Надевая ночную рубашку, я услышала, как звякнул телефон — сообщение от Джуна Оха. К Соллалю он не приедет и расстроен этим, операция оказалась тяжелой, но она того стоит, результат впечатляющий, он хочет меня, хочет целовать мои груди, скучает, скоро позвонит.
Я услышала, как Керран вернулся в номер, снял пальто, прошел в ванную. Потом сел за стол в комнате. Я вышла понаблюдать украдкой через приоткрытую дверь, как он рисует.
Кисть нерешительно двигалась по бумаге. Колеблясь и замирая, намечала контуры. Лицо. Черты не западные. Видимо, раньше Керрану редко доводилось рисовать женщин, в его комиксах их почти нет. Незнакомка проступает на листе. Вот платье. Фигура тонкая, но потом Керран дает ей пышные формы, руки распахнуты — а затем сомкнуты, линии скользящие, силуэт непрерывно меняется, Керран лепит его своей кистью. То и дело отрывает уголок листа и принимается жевать его.
Лежа в кровати, я размышляла о сообщении от Джуна Оха. Уже давно мне не хочется близости с этим человеком, не хочется чувствовать его внутри себя. Нырнув рукой под одеяло, я слегка нажала на промежность, но быстро отдернула руку, смутившись присутствием Керрана за стенкой. Но желание было сильным. Между ног влажно. Я провела ладонью по затылку, скользнула к груди, представляя себе человека, который насытит меня, заполнит меня всю. В исступлении я ласкала себя, бедра задрожали, нахлынула волна наслаждения, и я вскрикнула.
Испуганная случившимся, я едва дышала, прижав ладонь к горячим губам. Потом отняла руку — медленно, как снимают повязку с раны. Слышал ли Керран? Наверняка слышал.
Я вспомнила, что забыла убрать остатки ужина в холодильник. Если не убрать, еда пропадет. Я оделась и собралась идти на кухню. Только бы не встретить в коридоре Керрана.
Тишина. Над лавкой тетушки Ким качнулась неоновая лампа. Я вздрогнула. Метнулась летучая мышь.
Был почти час ночи. В гостиной сидела перед телевизором перебинтованная девушка и ела шоколадную серединку «Чоко-пая», держа его обеими руками, как хомячка. Она словно оцепенела, и застывший взгляд упирался не в экран, а куда-то в пол. Звук телевизора отключен.
— Все в порядке?
Девушка едва заметно кивнула, по-прежнему глядя в пустоту. Свет лампы выхватывал борозды шрамов под бинтами. На веках, на носу, подбородке. Вот ведь как ее перекроили. Девушка ушла из гостиной. Нужно было задержать ее, побыть вместе с ней. К Соллалю приедет ее приятель — он звонил сегодня днем.
Когда я вернулась к себе в комнату, свет у Керрана уже не горел.
* * *
Вот уже час я ждала в медицинском центре. Мама так и не записалась к врачу, и я решила расспросить его сама. Вышла медсестра, сказала, что врач задерживается и маме надо сдать дополнительные анализы. Подожду на улице и пройдусь вокруг центра.
Я редко бывала в этой части города. Стройки, бараки для рабочих, подъемные краны, насыпи песка, бетон. И мост, где снимали эпизод из «Первой любви», когда главный герой едет на лодке. А вот и лодка — дремлет на берегу. На дне у нее с прошлого лета лежат плюшевые мишки и засохшие цветы. Увядшие, блеклые, схваченные морозом. Налетел ветер, качнул борта. Лодка глухо заскрипела.
Неподалеку два аквариума, один на другом. В нижнем длиннохвостые рыбы. Тот, что громоздится сверху, набит крабами — плотно, как в консервной банке. Они вяло покачиваются в воде, и у них даже нет сил таращить глаза. Но вот один краб вскарабкался на своего соседа, подобрался к бортику, повис на нем и упал, угодив к рыбам. Рыбы принялись сновать вокруг. Краб лежал брюхом вверх, устало шевелил клешнями, ерзал, пытаясь перевернуться. В конце концов он отсек брюшной плавник у одной из рыб. Полностью. Рыба, точно обезумев, заметалась по аквариуму вдоль его короткой стороны и затем обмякла, осела на дно.
В глубине улицы — отель в индийском стиле, розовый с золотистым. У входа красуются две девушки. Кожаные шорты, колготки в сеточку.
