Увы, никакой принц ее не ждал. И никому она не нужна была. Отца она не помнила, а мать спившись умерла четыре года назад. Оставив ей в наследство квартиру, помойку, в которой невозможно жить и кучу долгов.
Теперь не осталось никого. Только Лера. Очнувшись от нахлынувших воспоминаний, она услышала, что ее зовут.
— Лера, ты меня слышишь? — настойчиво звала соседка.
— Да, теть Валь, идемте — тихо пробормотала она.
Поправив черный платок, она зашла в дом.
В доме было прохладно и тихо. Дюжина соседских женщин сидели возле мирно спящей худенькой старушки. Белоснежное лицо с россыпью веснушек улыбалось в вечном сне. Красивый ярко-красный платок с золотистыми нитями не давал копне седых волос рассыпаться по высокой подушке.
Не замечая никого, она неспешно подошла к ней. Поцеловав ледяные щеки, тихо прошептала:
— Спи, моя родная, Я буду любить тебя всегда.
Маленькими ладошками, последний раз погладив холодные руки, она повернулась к двери. Не обращая внимания на изумленный шепот женщин, не спеша вышла. Не доходя до калитки, ее догнала запыхавшаяся соседка.
— Лер, ты куда? А как же похороны…
—Теть Валь, я не могу. Я оставила деньги на холодильнике, там должно хватить. Сделайте все, как надо, — спокойно промолвила она. Не дожидаясь, когда оторопевшая женщина сообразит, что сказать, она закрыла за собой калитку и пошла по проселочной дороге.
Ей была видна остановка, когда мимо неё, подняв столб пыли, проехала старая девятка. Резко затормозив, сдала назад. Не обращая внимания на манёвр машины, Лера шла дальше.
Громко хлопнув дверью, из машины выскочил коренастый парнишка. Доброе, немного наивное лицо, с сочувствием смотрело на идущую в его сторону девушку.
— Привет,Лера.Ты что, не узнаешь меня? — расставляя большие руки в сторону, спросил парень.
— Узнала, Федь, только мне сейчас не до дружеских бесед. Извини мне надо идти. Автобус скоро приедет.
— Прими мои соболезнования, жалко бабушку…
— Федь, спасибо большое, — настойчиво перебила она, обходя парня.
Не дав ей отойти, он схватил ее за руку и повернул к себе.
— Давай я тебя подвезу. Мне в город по делам надо, могу подбросить — грустно пробормотал он, подталкивая девушку к машине, — Неужели ты откажешь другу детства. Тем более в таком состоянии.
Не дожидаясь ее согласия, он открыл переднюю пассажирскую дверь.
— Раз настаиваешь, то довезешь до общежития?
— Да, конечно! А ты учишься или уже работаешь? Наверное, бабушка гордилась тобой, что смогла поступить в институт и перебраться в город?!
Устав от его болтовни, Лера позволила ему подвести себя к машине и, проигнорировав открытую дверь, села назад.
Как часто судьба готовит нам развилку на дороге жизни? Для того, чтобы поменять свою жизнь. Смогли бы мы свернуть или доверившись течению, плыли бы дальше?
Если бы Лера знала, что с ней дальше произойдет, села бы она в машину, хватило бы ей смелости? Тысячу раз она задавала себе этот вопрос, не зная на него ответ. А как узнать ответ если не знаешь, что ждет тебя в конце. Награда или поражение?
Ее привезли еле живой. Виктор Андреевич Ермаков — военный хирург, повидавший немало на своем веку, не мог поверить, как с такими травмами она не умерла от шока и кровопотери. Он изо всех сил старался сделать все возможное и невозможное, чтобы как-то облегчить ее страдания. И как бы горько ему не было, он осознавал — вряд ли можно собрать раздробленные ноги. Невозможно спасти обугленную кость, в которую превратилась правая рука. Невозможно спасти лицо, в которое въелась ткань платка, выжигая глаза, стирая границы рта. Зажатая передним сидением ее пожирал огонь, заставляя кожу стекать как густое масло, уродуя и калеча. И сейчас, когда девушка пришла в себя после двух месяцев комы и многочисленных операций, ему не хватало мужества сообщить ей, какой она стала после аварии.
