— Ага. А мой вопрос?
— Сами сделали, это не проблема. Мы применили сотни небольших камер и старую интернет–сеть. Часть световодов подтянули сами. Теперь мы можем взглянуть на все, что происходит в городе в радиусе трех–четырех километров. Потому–то мы так быстро тебя и нацелили.
— Здорово. Можно спросить еще?
— Хочешь знать все, прежде чем завербоваться? — Якуб криво усмехнулся. — Мы не платим жалования, разве что самогонкой. Но если бухаешь сильно, идешь на лечение или вылетаешь. Можешь потянуть травки, но кроме того, никакой амфы, «голубой дамы» или другого дерьма. Оружие и подобные мозгоёбы в паре не идут. Каждый обязан работать, делать что–нибудь полезное, разве что ты болен или ранен. Девчонки сами выбирают, с кем хотят быть; если тебе решение какй–то из них не понравится, стискиваешь зубы и ведешь себя вежливо. Во время боя слушаешься командира своей группы или главнокомандующего. Если сбежишь, струсишь, изменишь — лучше не возвращайся. В любой момент можешь уйти к американцам. Что–то еще?
— В общем–то, все. Но я не понимаю одной шутки, если только это шутка. Почему, когда одна из девчонок сказала сегодня, что у нее от страха поджилки трясутся, так вторая стукнула ее по голове, а все смеялись? Когда же еще одна сказала, что у страха глаза велики, так тоже ржали? Это ведь не смешно.
— Прикалываешься?
— Нет. Я на самом деле не знаю.
Якуб подозрительно поглядел на русского. Сплошная откровенность, псякрев.
Он протянул руку.
— Это я еще как следует не представлялся. Моя фамилия — Страх. Якуб Страх.
Несколько воробьев всполошенно взлетело с ближайшего куста от громкого хохота.
* * *
Разбудило его легкое прикосновение. Он тут же открыл глаза, полностью настороженный и готовый к действию.
— Пан Мариан… — шепот в темноте всегда кажется более тихим, чем в действительности. В особенности, детский
шепот.
— Марек? — он поискал лампу, зажег. — Ага, и остальные мушкетеры. Вы почему не спите? Майя? Майка, что случилось? Ты почему плачешь?
— Это из–за Кармен, Асии… Они…
— Знаю, дети, знаю. Иногда рыцари проигрывают драконам, — он осторожно обнял девочку и прижал к себе. — Сегодня вас положили спать пораньше?
— Ага. Сказали, что мы должны отдохнуть.
— И они были правы. Сон — это лучшее лекарство.
— Расскажите нам, что было дальше.
— Что? А… историю. Сейчас? Посреди ночи?
— Да, — глаза Марека, точно так же, как и у остальных детей, блестели в темноте. — Мы и так сегодня быстро не заснем.
— Ладно уже, но немного, потому что история начинает делаться паршивой…
* * *Тризна. Варварская тризна в честь павших. Не Дзяды[6], никто не плачет и не рвет волосы на голове — но танцы, песни, выпивка, обжорство, секс. Словно оставшиеся желали пережить наилучшие моменты — за тех, что ушли. И предложить им такие на добрый путь. Воспоминание о приятных вещах и забавных моментах.
— А помните, как Паук поссорился м Малым?
— Ну да. Под конец заорал: «иди ком не на хуй»!
— После чего целый день мочил яйца в холодной воде…
Смех, от всего сердца, радостный.
Михал прохаживался между кострами. Чувствовал он себя прекрасно. Намного лучше, чем когда–либо за последние годы. Почти как дома.
— Выпей! — стукнул его кто–то по плечу и сунул в руки бутылку. — Выпей с нами, ты, русский сукин сын!
В голосе не было и намека на оскорбление, наоборот, нечто вроде уважения. Михал принял фугас, чокнулся стеклом о стекло, сделал глоток. Крепкая. Хорошо. В самый раз для тризны.
Он отправился дальше, обходя кружки людей у костров. Пока что ему не хотелось присесть к какому–либо из них, просто хотелось пройтись, порадоваться моменту.
Она столкнулась с ним совершенно случайно. Вроде бы. Они столкнулись, и он уже глядел ей прямо в глаза. Огромные, карие, глубокие.
— Спасибо, что вернулся, Михал, — шепнула она. — Если бы Куба погиб, я… даже и не знаю, что бы сделала. Все бы тут пошло к чертовой матери.
Парень почувствовал, что краснеет.
— Да не за что.
— Есть за что. И ничего не говори. Добро пожаловать домой.
Дом. Три буквы — и столько значений.
— Я… — неуверенно начал он.
А ее уже и не было. Убежала, исчезла в темноте. Тут же он увидел, как она подходит к ближайшему костру и садится рядом с Якубом. Они обнялись, поцеловались. Черт!