Зима, рыбы. Сокчхо замер в ожидании.
Сокчхо только и остается, что ждать. Туристов, морских прогулок, суеты, возвращения весны.
А у мамы оказалась всего лишь простуда.
* * *
Я не стала говорить Парку, что поеду с Керраном в Наксан. Керран хотел купить там благовония. Он уже был в Наксане вскоре после своего приезда в Сокчхо. Сейчас в нашем распоряжении два часа — потом пора готовить ужин. Автобус шел берегом. После той ночи я избегала Керрана. Теперь он на соседнем сиденье. Погружен в книгу, которую я видела у него в чемодане.
— Мне нравится этот автор, — сказал он, заметив, что я краем глаза заглядываю в книгу. — Знаете его?
— Нет. Прочтите мне отрывок.
Он откашлялся.
— Вообще, я не люблю читать вслух…
Я закрыла глаза. Керран начал читать, стараясь внятно проговаривать слова. Текст оказался сложным. Я сосредоточилась на течении слов и интонаций Керрана. Его голос казался незнакомым, далеким. Словно эхо, отскочившее от тела, которое осталось где-то на другом краю света.
Храм выбит в скале над морем. Когда мы приехали, шла медитация и нужно было подождать. Заморосил дождь. Потом внезапно опрокинулся ливень. Словно вся небесная влага хлынула на землю. Мы укрылись под навесом. Кругло и объемно отражаясь от каменных стен, плыло пение из храма. Эхо во дворике несло его дальше. Вот фигуры дракона, феникса, змеи, тигра, черепахи. Керран разглядывал их, потом опустился на корточки перед черепахой и провел рукой по панцирю. Когда монахи вышли после медитации, один из них объяснил, что каждое животное соответствует времени года.
— Тут пять животных, — заметил Керран.
— Змея обозначает переход от одного времени года к другому, она как соединяющее звено на стыке сезонов. Черепаха — страж зимы. Без змеи дракон, то есть весна, не сможет вступить в свои права и черепаха не уступит ему место.
Наклонив голову, Керран коснулся шеи дракона, рассмотрел крепление фигуры к деревянной платформе. Так он стоял долго.
Выше, на выступе скалы, — храм, обернутый туманом и растворенный в небе. Сквозь дождь мы добежали до него. Падали тяжелые капли, занавешивая все вокруг, виден был только берег со стежками колючей проволоки. И дула автоматов, которые ритмично высовывались из окошек сторожевых будок. Я указала на них Керрану:
— Наверное, на французских пляжах все более мирно.
— Пляжи на юге мне не особенно нравятся. Люди съезжаются туда толпами, но, когда смотришь на них, кажется, они не испытывают радости. Я люблю берег Нормандии — там прохладно, пустынно. И тоже есть следы войны.
— Однако для вас война закончилась.
Керран облокотится о перила.
— Да. Но в песке до сих пор — кости и кровь.
— Сокчхо больно от ваших насмешек.
— Не вполне понимаю вас. Я и не думал насмехаться над Сокчхо.
— Война шла в небе и не затронула вашего побережья: следы есть, верно, однако жизнь продолжается. А наш берег ждет конца войны, которая длится уже так долго, что люди свыклись с ней и перестали замечать; они строят отели, вешают уличные гирлянды, но это — ложь, притворство, ведь все мы тут ходим по нитке, натянутой над пропастью, — в любой момент она может оборваться; жизнь висит на волоске, и стоит вечная зима!
Я пошла к храму. Керран догнал меня. Руки у меня дрожали. Взгляд был неподвижен.
— Прошлым летом северокорейский военный убил девушку, она приехала сюда из Сеула отдохнуть. Плавала в море и не осознала, что пересекла границу.
— Простите меня, — сказал Керран.
Я опустила глаза.
— Хотя ведь я тоже не знаю вашей страны, — призналась я. — Я из Сокчхо.
— Но в вас не только корейская кровь… Вдруг Керран обхватил меня за талию и потянул в сторону. Упала огромная сосулька. Руку он отнял не сразу. Монахи распахнули двери храма, и запах благовоний вплелся в воздух, насыщенный дождем.
* * *
Наступил Соллаль. Приготовив в отеле ттоккук, я пошла предупредить Керрана, что сегодня праздничный день и магазины закрыты. Он поблагодарил меня. Добавив, что Парк уже говорил ему об этом и он успел запастись лапшой быстрого приготовления из супермаркета.
