– Да.
Несколько секунд мы лежали молча. Когда мое дыхание успокоилось, я потонул в тишине черного купола над домом, немыслимых пространствах, реве звезд.
– Клод… знаешь, я очень тревожусь за Фрэн.
– Не будь дурочкой. – Иногда безропотная капитуляция жены перед возрастом и ожирением приводила меня в бешенство. – Это просто издержки роста. Перебесится со временем.
– Надеюсь, ты прав. – Последовала пауза. Я знал, что Элен раздумывает, рискнуть ли задать еще вопрос на ту же тему. Наконец она осторожно спросила: – Все-таки ты не думаешь, что нам стоит помочь ей?
– Элен, я устал. Поговорим об этом утром, ладно?
– Хорошо, дорогой.
Она отвернулась – тихо, стараясь не беспокоить меня, но она была такой крупной, что кровать не могла не закачаться под ее тяжестью. Мне вспомнилось, как мы с Россом, когда Элен не было в кухне, смеялись над ее необъяснимыми страхами. Самой Элен никогда не пришло бы в голову кого-то высмеивать. Для этого в ней было недостаточно злости. Она ни за что не рискнула бы причинить боль другому.
– Элен?
– А-а?
– Я люблю тебя. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я тебя люблю, правда, и всегда буду любить. Я никогда никого так не любил.
Тишина.
– Ты веришь мне, да?
– Ну конечно верю, Клод.
Элен поворочалась, устраиваясь поудобней.
Я закрыл глаза, и прошедший день встал передо мной. Фредди, роющийся в урне на залитой весенним солнцем улице. Вернон, вздыхающий вслед мотоциклисту – эдакому богу молнии и урагана Это напоминает ответ к кроссворду. Всяк из нас – криптограмма. Возможно, сейчас, засидевшись далеко за полночь, он бьется над ней. Всяк – из коробки в книжном магазине, из магазина – коробки с книгами. Байрон так или иначе подает мне знак. Наверняка это не просто случайность. Фрэн, задирающая… призраки, сошедшиеся в Гринвичском парке. Деревья, темнеющие до того, как опустится мрак. Кажется, они удерживают ночь, покуда не наступит настоящая тьма. Тогда они со вздохом отпускают ее. Синева покинула небо.
Вдруг словно свет вспыхнул, и я понял: второй раз за этот день мне явилось видение. Все представлялось ясней, чем раньше. Я видел молодого человека, пишущего у окна, но теперь мне был слышен и скрип его пера, и его бормотание. На нем была свободная белая рубашка. Рядом на столе – пустой стакан. Ставни были распахнуты, и ветерок нес в комнату гнилостный запах каналов. Трепетало пламя уже ненужной свечи, бледное в свете чистой и мерцающей венецианской зари, встающей над водой.
Неожиданно произошла странная вещь: картина приобрела глубину. Я понял, что могу войти в нее и выйти – по желанию. Подойти к человеку за столом и, склонясь над его плечом, посмотреть, что он пишет.
Я резко открыл глаза. Во мгле рисовались какие-то тени. Я чувствовал себя ребенком, внезапно проснувшимся среди ночи и со страхом смотрящим в вечную живую тьму. Потом услышал собственный голос, звучащий словно со стороны:
– Ты ведь веришь мне, правда, Элен? Ты знаешь, я люблю тебя.
– А-а?… – Может, она просто говорила во сне. – Да, Клод. Я знаю, ты меня любишь – по-своему.
4
Утро застало меня на кухне, у застекленной двери в сад. Снова ветреный весенний день. Бритвенно-острый свет обнажил все краски. Сад сиял, как старинная картина, с которой удалили слои грязи. Легонько покачивались под ветерком листья и стебли травы, первозданно свежие, – тысячью приветствий.
Все, казалось, доказывало абсурдность того, что я чувствовал ночью. Только хмель и усталость заставили меня тащиться в кабинет и поверить, что к письмам привела меня судьба. Мое трехмерное «видение» пишущего поэта – не более чем бред воспаленного воображения. Куда реальней всего этого были две женщины, спящие наверху, одна – та, которая слишком любила меня, вторая – которая росла, чтобы меня ненавидеть.
Воспоминание о том, на какую выходку я толкнул Фрэн вчера вечером, заставило меня вздохнуть и закурить третью сигарету. Я был еще в халате, небрит, седые волосы всклокочены, как обычно по утрам, – ни дать ни взять безумный изобретатель. За спиной зафыркала кофеварка.
Стоя у двери, я, к своей досаде, увидел, что соседский кот опять забрался на нашу лужайку. На этот раз, в виде исключения, не за тем, чтобы гадить. Он подкрадывался к воробью, который прыгал в тени под стеной, не подозревая о смертельной опасности. Кот сделал шаг и замер, щеголевато согнув поднятую лапу – единственное, что было неподвижно в природе. Его тень, в целый ярд длиной, падала на колышущуюся траву.
Сунув сигарету в рот, я раскрыл дверь и вышел в патио.
– Брысь, тварь проклятая! – Кот мгновенно повернул голову на мой голос, но его туловище даже не шелохнулось. Он без всякого выражения смотрел на меня круглыми глазами, притворяясь, что не узнает, хотя это было отнюдь не первое наше столкновение. – Нарушителей частных владений отстреливают!
Никакой реакции. Меня подмывало выскочить на лужайку и прогнать его, но на траве еще лежала густая роса, а ног мне мочить не хотелось. И я принялся прыгать по патио, размахивая руками на моего давнего врага.
– Брысь! Пошел вон!
Это мне так понравилось, что я запрыгал еще энергичней. Кот наблюдал за моими скачками, по-прежнему неподвижно стоя с поднятой лапой. Скоро я обнаружил, что отплясываю хорнпайп на каменных плитах патио.
– Пошел вон, пошел вон, пошел вон, пошел вон, пошел вон, тварь поганая! – Докружившись до конца патио, я развернулся и перевел дыхание. – Пошел…
– Доброе утро, Клод! Я застыл на полушаге.
– Ой!
Кот презрительно поглядел на меня и спокойно потрусил прочь. Я обернулся, и ветер поднял мои волосы дыбом. Элен на кухне улыбалась и качала головой.
– Вижу, весна на тебя действует. Или ты все еще радуешься найденным письмам?
– Радуюсь письмам, – сказал я, возвращаясь в кухню. – А может, и то и другое понемножку. Кофе хочешь?
Элен раскрыла объятия.
– Сперва иди ко мне.
Пока мы обнимались, сверху бесшумно спустилась Фрэн. Подняв глаза, я увидел, что она замерла на цыпочках в коридоре, неподвижная, как кот только что, глядя на меня поверх плеча Элен. Она была в очень коротенькой ночной рубашке – сплошь черные кружева и оборочки, которой я прежде на ней не видел. В глазах – осуждение.
– Я выпью кофе, – сказала Элен.
Фрэн ожила и побрела в кухню. В отличие от Элен и меня, ей удавалось по утрам сохранять своеобразную растрепанную элегантность. Наливая кофе, я оглянулся на нее через плечо, вспомнил вчерашний вечер и решил, что такую рубашонку она напялила нарочно, чтобы опять спровоцировать меня. Опять привести в бешенство – для того и спустилась. Но я был намерен не позволить ей этого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
