Лин фон Паль, Павел Одинцов
ТАЙНЫ СКРЫТОГО УПРАВЛЕНИЯ ЛЮДЬМИ
Вместо предисловия
Иван Николаевич, назовем его так, был совершенно нормальным с бытовой точки зрения человеком. Иными словами, он хорошо продвигался по служебной лестнице и к сорока шести годам достиг высокого чина.
У него было все, что только мог пожелать себе гражданин Союза Советских Социалистических Республик: деньги, большая и комфортабельная квартира, дача в самом престижном месте Подмосковья, машина служебная и несколько машин личных, индивидуальный секретарь-референт, орденская планка на груди, красавица жена и подрастающие наследники, причем не какие-то там «взбесившиеся с жиру» детки, а правильные, целеустремленные, спортсмены и отличники, — и все в его жизни складывалось так удачно, что лучше и не придумаешь. Правда, во всей его счастливой и полноценной жизни существовал некий период, о котором он как бы не помнил. Не то чтобы не хотел вспоминать, а просто этот отрезок времени словно бы вырезали ножницами из его памяти, всего-то неделя насыщенного бытия, но при мыслях об этой неделе голова становилась пустой, а на языке отчетливо ощущался привкус металла. Иван Николаевич знал, что этот привкус означает только одно: паника.
Стоило жене завести разговор об этой «пропавшей» неделе, что-то внутри организма Ивана Николаевича отключало реле и перед глазами шли белесые мутные пятна. Сначала его мучительное ощущение пугало, потом он к нему привык и в конце концов забыл о нем.
Шли годы, и тень «пропавшей недели» уходила в прошлое, пока не стала почти что призраком, как, впрочем, и молодость, в которой эта неделя случилась. Когда же гигантская страна неожиданно начала рушиться и распадаться на части, неделя из прошлого каким-то непонятным образом снова дала о себе знать.
В один из прекрасных летних дней домой Ивану Николаевичу позвонил незнакомец. Генерал выслушал то, что ему сказали по телефону, но сам ничего не ответил.
Семья как раз сидела за столом и рассуждала о предстоящем путешествии на океаническом лайнере вокруг всего земного шара. Путешествие обещало быть долгим, интересным и приятным, но жену немного смущало, сможет ли она преодолеть какой-то детский ужас от лежащей под телом корабля многокилометровой глубины. Об этом она сейчас и говорила, храбрясь и не желая казаться трусихой.
Иван Николаевич выслушал речь по ту сторону провода и вернулся в столовую. Жена, отвлекшись от рассуждений о морях и глубинах, подняла на него глаза. Вид мужа испугал ее гораздо больше, чем предстоящее плавание. Ее Иван Николаевич за несколько минут как-то переменился, ей даже подумалось, что он ее не видит. Нет, видел, потому что назвал по имени, чего давно уже не происходило, он уж лет десять звал ее так же, как дети, — «мать», затем задумчиво сообщил, что всегда ее любил, зачем-то чмокнул взрослых уже ребят в щеку, прошел прямой и неестественной походкой, как робот, в свой кабинет. А через пять минут за окном завизжали тормоза и вся оживленная московская улица взвизгнула тысячей глоток.
Иван Николаевич шагнул прямо из огромного окна кабинета в жаркий летний воздух. Там, внизу, на раскаленном асфальте, теперь лежало его тело. Иван Николаевич был мертв.
Потом было следствие по факту самоубийства. Бедную жену допрашивали с пристрастием, но ни-чего-таки выяснить не сумели. Да, кто-то звонил. Да, Иван Николаевич сразу после звонка прошел в кабинет. Да, вел себя как-то необычно, именно после этого звонка. Нет, никто раньше не угрожал. Враги? А у кого их нет?
Стали поднимать было рабочие дела, но тут ретивым милиционерам было сказано: не положено, самоубийство никак не может быть связано со служебными обязанностями. Поэтому расследование само собой прекратилось. А в свидетельстве о смерти, чтобы не ставить на памяти хорошего человека черного пятна самоубийцы, записали просто: несчастный случай. Хотя какой несчастный случай мог выкинуть аккуратного и осторожного Ивана Николаевича с десятого этажа? Для совершения этого несчастного случая ему было необходимо подставить под окном скамеечку, потому как выйти из окна на улицу он мог, лишь взобравшись на довольно высокий подоконник.
