, что причиной их было просто-напросто кровообращение, которое, вследствие прикосновения уха к подушке, производило такое впечатление, как если бы жужжала муха.
* Nudow. Theorie des Schlafes, 132.
** Spitta. Schlaf. – und Traumzustande der menschlicheil Seele. 278.
*** Beatti. Moralisch-kritische Abhandlungen. С англ. I, 422.
Как о постоянном препятствии правильному течению сновидения надобно упомянуть еще о тех внутренних раздражениях, которые, будучи связаны с пищеварением, ассимилированием пищи и удалением из организма негодных для него частей ее, едва сознаются во время бодрствования, во время сна же сознаются вполне. Поэтому уже давно все писатели, допускавшие возможность имеющих реальное значение сновидений, запрещали обременять желудок перед сном. Платон рекомендует соблюдать, отходя ко сну, умеренность в пище, а пифагорейцы особенно предостерегали от употребления бобов, которые, будучи трудно перевариваемы, вызывают беспокойные сновидения. Артемидор советует снотолкователям, прежде чем приступить к толкованию сновидений, осведомиться у вопрошающего их, лег ли он спать после умеренной еды или с обремененным желудком.* По Филострату, снотолкователи отказались от толкования сновидений, следовавших за употреблением вина, так как боги наделяют даром ясновидения только людей воздержанных.** Подобным образом говорит Плиний*** и многие другие.
* Artemidorus. Symbolik der Traume, I, §7. Wien, 1881.
** Philostratus. Vita Apoll. Tyan. §37.
*** Plinius. Hist. nat. X, §211.
Если мы примем во внимание все указанные нами препятствия правильному течению сновидения, а также и то, что всякое раздражение переходит во время сновидения в наглядный образ, то для нас станет вполне понятна смутность видений легкого сна; если же так, если видение этого сна представляет совокупность лишенных связи частей, то понятно и то, что память удерживает не все такое видение, а только некоторые из его частей. Подобно тому как во время бодрствования можно удержать в памяти осмысленную фразу, но трудно помнить бессмысленный набор слов, так точно трудно сохранить в памяти и имевший место во сне ряд представлений, лишенных разумной связи.
Таким образом, мы не можем надеяться встретить в представляющем среднюю ступень между бодрствованием и глубоким сном состоянии легкого сна чистых функций органа сновидения. А так как течение сновидений делается правильным, даже, как мы это увидим, целесообразным, как только устраняются препятствующие тому обстоятельства, то поэтому самому и можно сказать, что все неразумное в сновидении проистекает от присоединения к деятельности органа сновидения деятельности органа бодрственного сознания, все же разумное – от нестесняемой деятельностью последнего органа чистой деятельности органа сновидения. Пока орган бодрственного сознания не пришел в полное спокойствие, до тех пор испытывающие на себе влияние его сновидения, они же только и доступны воспоминанию, имеют такую же цену, как горячечный бред или галлюцинации сумасшедшего. В самом деле, сумасшествие и сновидение представляют много сходных черт, почему уже в Талмуде говорится: нет безумия, нет и сновидений.
Итак, если степень смутности наших сновидений прямо пропорциональна степени бодрствования, орган же сновидения здесь совсем не при чем, то отсюда само собой следует заключение, что с исчезновением причины должно исчезнуть и ее действие, что в глубоком сне должны иметь место исполненные реального значения видения, если только в таком сне возможны вообще видения. Но между глубоким сном и бодрствованием нет моста воспоминания. Поэтому существование несмутных и имеющих реальное значение сновидений доказуемо только в тех случаях, когда сновидение переходит в действие, или сопровождается словами, или, наконец, когда, в противность общему правилу, имеет место воспоминание. Первое бывает в лунатизме, второе – в сомнамбулизме; что касается последнего, то нам приходиться ссылаться на сообщения лиц, заслуживающих доверия.
3. Родство сна с сомнамбулизмом
С углублением легкого сна должна уменьшаться смутность сновидений. Мозговая нервная система (нервы чувствования и головной мозг) делается все менее способной к восприятию, а вместе с тем все более исчезают из сознания сновидца те препятствующие течению сновидения элементы, которые или путем чувственного восприятия впечатлений от внешнего мира входили в сознание сновидца, когда он спал легким сном, или находились в нем в виде остатков от содержания бодрственного сознания. Вместе же с этим должна становиться все правильнее деятельность органа сновидения, и наконец должна вполне исчезнуть смутность сновидений. Но, быть может, при этом не имеет места и само сновидение; быть может, в этих препятствующих ему элементах содержания сознания орган сновидения только и черпает материал для своей деятельности; быть может, глубокий сон не только не содержит в себе никаких представлений для памяти сновидца по пробуждении, но пуст безусловно. Такая мысль высказывалась так часто, что вопрос заслуживает во всяком случае исследования.
Решение его облегчается сомнамбулизмом. Вызываемый магнетическим лечением, нередко же являющийся сам собой, он представляет один из видов сна, сопровождающийся также внутренним пробуждением. Но в нем возникают правильные ряды представлений. Из сознания сомнамбул исчезает опосредствованное внешними чувствами отношение к внешнему миру, бесчувственность к этому миру достигает у них высшей степени, и потому является новое, действительно правильное, хотя в известном смысле и ограниченное отношение к нему. Из самосознания сомнамбул исчезает то я, которое составляет объект бодрственного самосознания. Хотя сознание сомнамбула обнимает содержание бодрственного сознания и притом вполне, следовательно, в настоящем виде, а не отрывочно, как это бывает с сознанием человека, спящего обыкновенным сном, но сомнамбул относит все это содержание не к внутренне пробудившемуся своему я, но к совершенно другому, чуждому ему я. Поэтому здесь единый субъект распадается на два лица. Значит, сомнамбулизм доказывает нам, что наше бодрственное сознание не исчерпывает своего объекта, так как обнаруживающийся в сомнамбулизме чудесный корень нашего я остается скрытым от этого сознания, почему приписывается так называемому бессознательному.
