Эйлин поехала с Билли Мэлаги в Саннисайд в кафе «Поднять якоря!». Билли был на год старше, окончил школу Макклэнси и попросил отца Эйлин устроить его на работу в фирму «Пиво Шефера». Подруги утверждали, что Эйлин ему давно нравится. Она к нему была равнодушна и согласилась поехать с ним исключительно для очистки совести — она, мол, дала ему шанс. Многие девчонки с радостью ухватились бы за Билли. У него были вьющиеся белокурые волосы, такие густые, что казалось, на них можно человека подвесить. Обаятельный, чуточку грубоватый, другие мужчины относились к нему по-дружески. Эйлин видела его привлекательность, но ей не годился человек, который не стремится к лучшей жизни и не против тридцать лет водить грузовик.
В «Поднять якоря!» было темно и душновато. Музыканты небольшого оркестрика вскоре убрали скрипки в футляры. Вместо оркестра заиграл музыкальный автомат. Разновозрастная толпа бурлила веселой энергией.
Эйлин никогда раньше не пробовала спиртного. Пробежав глазами меню, она решила: как в омут головой! — и заказала «Зомби». Билли одобрительно усмехнулся:
— Знаешь, я иногда вспоминаю свой первый рабочий день. Твой папа назвал меня задохликом. Он всех так называет, кто в Америке родился. От него это прямо вроде похвалы.
Эйлин невольно замечала, как Билли гремит кубиками льда в стакане, как, отхлебнув, утирает рот волосатой рукой.
— Он мне поручил маршрут на Статен-Айленд. В другую зону — значит, дополнительная плата. Кто я такой? Сопляк, первый день работаю, а он позаботился, чтобы у меня были денежки в кармане. Говорит: «Надо объехать двенадцать точек. Управишься за шесть часов. Можешь покататься все десять». А я не понял. Не хотел ему лодырем показаться. Говорю: «Сэр, если эта работа на шесть часов, так я ее сделаю за пять!» Он на меня посмотрел как на полудурка и говорит: «Если приедешь раньше чем через десять часов, можешь совсем не возвращаться».
Билли так разволновался, говоря об ее отце, что Эйлин уже и не знала, за кем из них он ухаживает. Она неожиданно быстро осушила стакан, потягивая сладкое питье через соломинку. Чуточку испугалась, чувствуя, как звенит в голове и язык плохо слушается. Может, она уже сделала первый шаг по дорожке, уводящей от ее мечты? Самое страшное — как легко это оказалось. Всего-то-навсего — переправить содержимое стакана к себе в желудок. Чтобы прогнать жутковатые мысли, Эйлин поскорее заказала еще одну порцию. Шум в голове сразу поутих. Эйлин старалась смотреть Билли в глаза, но почему-то видела только его бледные, как непропеченное тесто, щеки и торчащие уши. Представила себе его на пару футов ниже ростом, стриженного под горшок и в футболке в горизонтальную полоску и неожиданно засмеялась посреди его рассказа — видно же, что мальчишка еще, а все почему-то его считают взрослым человеком. Бармен, у которого с возрастом все было ясно — может, на пару лет младше отца Эйлин, — посмотрел на Билли с жалостью. Первый стакан коктейля Эйлин не понравился — слишком приторный, будто сироп, зато второй так пришелся по вкусу, что она после него заказала подряд еще три.
Билли приволок ее домой после полуночи. Как она потом узнала, Билли умолял ее отца о пощаде, объяснял, что в нее как бес вселился, что он несколько раз пытался ее увести, но она в ответ била его по щекам, а он боялся, что о нем что-нибудь не то подумают и выгонят из бара и тогда Эйлин останется одна с этими пьяными скотами.
Отец разбудил ее рано утром. Пару часов Эйлин провела в обнимку с унитазом, выпрямляясь, только когда ее одолевал очередной рвотный позыв. Когда в желудке уже ничего не осталось, отец велел ей принять душ. Потом повел ее в церковь Святого Себастьяна — слушать мессу.
— Ты не лучше других, — сказал он. — И никто для тебя исключений делать не будет.
Церковь была новая, недавно построенная. Ветерок от кондиционера холодил вспотевшую кожу. Эйлин бил озноб. Один раз ей пришлось выйти в туалет. Когда она засыпала, отец толкал ее локтем. Настало время причащаться. Эйлин чуть не подавилась облаткой. На какое-то ужасное мгновение показалось, что ее сейчас вывернет наизнанку прямо у алтаря. Стараясь не делать резких движений, вернулась на свое место и в школу в тот день не пошла.
В тот день была пятница. Вечером после ужина, когда посуда была вымыта и мама ушла к себе, отец усадил Эйлин на диван.
— Если уж ты, дуреха, взялась пить, так хоть пей с толком!