И таких несчастных случаев по столице нашей родины в начале девяностых было не один и не два, и из окон, ощутив себя птицами, вылетали почему-то не простые сантехники и инженеры, а все люди чиновные, с крупными звездами на погонах, большие начальники в настоящем или прошлом. А если не вылетали в окна, то почему-то с риском для жизни чистили свое именное оружие и почему-то это рвение привести револьвер в боевой порядок заканчивалось одинаково — выстрелом в висок или в рот. И опять же милиции сообщали, что расследование таких дел нужно оставить профессионалам, то есть более компетентным органам.
Органы, порасследовав, ничего пугающего и непонятного не находили, все объясняли дурным стечением обстоятельств. Поэтому в свидетельстве о смерти писали всегда одно и то же: несчастный случай. Даже и тогда, когда генеральская шея зачем-то лезла в петлю, все равно считалось это все тем же несчастным случаем. И, как правило, точно перед этим несчастным случаем будущему покойнику кто-то звонил.
Вот тогда-то и пошли слухи, сильно возбуждавшие народ, что на самом деле «шишкам» звонили и приказывали себя убить. И с самого верха звонили. Иначе разве может человек в чинах наложить на себя «несчастный случай»? Никак ведь не может. И люди-то все были пусть и именитые и не бедные, но не оголтелые взяточники или бандиты. И пошел слух, что они знали какой-то особенный секрет, который и был причиной таких приказов. Мол, нужно было эту тайну похоронить. А как можно похоронить тайну? Только одним верным и действенным способом.
И люди стали бояться. Ведь в нашей стране многие владели какими-то тайнами — кто по долгу службы, кто из противоправного интереса. Тогда и началась паника, которая вихрем прокатилась по стране. «Кандидаты в смертники» стали ждать своей участи. И не только они.
Простые граждане, у которых секреты были больше «коммунальные», даже эти стали чего-то бояться. И многие начали писать письма в разные комиссии, боясь собственного страха.
Кто-то был уверен, что именно его облучают невидимыми лучами; кто-то говорил о лучах видимых, которые идут из окон напротив; кому-то мерещились приборы на крышах и чердаках, а кому-то, кто жил не на верхних этажах, — адские машины в подвалах. И все были убеждены, что это делают для того, чтобы тайна навсегда умерла. Именно тогда в обиход вошли прежде неведомые гражданам слова — психотронное, или же психотропное, воздействие, и эти непонятные слова пугали даже больше, чем обрез грабителя. Ведь обрез — вещь понятная, а это труднопроизносимое воздействие — дело совершенно непонятное, тайное и потому во много раз более опасное. Пулю, которая тебя убьет, хотя бы можно увидеть, а губительные лучи кто разглядит? От них вот и вся неприятность.
Все боялись такого воздействия, и все подозревали, что оно непременно существует. И втайне говорили, что это воздействие может быть не только злым (это когда генералы становятся птицами), но и добрым (это когда незрячий прозревает, а паралитик отбрасывает костыли).
Тут на сцену вышли и добрые люди с «лучами в глазах» — доктора Чумак и Кашпировский. Вряд ли они могли появиться в иное время и вещать с голубого экрана на всю страну. А сейчас страна к теле-лучам была уже подготовлена.
А следом появились и приборы-лучи, которые несут только психотронное благо, и чудесная теория академиков А. Е. Акимова и Г. И. Шипова, и в обиход вошло другое название — торсионное поле. Академики с полным апломбом утверждали, что при помощи этого поля можно управлять любым сознанием, а поскольку сознание способно структурировать материю, так и материей, то есть телом.
Очевидно, эта мысль так захватила все тогдашние умы, что даже президент Ельцин совершенно искренне интересовался у физиков-ядерщиков из новосибирского академгородка, возможно ли получить энергию из камня. Те, по наивности своей, заговорили об урановых рудах и о плутонии, но Борис Николаевич имел в виду обычный булыжник, поскольку для торсионого поля нет разницы, из чего оно будет аккумулироваться — из булыжника или из уранового стержня. Ядерщики долгое время после президентского визита в себя прийти не могли. Ну на то они ученые.
Одновременно с этим сюжетным многообразием бывший советский народ узнал и об американских военных разработках. И уж если американцы некоей техникой владеют, то наши Спецслужбы владеют наверняка. Таков был народный приговор.
Многое в этих слухах было наивным, многое чудовищным, многое анекдотическим, но мысль, что кто-то нами управляет, прочно засела во всех головах. И эти кто-то явно были не бог, а существа вполне природные и поэтому гораздо более опасные.
