Стоя с подзорной трубой, Позднеев пытливо всматривался в даль: не идет ли помощь? Вдруг он увидал на горизонте небольшое серое облачко. Оно росло, ширилось, стало распадаться на отдельные черные точки. Все отчетливей проступали они в прозрачной синеве раннего утра. Зоркие глаза степняков-донцов, осажденных в лагере, различили силуэты всадников с пиками наперевес. Шла братская казачья помощь!
Когда Павел и Сергунька домчались до Ейского укрепления, три донские казачьи сотни, вошедшие недавно в состав гарнизона, мигом вскочили на неоседланных коней. Пока ахтырские гусары полковника Бухвостова седлали своих лошадей, казачьи сотни под командой есаула Уварова уже мчались по степи на помощь осажденным.
Приблизясь на карьере к врагам, Уваров направил удар своих сотен на самого Девлет-Гашуна и его конвой под зеленым знаменем. Пригнувшись к гривам коней и ощетинясь пиками, казаки ринулись на ногаев. Это была смелая, отчаянная атака на врага, во много раз более сильного, но она решила судьбу боя.
Уже утомленные неудачными натисками на казачий лагерь, заметив издали большой отряд конницы Бухвостова, ногаи дрогнули.
Позднеев тотчас же приказал казакам сесть на коней и во главе их бросился на ногаев. Сверкая на солнце палашом, он ворвался в гущу жаркой схватки. Отбивая удары кривых сабель, с холодным бешенством сыпал ответные удары.
Звенела, высекая огоньки, сталь клинков, трещали пистолетные выстрелы. Разгоряченные кони ржали, кусали друг друга, насмерть топча упавших воинов или разбегаясь по степи без всадников. Могучее «ура» заглушило крики «алла».
Знаменосец Девлет-Гашуна был зарублен Позднеевым. Знамя склонилось, и его успел схватить Алеша.
— Иок-кисмет! (Нет удачи!) — и повернул назад вороного аргамака.
Орда поспешно отступала. Казаки и гусары Бухвостова преследовали ногаев.
Павел и Сергунька в этом бою не участвовали. Они задержались в Ейском укреплении, их кони еле стояли на ногах, надо было дать им отдохнуть. Оба друга вернулись в лагерь лишь к полудню. Казаки бросились к ним, стали обнимать и целовать, расспрашивать, как удалось им прорваться к Бухвостову.
— Да что вы, ребята? — скалил зубы Сергунька. — Вы лучше командира нашего, Позднеева, благодарствуйте. Ежели бы не его знатная выдумка, погибель пришла бы всем нам. А мы что? Нам, казакам, известное дело, положено так самим господом богом, чтоб не плошать, коли дело до того дойдет, что либо пан, либо пропал.
— Ох, и речист ты больно! — сказал старый казак Панфилов. — Из молодых, видно, да ранний. За твоим языком не угнаться и босиком. Ты дело-то говори, как оно по порядку было.
— Сметку надо иметь, — ответил Сергунька. — Известное дело, бери жену с воли, а казака с Дону — проживешь без урону. Казак и в беде не плачет, головы не клонит. Знает: смелый там найдет, где робкий потеряет. Ну вот, пождали мы в балочке начало атаки ногайской… Не знаю, как Павел, а у меня сердце так екало, как селезенка у коня, когда домчались мы до укрепления. И вот слышим: затопали кони по степи, в атаку ногаи пошли. Ну, думаю, сомнут они нас на карьере. И что же, станичники, вышло? Днем они на приступ и по той балочке шли, а ночью, знать, по-опасались спускаться в нее: балочка-то каменистая, как бы коням ноги не переломать. Выждали мы, пока они промчались, — да в тыл к ним. С полверсты проехали, на дозор их наткнулись, сабель в десяток. Опять сердце затрепыхалось у меня, как чижик пойманный. Тут Павел притворился, что тяжело раненный он, в конскую гриву лицо уткнул, а я его поддерживаю. Подъехали они, спрашивают по-ногайски: «Вы, дескать, оба раненые?» — «Да-да, — отвечаю, — я — легко, а он — тяжело». Посмотрели они на нас: одежда изрядно окровавленная, на конях мы еле держимся. Сказал я им жалобно: «Ля илляхе иль алла, Мухамед расул улла… Кисмет». То значит: «Нет бога кроме бога, и Магомет пророк его… Судьбу». А они покачали головой, вроде как пожалели нас, и — в ответ: «Езжайте налево, там в лощинке вас перевяжут, а потом его, Павла то есть, — в обоз, а насчет тебя еще посмотрим». Ну, думаю, нет дураков у нас на Дону. Как только отъехали они, мы вправо взяли, вскачь коней погнали и в благополучии добрались до укрепления. Кони в мыле были, шатались от устали, да и мы едва в седлах держались… И знаете что? Отряд Девлет-Гашуна налетал намедни и на Ейское укрепление, и там их знатно побили, вот они и вздумали отыграться на нашем обозе, да не вышло их дело.