* * *
— Да, дорогие мои. Королева глянула на первого вассала, он взглянул на нее, и неожиданно весь мир затаил дыхание, утих ветер, умолкли ручьи, реки и моря, насекомые и звери. Весь мир застыл на мгновение, когда же его вновь наполнили звуки, ничто уже не было таким, как раньше. Потому что случилась измена.
— Измена? Так ведь они только поглядели друг на друга.
— Видишь ли, Майя, измена — это не обязательно, когда кто–то кого–то обманывает, мошенничает или… ну, для этого вы еще слишком маленькие. Самая страшная такая измена, которую совершаешь в мыслях, — он поглядел куда–то в темный угол. — В любви самое позорное — это неискренность.
* * *
Она пришла к нему уже далеко за полночь. Костры уже почти догорели, едва смягчая мрак багровым заревом. Большая часть принимавших участие в пиршестве перебралось в жилища в доме или рядом с ним. Наиболее укушавшиеся дрыхли прямо на земле. Где–то в темноте какая–то парочка хрипло дышала в ритме своего частного забытья.
Он был сам. Сидел у погасшего костра, опьяненный самогоном и найденным через столько лет чувством принадлежности. Детский дом в Белоруссии он пережил с этикеткой «проклятого полячка», презираемого как воспитателем, так и воспитанниками. За четыре года шесть раз ему ломали ребра, семь раз — пальцы, он потерял пять зубов, у него имелась трещина в нижней челюсти и черепе. Синяков и ожогов от сигарет он и не считал. Всякий раз в больнице он говорил, что упал с лестницы. Если бы сказал что–нибудь другое, после возвращения в приют не пережил бы и дня.
Здесь было иначе. Этой ночью много раз он с кем–то выпивал, много раз его хлопали по плечу, шутливо подталкивали, его обцеловывали девушки, а один раз — какой–то сильно выпивший парень, который, сориентировавшись в ошибке, сбежал в темноту. Никто и не пытался наплевать на него, сбить на землю, пинать ногами. Три девушки сделали ему весьма конкретные предложения. Он отговорился раной на бедре, и все выглядели разочарованными. Зато все они сообщили ему, где будут спать. Вспоминая об этом, он улыбался.
Он услышал шелест, и кто–то присел рядом.
— Устал?
Это была она, девушка Якуба.
— Немного, — хорошо еще, что ночь давала повод для шепота, в противном случае, голос бы задрожал.
— Я тоже. Долгий был день; за сегодня произошло больше, чем за последние три месяца…
— А мне казалось, что у вас так чуть ли не каждый день…
— Каждый день деремся с Т-ботами и теряем друзей?
Михал поблагодарил судьбу, что она не увидит, как он краснеет.
— Прости, — шепнула она и коснулась его руки. — Иногда случается, что болтаю языком как сорока, особенно, когда устану. Я плохая девчонка из колонии, и по–другому не могу.
Он почти не слышал, что она сказала, ее прикосновение было словно удар током.
— Я и не… не сержусь. Я и сам иногда не думаю, что говорю.
— Я рада, что ты вернулся… тогда… Я же все видела в бункере, — вздохнула девушка. — Лукаш уже готовил в бой очередные группы, а я знала, что все это ничего не даст. Что пока все будут готовы, робот всех прибьет. А ты их спас.
— Да не преувеличивай ты с этим спасением. Они прекрасно справлялись и сами. Я серьезно, даже профи не провели бы лучше.
— Скромный ты наш.
Их ладони все так же касались одна другой. Михал чувствовал нарастающий шум крови в висках.
— Вернулся и все, — буркнул он и отодвинулся. — И не о чем говорить.
— Есть о чем, — девушка присела поближе. — Холодно?
Собственно говоря, только сейчас он почувствовал, что и вправду холодно. Очень холодно.
— Немного.
Девушка прижалась и набросила на них обоих одеяло.
— Почему, как я сюда пришла, ты ни разу на меня не поглядел?
— Боюсь.
— Боишься? Ты?
— Не издевайся, — исходящее от нее тепло было словно пламя, словно жар. — Боюсь, что гляну раз и уже не смогу перестать глядеть. Боюсь, что я пьян, и стану пытаться тебя обнять и поцеловать, нет… что буду пытаться тебя обнять и поцеловать, оправдываясь тем, что пьян. А вот теперь боюсь, что ты встанешь и уйдешь, а я останусь здесь сам, и буду исходить слюной. Боюсь, что завтра не смогу глянуть в глаза тебе… вам, тебе и Якубу. Потому что ведь ты…
— Его? — тихо спросила она. — Как же часто мужики путают пребывание вместе с правом собственности. Я не принадлежу ему, а он — мне. Мы вместе, а это нечто иное. И… я тоже боюсь… Точно того же, что и ты, Михал.
