А что же везут из Хиоса, центра торговли с владениями Великого Хана? Знатные «мастики» благовонные смолы, отличные камеди и непромокаемую замазку — вещи крайне нужные в эпоху бурного развития мореплавания. Бирюзу и золотую восточную парчу. Стойкие египетские благовония.
Стоило старшему боцману, читавшему список, крикнуть «Коломбо!», как он птицей взлетел на борт. И был настолько взволнован, что не заметил слез своих стариков. Такими он их навсегда и запомнил: рядышком среди шума и суеты мола.
Запах прочной древесины, солонины, краски, индцйской канатной пеньки, эссенций. Навеки будет он связан с этим духом плавучего лабаза, трюмового пота, скисшего вина. Всего toYo, что облагораживается, вбирая в себя целебную силу соли и. йода.
Теперь, на палубе «Мариэллы», видел он, как медленно надуваются паруса под нестройные крики моряков.
Закрывая собой рассветное небо, неспешно росли огромные — словно налитые молоком — груди. Не случайно в мореходном искусстве так силен культ женского начала, йони*. Пойманный в ловушку воздух, полное новой жизни чрево, легкое дыхание ветра, вдруг ставшее крылатой мощью, энергией, движеньем. Запутавшиеся в белой сети ангелы. Снисходительный Бог, что с усмешкой взирает на человечьи увертки..
Суровые, отрывистые, резкие голоса:
— Фал, фал, фал! Давай поднимай! Поднимай!
Галеон вздрагивает, стряхивает оцепенение. Христофор видит, как плывут назад башня Сан-Андреа и Генуэзский маяк.
Он будто принимал крещение дикой свободой. Взбежав на мостик, чувствовал на лице своем воздух, в который врезался нос корабля.
Чья-то суровая и всемогущая рука двигала судно в сторону Эгейского моря. В чем секрет? Как познать его? Как заключить союз с незримыми силами?
Сначала — постичь искусство обходиться с морем столь же ловко, как чайки или галисийцы.
Он чувствовал, что в этом деле (и во многих прочих) главное — инстинкт и безрассудство.
Забыть о себе. Отрешиться от себя. Броситься в бездну — чтобы обрести спасение!
Когда башня Сан-Андреа растаяла в тумане, стало ясно: ушел в прошлое мир портных, сыроваров и шерстянщиков, забыты их убогие радости и печали.
Христофор знал: он минует рубеж между существованием и жизнью. Теперь всюду его подстерегала опасность, отныне не защитят его ни крепостные стены, ни домашний кров, ни стеклянный колпак субботнего катехизиса, ни душеспасительные беседы приходского священника. {27}
Радость ухода! Радость встречи с морем! Новое! Все новое! Утро, отличное от прежних. Опасный шаг в неизвестное. Чистый воздух.
И было — самое главное — мгновение, мимо которого конечно же, прошли историки и хронисты, когда позади остался причал, все привязанности, все грузы прошлого. Свобода человека, вверившего себя великому богу риска, богам ветров. Навсегда связавшего с ними свою жизнь.
Стало известно, что Фердинанд прибудет в костюме козопаса. Путешествие будет совершаться в величайшем секрете. Вальядолидский замок забила лихорадка ожидания.
Изабелла, Беатрис и придворные дамы застыли на коленях леред прибывшим сюда вместе с принцессой складным алтарем. Изабелла задыхалась. Порой на нее нападали приступы, подобные приступам астмы. Дамы спешили к ней и обмахивали веерами. Но с таким же успехом можно дуть на раскаленные угли. Целомудренное лоно принцессы издавало тонкий, но неудержимый свист (или стон?), который едва-едва приглушали четыре нижние юбки и одна верхняя, шерстяная. Как только замолкали читавшие молитву голоса, он слышался и вовсе отчетливо. Христос из слоновой кости начал странно подрагивать. Испуганная Изабелла закрывала рукой глаза, затем снова отваживалась взглянуть: нет, все то же, он так дрожал, что казалось, сейчас сорвется с креста из сандалового дерева.
Племенные жеребцы и кобылицы в своих стойлах ржали и яростно били копытами в перегородки.
И хотя не было промолвлено ни слова, все понимали, в чем дело.
Часы текли медленно. В замке опасались худшего, ведь королевские отряды перекрыли все подступы к Вальядолиду.
У людей, стоявших теперь у власти, хомнений не было: двух юнцов толкает в объятья друг другу страсть космического масштаба, и союз их породит невиданные политические, экономические и социальные перемены. Феодальная знать не слишком высоко ставила злосчастного Энрике IV и знала цену его политике. Но новый режим таил в себе опасность для всего западного мира и, в частности, для главного его бастиона — церкви. Помешать соединению ангелоподобных и необузданных влюбленных! Иначе — весь мир должен готовиться к ужасам Возрождения. Шесть, по крайней мере, веков назад — во времена Карла Великого — впал континент в спячку, в блаженное оцепенение. Й ничто не тревожило сей сон.
