вместе, ползая взад и вперед по коротким лестничным пролетам.
Считается, что групповая психология, как и истерия, произрастает из вертикальной парадигмы. Но в самом исходном тексте есть момент, который при должном прочтении может указывать на горизонтальное измерение. В книге «Психология масс и анализ человеческого Я» (Freud, 1921) Фрейд ссылается на миф, который он переосмыслил на основе своего клинического опыта, чтобы объяснить групповое историческое, наследственное или филогенетическое прошлое человечества. Речь идет о его более ранней работе «Тотем и табу» (1913), в которой он приводит пример, как банда братьев убивает первородного отца, который до того момента держал всех женщин только для себя. Затем братья должны были установить свои собственные законы и запреты, иначе снова наступит хаос. Однако один человек становится выше братских договоренностей. История причудлива, но мы можем использовать ее (чего не сделал Фрейд), чтобы указать на проблему, которая возникает, если мы понимаем все только в рамках вертикальной парадигмы. Это связано с вопросом об эго-идеале, который обсуждался ранее и который открывает возможную горизонтальную перспективу. Человек, ставящий себя выше братства, является героем, согласно гипотезе Фрейда о происхождении человечества: именно он рассказывает историю убийства отца – этот поэт представляет собой Эго или субъект истории; он один из смелых братьев, и его делают богом.
«Лживость мифа завершается обожествлением героя. Обожествленный герой был, возможно, прежде Бога-отца, являясь предшественником праотца, являющегося в качестве божества. Хронологически прогрессия божеств была бы тогда следующей: Богиня-Мать – Герой – Бог-Отец» (Freud, [1921], p. 137). Другими словами, психическая последовательность значимых людей выглядит следующим образом: мать, потом братья и сестры, затем отец.
Фрейд утверждает, что архетипический поэт, рассказывающий, скажем, эпическую историю происхождения расы, сам является первым героем; именно он утверждает, что убийство первородного отца не было делом рук группы братьев, а было совершено самим поэтом в одиночку. Это «ложь». История рассказывает об этом одиночном героическом подвиге в эпосе, а затем все остальные братья отождествляют себя с поэтом-героем. Поэт рассказывает свою историю о совершении отчаянно храброго поступка и тем самым ставит себя, героического революционного убийцу, на место отца. Таким образом, если Фрейд вместе с некоторыми антропологами XIX века постулирует первенство матриарха, тогда убивают не отца, а торжествующего старшего брата. Может быть (как это часто бывает в западных мифологиях), поэт-герой-отцеубийца является любимым младшим сыном матери, а не старшим сыном. Если это так, то для рожденного вторым первенец, то есть его собственный старший брат, может стать примером для подражания. Будучи обожаемым младшим сыном, он также может захотеть стать тем, кто первым удовлетворит желание своей матери иметь сына.
С точки зрения Фрейда, этот первый сын олицетворяет то, чем не обладает мать, – фаллос. Если это так, то поэт-герой идентифицируется в первую очередь со старшим братом, а не с отцом. Например, в случае пациентов из числа британских этнических меньшинств, среди которых принято иметь большое количество братьев и сестер, младший сын часто является «профессионалом» (потому что, когда работают старшие братья и сестры, есть средства дать ему образование), но тем не менее любимый младший сын чувствует себя исключенным из дома: его отправили в мир иного социального класса, и он завидует старшему сыну, который занимает то место, которое в западном обществе считается местом отца, место главы семьи. Младший хочет быть старшим. То, что в основе героического эго-идеала лежат сиблинговые отношения, кажется вероятным не только для этого конкретного примера. В любом случае другие братья отождествляют себя с одним братом как своим героическим эгоидеалом.
В работах Фрейда понятие эго-идеала стало частью концепции Супер-Эго. Последнее развивается как интернализация авторитета фигуры отца. Следует возродить понятие эгоидеала, поскольку оно не тождественно понятию Супер-Эго. Особое значение здесь имеет то, что, вытеснив это понятие, мы утратили понятие «героического Я», о котором говорил Фрейд в контексте групповой психологии и которое недавно было изучено в связи с конкретными клиническими наблюдениями. Экстраполируя свои наблюдения на нескольких пациентов, но имея в виду одного из них, Рикардо Стайнер предполагает, что художник использует своих предшественников (других художников) в качестве внутренних моделей (Steiner, 1999). Что, с моей точки зрения, интересно в этом утверждении, так это то, что эти модели – хотя давно умершие и похороненные – представляются в его воображении в том же возрасте, что и он сам. Другими словами, эти художественные предки «помещены» в горизонтальную плоскость. Однако, прежде чем пациент Стайнера смог посмотреть на эти модели как на источники творчества, а не как на конкурентов или тех, кому можно подражать, он должен был научиться отличать себя от этих художников прошлого: он должен был обнаружить, что они в целом такие же, как и он (все были художниками), но каждый индивидуален. Прежде чем он смог это сделать, он представлял, что они такие же, как и он, и единственный способ, который он мог придумать для того, чтобы развиваться как художник, – это уничтожить всех тех соперников, которые угрожали его уникальности. Из-за этого смертоносного соперничества он хотел избавить мир от всех великих мастеров.
Это сразу наводит на мысль не о предложенной мной сиблинговой модели, а о вертикали: «великие мастера» – это отцы. Однако это желание заставило пациента Стайнера вспомнить о том времени, когда ему удалось убрать буквально все произведения своих товарищей с одной выставки, так что экспонировалась только его собственная работа. Стайнер является кляйнианским аналитиком и потому признает важность креативного разрешения так называемой «депрессивной позиции». Человек испытывает раскаяние за воображаемое завистливое разрушение творческого потенциала матери (синоним воспроизводства) и художественными усилиями пытается восстановить ущерб, который, как считается, был причинен. Подчеркивая важность героического Я, Стайнер указывает на то, что человек думает, будто это он убил других детей своей матери и теперь хочет их оживить, продолжая творческую традицию, которую представляют предшественники. Особенно важно, на мой взгляд, то, что эти дети являются самостоятельными братьями и сестрами.
Стайнер отмечает, что связанная с матерью депрессивная позиция по Кляйн – это младенческая позиция; в подростковом возрасте депрессивная позиция повторяется, но на этот раз героическим другим является не мать, а тот, с кем человек сначала конкурирует и которого потом триумфально убивает, а затем компенсационно воскрешает, чтобы можно было подражать ему в великой традиции. Если мы определим, насколько важным является этот промежуточный латентный период между младенчеством и пубертатом, проведенный в школе или в труде, для развития отношений со сверстниками, этот переход от ориентации на мать в младенчестве к сверстникам в период полового созревания будет иметь смысл. Я также считаю, что важность отношений между