За окном больничной палаты светило яркое солнце. Из далека доносился веселый смех детворы, гонявшие мяч по пустырю, радуясь последним дням каникул перед школой. В больничной палате перед койкой сидел сгорбленный седой старик, уткнувшись в свои ладони. На больничной койке, в приступе ужаса, мычало искалеченное сгоревшее тело — то, что осталось от Валерии Некрасовой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Огонь не покидал ее разум. Во сне ее преследовал ужас, который она гнала прочь наяву. Ей казалось, что еще чуть-чуть и она потеряет память, но изувеченное огнем тело и разум не давали ей столь желанного беспамятства.
Как же она устала жить! И мысленно громко засмеялась своей мысли. Всю свою недолгую жизнь Валерия Некрасова боролась. Вырывала право на существование из костлявых пальцев закадычной подружки. И теперь в этой нескончаемой гонки она уступала Смерти первенство. Только вот подружка никак не хотела приходить за своей наградой. Девушка мысленно молила ее о приходе. С нетерпением, как возлюбленный ждет свою зазнобу. Как мать, ждущая своего дитя. Она ждала. Долгих, как вечность. Два года.
Она толком не помнила, какими были ее глаза. Не помнила свой голос, не помнила на ощупь свои волосы. Забыла, какого это ощущать вкус еды, воды. Не помнила, как ветер ласкает кожу. Каково это бегать, смеяться. Она забыла все! Забыла, что такое жить!
Когда-то в прошлой жизни, где она было здоровой, хотела всем доказать, что она Валерия Некрасова, добьется всего. Она докажет, что чего-то стоит. И никто не посмеет дразнить, что она дочь пьяницы, матери. Безотцовщина. Сейчас это было так нелепо. До двенадцати лет она существовала во власти матери. Дикий лисенок, выброшенный за ненадобностью на улицу на потеху всем. Вечно голодная, грязная, побираясь на улице, терпя побои матери. До тех пор, пока ее не забрала к себе бабушка. Случайно узнавшая о ней в пьяном бреду своей беспутной дочери.
Горько усмехнувшись, она вспомнила, как бабушка учила бороться. Она раз за разом повторяла: «Будь стойкой, сильной! Всегда борись! Будешь слабой, ничего не добьешься.»
Сейчас она, наверное, гордилась бы ее стойкости. Она научилась терпеть боль от пролежней. Молча сносила грубые прикосновения медсестры, которая с остервенением размазывала мазь на незажившую обожжённую плоть. Стойко перенесла, когда врач сообщил, что она больше не будет ходить, говорить, видеть. Если бы она могла плакать, наверное, утонула бы в слезах. Это было бы счастьем. Только не осталось у нее ничего.
Она с болью вспоминала, как ненавидела свои непослушные волосы, не любила свой нос и маленький рот. Ненавидела свою приятную полноту. Сейчас же она отдала бы все, чтобы вернуть то, что забрал огонь. Злая ирония. Ей нечего предложить. У нее осталось лишь искалеченная тело и страдающая душа, которой брезгует сама Смерть. От былой Леры остался череп, обтянутый тонкой кожей в рубцах и сгоревший обрубок тела.
Через два года ада, перед новым годом к ней пришел посетитель. Когда он был только в дверях каморки именуемой палатой, она почувствовала одурманивающий запах мандаринов. Обгоревший рот наполнился горькой слюной вспомнив забытую сладость сочного фрукта. Не успев насладиться забытыми воспоминаниями, она услышала свое имя. Это был первый человек, за исключением врача, который обратился к ней по имени после аварии.
— Лера, здравствуй! Я тебе мандарины принес. Ты их любишь. Я помню, — тихо прошептал мужской голос.
Его тихий голос прозвучал как гром среди ясного дня. Разум девушки взорвался от нахлынувших воспоминаний. Лучше бы он не приходил. Не слышать его, никогда! Не видеть! Не знать! Левой конечностью, отдаленно напоминавшую руку, она замахала ему, что бы он уходил. Не имея возможности говорить, она громко замычала, что бы кто-то ее услышал и вывел человека.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Прошу, выслушай меня! Лера! Молю! — громко закричал молодой человек. Роняя пакет мандаринов, он рухнул на колени и пополз к девушке.
Устав от своих бессмысленных попыток докричаться до персонала и от боли в горле из-за трубки, девушка затихла. Громкий стук ее сердца, стучавший в ушах, не заглушал рыдания молодого человека. Если бы она могла заткнуть уши, что бы не слышать его! Память живо нарисовало его облик, который она видела в последний раз в тот злополучный день. Правда, увидев его, сейчас, вряд ли бы узнала. Поседевший, худой, с потухшим взглядом в усталых глазах. Он мало напоминал того увальня, каким был два года назад.