Юные же принцы, которые, как казалось на первый взгляд, мечтали лишь об одном — «отогнать поцелуями смерть», на деле несли в себе заряд неисчислимой мощности.
Самоотверженный гонец, пронзенный тремя арбалетными стрелами, домчался до линии дворцовой стражи и, обливаясь кровью, успел перед смертью передать благую весть: темной ночью 5 октября Фердинанд отправился в путь.
Да, непросто будет распознать его среди толп чужестранцев, прибывающих в город.
И вот 14 октября в одиннадцать ночи шесть полумертвых от усталости, измученных жестокой непогодой пастухов остановили своих осликов у источника. Их лица надежно скрывала маска из грязи и слоя рыжей пыли, замешенной на туманной сырости.
Узнал их Гутьеррес де Карденас. Именно он закричал, указывая на статного козопаса:
— Это он! Это он! Это он!
Чакон и Алонсо де Паленсиа бросились к юноше. А тот — после шести ночей без сна — уже не в силах был стоять на ногах и рухнул им на руки.
Все поздравляли Карденаса: если бы не он, одуревшие от бессонницы путники проследовали бы дальше. Они решили, что Изабелла, спасаясь от врагов, отправилась в Леон. В ту же ночь Изабелла дала верному Карденасу право носить на родовом гербе знак «SS». Так родилась конгрегация преданных королевской чете людей: Беатрис де Бобадилья, Алонсо, Чакон, {28} Фернандо Нуньес, адмирал Энрикес, Каррильо, архиепископ Толедский и другие посвященные*.
До шести утра отмывали изнуренного, сонного принца. Чакон, архиепископ и сам Карденас без передышки терли его щеткой из кабаньей щетины. Молодой человек достиг восемнадцати лет, но после купели так и не испытал — как и требовала строгая арагонская традиция — другого полного омовения,
Какой-нибудь дотошный антрополог, какой-нибудь Леви-Строс обнаружил бы в том, что осело на, дно лохани, где его теперь мыли, структуральные символы не только одной жизни, но и целой культуры: сухие листья и семена хвойных деревьев из лесов, по которым принц, неутомимый охотник, успел промчаться; захлебнувшихся зверюшек, что счастливо обитали в путанице его волос (и других постояльцев сих зарослей); накопленные за многие годы слои (всего — восемнадцать) жаркого летнего пота, точные, как круги на спиле дерева; заржавевший наконечник стрелы, застрявший неведомо когда то ли во впадине пупка, то ли за складкой крайней Нлоти, то ли в бороздке ушной раковины.
В шесть утра на него надели рубаху из плотного льна, вполне достойную близкого брачного таинства. И оставили спать до следующего рассвета.
Именно в эту ночь Изабелла, прорвав кольцо королевской стражи, в приступе безумия устремилась на север. Беатрис Бобадилья де Мойя вместе с другими придворными дамами кинулась за ней, пустив по следу собак.
Случившееся легко объяснимо. Помрачение рассудка перед лицом близкого соединения с самцом, с мужчиной. Это не значит, что мощная страсть ее потухла, нет, она переЩла в кинетическую энергию. (Ее бессмысленный поступок чем-то сродни дерзким выпадам тореро, охваченного страхом.) По сути то было проявление «синдрома Марии», как его называют психоаналитики. Что гнало принцессу прочь из дворца? Преклонение перед собственным девством? Невыносимость мысли о том, что кто-то посягнет на него? Как бы то ни было, ни Грегорио Мараньон, ни Лопес Ибор, современные специалисты, объяснить нам этого не сумели.
Но бегству бросившейся в ночную мглу амазонки слишком явно не хватало решительности. В душе она желала поскорее вернуться в эпицентр эротических волн. Вполне диалектическая реакция: желать-отвергать-возвращаться. В результате долго искать ее не пришлось. Страсть, словно злой янычар, остановила бег Изабеллиного коня.
На рассвете она, неровно дыша, спала на своем — теперь уже окруженном слугами — ложе.
Все случившееся потом, в те четыре дня, что предшествовали гражданской церемонии бракосочетания, хроники подробно не описывают.
Главные свидетели, люди «SS», как раз о подробностях-то и умолчали.
Точно известно следующее: глубокой ночью бродившие как сомнамбулы по каменным коридорам дворца принц и принцесса неожиданно встретились и направились в издревле пустующие покои.
