настроение сладким запахом ромашки.
– Спасибо. – Она вяло улыбнулась.
– Ты все еще выглядишь несчастной. Ты хочешь… поговорить об этом?
– Э-э-э, нет. Я думаю, ты вспыхнешь, если выплесну на тебя все свои чувства.
Уна приподняла бровь.
– Зато в таком случае эта дыра сгорит вместе со мной.
Рен толкнула ее.
– Заткнись. Я просто… – «Просто». Ни черта не просто. Ее горло сжалось. – Я скучаю по нему.
Это был первый раз, когда она озвучила это, и признание разрушило стену, которую она возвела вокруг своего горя. Воспоминания о Байерсе обрушились на нее, разрозненные и острые, как осколки упавшей вазы. Его невыносимое мурлыканье под нос во время работы. Эта противная мальчишеская ухмылка, которую он натягивал всякий раз, когда думал, что ведет себя по-умному. То, как его глаза светились гордостью, когда он говорил о своем брате. Рен хотела вернуть их еженедельные вечера в пабе. Она хотела послушать, как он болтает об искусстве составления букетов – семейном ремесле. Она хотела, чтобы он вернулся.
Уна внимательно смотрела на свой чай.
– Я тоже скучаю по нему.
Улыбка тронула уголок рта Рен.
– Помнишь тот раз, когда он опоздал на утреннюю тренировку?
Уна искренне и беззаботно рассмеялась. Этот теплый звук свернулся клубочком в груди Рен.
– Как такое забыть? Я все еще вижу, как лицо сержанта Хаффмана стало багровым, когда она увидела, что он пытается пролезть через окно.
Рен усмехнулась:
– Он был настоящей катастрофой.
– Вы оба катастрофа. Самая разношерстная компания, которую именно мне поручил военный штаб.
– Мы хотя бы милые?
– Не увлекайся, – проворчала Уна. – Вы катастрофа, и точка. Но вы моя катастрофа.
Ее. Как сильно Рен хотелось, чтобы это было правдой. Она хотела протянуть к ней руку – хотела переплести их пальцы так, как они делали это раньше.
Но Уна снова затихла, и в сгущающейся ночной темноте комната казалась слишком мрачной.
– Я постоянно думаю о том, что должна была сделать по-другому.
– Ты не могла поступить иначе. Ни в чем из этого нет твоей вины.
– Возможно, мы бы и не нашли его. Но я потеряла нашу единственную зацепку, я подвела его. – Уна слишком много на себя взвалила, слишком много. Больше всего на свете Рен хотела забрать часть этой ноши. Однако отчасти именно это делало Уну блестящим солдатом и командиром, достойным подражания. Ее непоколебимая преданность подчиненным. Ее чувство долга превыше всего остального.
– Не ты упустила мальчика, а я.
– Я могла отдать тебе приказ. Я могла пригрозить тебе. Я могла настоять на своем и принять наказание королевы. Но я ничего из этого не сделала. – Ее голос стал грубее, появилась морщинка между бровями. – Теперь она забрала моего целителя.
– Она бы этого не сделала, если бы ты вообще не включила происшествие в отчет. – Слова невольно вырвались изо рта Рен. Ей хотелось забрать их обратно, но Уна только покачала головой.
– Я знаю, что ты хотела большего от меня. Но я такая, какая есть.
– Уна…
Сожаление в ее глазах испарилось. Снова Уна стала командиром, внушительным в своей шинели с острыми плечами и серебряными эполетами.
– Ты должна кое-что выполнить в мое отсутствие.
– Я больше не твой подчиненный, забыла?
Уна издала нетерпеливый, почти умоляющий звук.
– Тогда просто пообещай мне одну вещь.
– Все что угодно.
– Пока я не верну ее расположение, оставайся здесь. Не делай ничего…
– Безрассудного. – Рен знала, что это. Второй шанс, которого она не заслуживала. Но она не могла избавиться от ощущения, что это больше похоже на вновь открывшуюся рану. – Я знаю.
– Пообещай.
– Ладно. Обещаю. – Рен отвела взгляд, чтобы скрыть боль, блеснувшую в глазах. – Когда ты отправляешься на миссию?
Уна склонила голову, как будто она отяжелела от облегчения.
– Завтра днем.
– Только вернись ко мне.
– Я вернусь.
Именно такой Рен хотела запечатлеть Уну в своих мыслях, если вдруг это будет ее последний образ. Преданная. Почти любящая. Рен отчаянно цеплялась за мелкие детали: чернильный водопад волос на плече, огонь, потрескивающий в янтарных глазах, благочестивая торжественность голоса.
Но громче всего были ее слова: «Я знаю, что ты хотела большего от меня».
Рен действительно хотела, но если это было невозможно, то желала хотя бы просто находиться рядом. Уна нуждалась в целителе, поэтому Рен заслужит свое восстановление. А пока она докажет, что может быть терпеливой. И когда Уна вернется к ней, Рен превратится в девушку, заслуживающую уважения Изабель и доверия Уны. Той девушкой, которая сможет вернуть Байерса домой.
4
Нокейн – грязный, угрюмый и вонючий город. Но тем не менее это ее дом.
Рен надеялась запомнить каждую деталь, пока шла по улице с двумя кожаными чемоданами в руках. Но, к сожалению, стояла зима. Как и каждое зимнее утро, густой туман клубился над рекой и поглощал все на своем пути. К концу дня он почернеет от сажи и дыма фабрик, и весь город будет вонять серой. Пока что пахло только канализацией и…
Нет, лучше не строить догадок.
Пока она шла, сквозь туман пробивались голые очертания окружающего ее города. Наполовину сожженные здания, все еще не восстановленные после прошлогодних налетов весрианцев, валялись в переулках, как пьяные. Разбитые окна смотрели на нее с высоты, затуманенные сероводородом, доносящимся из зловонных колодцев. Вдалеке шпили Северной Башни пронзали слишком низкое небо. Это было единственное новое и безупречное строение на многие мили вокруг.
Рен пробиралась по укромным закоулкам, пока не пересекла реку Мури. Почти все ненавидели ее – по уважительной причине, поскольку ее кислотность могла растворить практически любого, кто был достаточно храбрым или глупым, чтобы ступить в нее. Но Рен питала странную привязанность к вязким черным водам. Считалось, что много лет назад Богиня вышла из Мури. Что королевы в эпоху героев нашли ее моющей волосы на мелководье. Казалось невозможным, что что-то настолько отвратительное и невпечатляющее стало свидетелем стольких легенд и событий, но когда Рен наклонилась над мостом и увидела свое отражение, ей показалось, что что-то уставилось на нее из воды.
Она еще ощущала горячее дыхание войны на шее, и этот бесчувственный черный цвет слишком сильно напомнил ей глаза Хэла Кавендиша.
Вздрогнув, она двинулась вперед по скользкой от масла дороге вдоль Мури через город, пока она не вывела ее за ворота в открытое поле. Там, окутанное туманом и скорчившееся, как горгулья, в дрожащей траве, находилось аббатство, в котором размещался Орден Девы. Открывшееся зрелище окатило таким же холодом, как ветер, бьющий в лицо, и повергло в безнадежную тоску. Когда ей