— Ну и посчастливилось же вам, станичники! — восхищенно сказал кто-то.
— Счастье без ума — дырявая сума, — улыбнулся Сергунька.
VI. В лагере Суворова
В последние годы особенно дерзкими стали набеги ногаев на Дон. Не раз захватывали они богатейшие пастбища казаков по реке Манычу, угоняли их скот и табуны. Бывало и так, что они собирались в отряды численностью до нескольких тысяч и достигали даже окрестностей главного городка Войска Донского — Черкасска, убивая и захватывая в плен сотни казаков и их семьи.
В письме от двадцать девятого июля тысяча семьсот восемьдесят первого года на имя Потемкина войсковой атаман Иловайский сообщал, что «через всегдашнюю ногаев необузданную самовольность и хищное стремительство к разбоям вверенное мне войско принуждено с величайшим прискорбием сносить сугубые убытки и разорение неотвратное… Сверх прежнего от них тиранского умерщвления, грабительства, захвачивания в мучительный плен, отгона с собой лошадей, скота и протчего, не умолкают свое злодейство час от часу распространять более…»
Летом тысяча семьсот восемьдесят третьего года Суворов несколько раз вел переговоры с ногайскими мурзами, возглавлявшими ногайские улусы, пытаясь склонить их к переходу в добровольное подданство России. К тому времени Крым был присоединен к империи, и Суворов указывал мурзам, что, следовательно, и вся территория степей между Доном и Кубанью, входившая ранее в состав Крымского ханства, должна теперь отойти к Российскому государству.
Однако ногайские мурзы были тесно связаны с Турцией. Они поручали оттуда щедрую денежную помощь, оружие, продавали в Турцию пленников, захваченных во время своих набегов. А султана, в свою очередь, всячески поддерживали Англия и Франция, боявшиеся усиления мощи России.
Видя, что на мурз положиться нельзя, и желая избежать кровопролития, Суворов дважды созывал около Ейского укрепления многолюдные собрания ногаев. На первом из этих собраний присутствовало три тысячи ногаев, на втором — шесть тысяч. Ногаи согласились было на отказ от набегов и переход в подданство России. По этому случаю Суворов устроил для собравшихся пиршество, на котором было съедено сто быков и восемьсот баранов, выпито пятьсот ведер водки. Но потом все же влияние ногайских старшин, прислужников султана, одержало верх.
В первых числах сентября десятитысячный отряд ногаев сделал попытку овладеть Ейским укреплением, но был отбит и отошел на Кубань. После этого нападения Потемкин, бывший тогда главнокомандующим всеми вооруженными силами в Причерноморье и Приазовье, отдал приказ Суворову: «Считать ногаев врагами отечества, достойными всякого наказания оружием…»
Надо было нанести сильный удар по ногаям, чтобы навсегда «замирить» их и сорвать происки Турции.
Собрав в Копыльском укреплении большой отряд — шестнадцать рот пехоты, шестнадцать эскадронов конницы и шесть донских казачьих полков, — Суворов двинулся с ним в поход, следуя по правому берегу Кубани.
Однажды во время отдыха в лагере после ночного марша казаки собрались у костра и завели разговор о Суворове. Были тут Павел и Сергунька Высокий, костлявый старший урядник Шумилин рассказывал молодежи:
— Я был с ним в деле у Прейсиша. Спешились мы, перебрались через ров, ворвались в город, взяли в полон две прусские команды с офицерами. А потом Суворов приказал мне и еще трем казакам переправиться тайком через реку Варту — широкая река! — и дозор прусский снять. Так и сделали… Про меня да про Суворова в те поры в полку нашем песню сложили. — И он затянул высоким, тонким голосом:
А Суворов поскакал к донским казакам:«Ой вы, братцы-молодцы, вы, донские казаки,Сослужите таку службу, что я вам скажу,Что я вам велю и как прикажу:Не можно ли, ребятушки, дозор прусский снять?»
Шумилин внезапно смолк. Из ночной темноты показалась фигура узкоплечего офицера с удлиненным лицом, с хохолком над высоким лбом. Несмотря на студеный вечер, он был без треуголки и без плаща.
— Легок на помине, сам Суворов… — тихо сказал Шумилин.
Казаки вскочили, подтянулись.
Подойдя к костру, Суворов сказал:
— Ну как, станичники, житье-бытье?
— Да ничего, ваше превосходительство, — отозвался за всех. Шумилин. — Вот только пора бы теплую одежду нам.
