— Нет, нет, нет. Теперь они — христиане. Теперь, слава Богу, они прикрывают срамные части тела.
— А раз они христиане, — сказал я, — значит, мы не будем нападать на их земли?
— Конечно будем! — ответил Беокка. — Потому что они должны быть наказаны.
— За что?
— За набеги на наши земли, конечно же.
— Но если мы разоряем их земли, — не отставал я, — тогда, выходит, мы тоже воры и разбойники?
Мне нравилась мысль о том, что мы такие же дикие и необузданные, как ненавистные скотты.
— Ты поймёшь это, когда вырастешь, — отвечал Беокка. Он говорил так всегда, когда не знал, что ответить.
И вот теперь, когда я вырос, я по-прежнему не понимал доводов Беокки о том, что наша война против скоттов — праведное наказание. Король Альфред, которого никто не мог обмануть, часто говорил, что война, бушевавшая по всей Британии, это крестовый поход против язычников, но всякий раз, когда война переходила на земли валлийцев или скоттов, она внезапно становилась чем-то иным.
Она превращалась в войну христиан против христиан, оставаясь такой же жестокой и беспощадной. Священники твердили, что мы исполняем волю пригвожденного бога, а священники скоттов говорили то же самое своим воинам, нападавшим на нас. Конечно, правда в том, что это война за землю. Четыре народа жили на острове — валлийцы, скотты, саксы и норманны — и все четыре жаждали получить ту же самую землю. Священники непрестанно проповедовали, что мы должны драться за нее, ведь она дана нам в награду самим пригвожденным богом. Но когда саксы впервые захватили остров, все мы были язычниками. Выходит, что Тор или Один отдал нам эту землю.
— Разве не так? — спросил я у отца Эадига в ту ночь.
Мы были в надежном укрытии, каменной башне Вилбирига. Нас согревал жаркий огонь очага, а римские стены защищали от дождя и холодного ветра.
Эадиг встревоженно улыбнулся.
— Это правда, господин, Бог послал нас на эти земли, но не старые боги, а единственный истинный Бог. Он нас послал.
— Саксов? Он послал саксов?
— Да, господин.
— Но тогда мы не были христианами, — заметил я.
Мои воины, уже слышавшие всё это раньше, заухмылялись.
— Тогда мы не были христианами, — согласился Эадиг, — но валлийцы, владевшие этой землей до нас, были. Только они были плохими христианами, и потому Бог послал им саксов в качестве наказания.
— И что они такого сделали? — спросил я. — Я про валлийцев. Чем они были плохи?
— Не знаю, господин, но раз Бог нас послал, значит они это заслужили.
— Выходит, они были плохими, — сказал я, — и бог предпочел видеть в Британии плохих язычников, чем плохих христиан? Это как убить охромевшую корову и поменять ее на корову с падучей.
— Да, но Господь нас обратил в истинную веру в награду за то, что мы наказали валлийцев! — убежденно воскликнул он. — Теперь мы хорошая корова!
— А почему бог послал датчан? — поинтересовался я. — Он наказывал нас за то, что мы оказались плохими христианами?
— Вполне возможно, господин, — запинаясь произнес он, как будто не был уверен в ответе.
— И когда ж это кончится?
— Кончится, господин?
— Некоторые датчане тоже покрестились, — объяснил я, — так кого же твой бог нашлет, чтобы наказать их, когда они станут плохими христианами? Франков?
— Там огонь, — перебил нас мой сын. Он отдернул кожаный полог и смотрел на север.
— В такой-то дождь? — удивился Финан.
Я подошёл к сыну. Да, в самом деле, в небе над дальними северными холмами светилось зарево огромного пожара. Огонь предвещал беду, но я даже представить не мог, чтобы воины, совершающие набег, болтались под дождём и ветром в такую ночь.
— Наверное, чей-то дом загорелся, — предположил я.
— И где-то далеко, — добавил Финан.
— Бог кого-то наказал, — сказал я, — вот только какой именно бог?
Отец Эадиг перекрестился.
Какое-то время мы ещё глядели на зарево далёкого пламени, но другие пожары не появились, а через некоторое время дождь погасил и этот огонь, и небо опять потемнело.
Мы сменили дозорных на высокой башне, а потом уснули.
А утром пришёл враг.
— Ты, лорд Утред, — приказал враг, — уйдёшь на юг.
Он явился вместе с утренним дождём. Я узнал об этом, когда дозорный на сторожевой башне застучал железным прутом, служившим нам вместо колокола, возвещающего тревогу. Это случилось примерно через час после рассвета, когда в призрачно-бледных облаках на востоке только показалось тусклое солнце.
— Вон там люди, — сказал мне один из часовых, указывая на север, — пешие.
Я облокотился о башенный парапет, пристально глядя в ту сторону сквозь клочья тумана и дождь. За моей спиной по лестнице поднимался Финан.
— В чём дело? — спросил он.
— Может, там пастухи? — предположил я.
Я не мог ничего разглядеть. Дождь, хоть и стал менее яростным, всё же лил как из ведра.
— Они бежали в нашу сторону, господин, — сказал дозорный.
— Бежали?
— Похоже. Спотыкались.
Я смотрел, но ничего не видел.
— Там были и всадники, — сказал Годрик, второй дозорный, молодой и не особо смышлёный. Всего год назад он прислуживал мне, и в каждой тени ему чудился враг.
— Я не видел всадников, господин, — сказал второй дозорный, испытанный воин по имени Кенвульф.
Наши лошади были уже осёдланы и готовы к дневному переходу. Я размышлял, не отправить ли на север лазутчиков, чтобы узнать, вправду ли там кто-то есть, кто это и чего они хотят.
— Сколько людей вы видели? — спросил я.
— Троих, — ответил Кенвульф.
— Пятерых, — одновременно с ним сказал Годрик, — и двух всадников.
Пристально глядя на север, я не мог разглядеть ничего, только дождь, заливающий папоротники. Клочья ползущего у земли тумана скрывали дальние холмы.
— Наверное, пастухи, — сказал я.
— Там были всадники, господин, — неуверенно проговорил Годрик, — я сам их видел.
Никакой пастух не станет ездить верхом. Я продолжал всматриваться в дождь и туман. Глаза у Годрика моложе, чем у Кенвульфа, но и фантазия у него куда богаче.
— Бога ради, кто же там может быть утром, в такое-то время? — проворчал Финан.
— Никого, — сказал я, выпрямляясь, — Годрику опять померещилось.
— Не померещилось, господин, — искренне заверил Годрик.
— Пастушки, — сказал я, — ни о чём он больше не думает.
Годрик покраснел от смущения.
— Нет, господин.
— Сколько тебе сейчас? — спросил я, — Четырнадцать? Пятнадцать? Я в твоём возрасте только о сиськах и думал.