Он достал из буфета два стаканчика, поставил на кофейный столик. Потом вышел и вернулся с несколькими миниатюрными бутылочками виски разных сортов.
— Это что?
— Проведем урок.
— Я не могу!
— Сможешь.
— Я уже все усвоила.
— Сейчас будет другой урок. Начнем с хорошего.
Отец объяснил, что даст ей попробовать все виды алкоголя, — пусть Эйлин разберется, какие напитки пить можно, а каких нужно избегать. Затем он налил в стакан на два пальца виски. Одна мысль о спиртном вызывала отвращение, но больше всего Эйлин поразило, что отец так подробно все продумал. И бутылки закупил заранее, словно готовился к уроку, как настоящий учитель.
Эйлин сделала маленький глоточек; виски обжег горло. Отец велел глотнуть побольше. От напитка пахло жженой древесиной, а на вкус — как зола. Отец наливал из всех бутылок по очереди и каждый раз заставлял выпить все до капли. Эйлин чувствовала, что качество у всех разное, но очень смутно. Дойдя до четвертой бутылочки, отец налил себе тоже и велел Эйлин пить не спеша, вместе с ним. На этот раз виски пился легче и не оставлял мерзкого привкуса, только приятное тепло постепенно расходилось из желудка по всему телу.
Отец убрал виски и достал несколько бутылочек с водкой. Эйлин еле-еле их одолела; все показались ей отвратительными. Отец не пил. Нацепив на нос очки для чтения, он казался похожим на какого-нибудь профессора. Эйлин не могла понять, наказывают ее или действительно обучают. Затем отец принес джин разных сортов и наливал Эйлин в стакан понемножку. Сам он после виски больше ничего даже не пригубил. Эйлин вдруг подумала: может, таким нудным научным подходом он рассчитывает отвратить ее от выпивки?
Отец достал из холодильника бутылку пива «Шефер».
— Вот это выпей.
— Я не люблю пиво, оно невкусное.
— Пей, и дело с концом.
Отец скрутил крышку и протянул Эйлин бутылку. Она, сделав пару глотков, хотела отдать ему бутылку.
— До дна, — велел отец.
Когда Эйлин прикончила бутылку, отец сказал, что она не должна пить никакого другого пива, особенно при людях. Теперь он выставил на стол бутылки с разноцветными напитками, каких обычно в доме не дозволял. Куантро. Мятный ликер. Черносмородиновый ликер. «Гран Марнье». Эйлин понравился мятный ликер. Отец, покачав головой, налил ей полный стакан.
— Нравится — наслаждайся.
— Я не хочу столько!
— Если хочешь остаться в этом доме, выпьешь весь стакан. — Он налил во второй. — А потом еще и этот.
Когда Эйлин закончила, отец вернулся и наполнил еще один стакан.
— Это зачем? — спросила Эйлин.
В голове у нее стоял туман.
— Пей.
Утром она проснулась с раскалывающейся головой, тихо радуясь, что сегодня суббота.
— Больше никогда не пей незнакомых напитков, — сказал отец, зайдя в кухню, где Эйлин принимала аспирин. — И не бери в руки стакан, если оставила его без присмотра хоть на минуту.
— Хорошо.
— Словом, пей виски. Хороший и понемножку.
— Я, наверное, в жизни больше не буду пить.
Ей показалось, что по губам отца скользнула улыбка.
На Новый год он произнес тост в ее честь, под радостные крики собравшихся родственников:
— За мою Эйлин, которая снова окончила учебный год с отличием! Дай ей Бог! Когда-нибудь мы все будем на нее работать. И вот что я вам скажу, — прибавил он, помолчав. — Правильная она, видать, выросла, если способна держаться на ногах после полудюжины «Зомби». Сразу видать — моя дочка!
«Сразу видать — моя дочка». В этих словах Эйлин услышала всю за целую жизнь не высказанную нежность. Этими крохами она сможет жить еще долгие годы, словно кактус — несколькими каплями дождя. И все-таки ей было ужасно стыдно. Эйлин решила, что в будущем будет пить только то, что пьет самая скучная девочка в компании.
5
С минуты поступления будущих медсестер в училище Святой Екатерины и до самого выпуска преподаватели твердили одно: если будут плохо учиться, их исключат. Эйлин к такому привыкла за тринадцать лет в католических школах. К тому же она теперь понимала, что, сама того не ведая, с самых ранних лет обучалась навыкам, необходимым для этой профессии. Учителя и сами будто чувствовали, что, какие бы трудные задания они ей ни давали, жизнь уже ставила задачки посложнее, и обращались к ней уважительно, почти как к коллеге. Наверное, то же испытывал ее отец — неловкость, когда хвалят за то, в чем у тебя не было никакого выбора. Есть ли выход из ловушки чужого уважения?
