допустили условно. Мои успехи, вернее не успехи были напрямую связаны с самочувствием отца. Он болел, и я был вынужден его подменять на работе.
Едва оканчивались занятия, я бежал на ферму. Путь был не близкий. Мне необходимо было пересечь все село. Ферма находилась у леса. Я должен был навозить на лошади сена в сараи и разбросать его по кормушкам. Затем напоить коров. В определенные дни я чистил ясли животных — выносил навоз.
Уроки я посещал, а вот на то, чтобы сделать домашние задания у меня не хватало времени. Жаловаться мне было неудобно.
Женя, да и Ната стремились мне всячески помочь. Я их помощи был рад, однако подняться выше троек не мог.
Мне помнится день, когда экзамены были уже позади и выпускникам десятого класса вручали аттестаты зрелости. На вручение аттестата я прибежал с фермы: торопливо отмылся, надушился — вылил, наверное, полфлакона одеколона «ландыш», чтобы устранить все другие несвойственные этому торжественному дню запахи и затем, натянув на себя новый черный костюм, отправился в клуб.
После вручения аттестатов нас пригласили на банкет. Его проводили в столовой. На длинных выстроенных в ряд столах было много закусок шампанского, воды, возле учителей стояла водка, вино. Я, выпив бокал шампанского, с непривычки сразу же опьянел. Мне трудно было после выбраться из-за стола. Женя попытался мне помочь. Я отстранил его руку и сказал:
— Ты иди, не жди меня. Я скоро буду.
Во дворе зазвучал проигрыватель, и Фоков, увидев удаляющуюся фигуру Наташи, поспешил за ней.
Я вышел во двор, когда танцы уже были в разгаре. Вечер оказался прохладным. Ната подбежала ко мне и, смеясь, сняла с меня пиджак.
— Я вся дрожу! — сказала она, — скрываясь в темноте.
Импровизированную танцплощадку освещала одинокая лампочка, пристроенная тут же у стола, на котором стоял проигрыватель. Она освещала ничтожно малое пространство и служила для того, чтобы можно было выбирать и ставить нужные пластинки.
Мельком рядом с Кустиной я увидел Михаила Потаповича. Он был элегантен, его глаза блестели, а на лице не угасала улыбка. Наташа стояла красная и мяла в руках платочек.
Танцевать я не рвался. Курить я также был не охотник. Мой друг Женя то убегал куда-то, то вновь неожиданно появлялся. Меня пыталась вытащить на танец Светлана. Я не пошел, отказался:
— Ну что ты Светочка, я тебе все ноги оттопчу. — Она махнула рукой и убежала с Виктором.
Фоков имел в аттестате одни пятерки, я своим — похвалиться не мог. Показывать его кому-либо, мне не хотелось, хоть я и сдал все экзамены — злосчастную физику — учителя и предположить не могли — на пять, но вредный Иван Семенович он был у нас председателем экзаменационной комиссии, опротестовал оценку, и мне поставили тройку. Тройки я также получил по алгебре и геометрии — предметам, которые он вел. По истории и астрономии у меня были четверки. И лишь одна пятерка по географии от Доры Никитичны. С таким документом поступать в институт было страшно — кому угодно, но не мне. Мой друг Женя однажды сказал:
— Юра, ты никогда не задумывался, отчего мы с тобой вместе, рядом друг возле друга?
— Нет! — ответил я.
— Хорошо, я тебе скажу. Мы разные оттого и рядом. Это несмотря на то, что желания наши часто совпадают. Я, например, для достижения цели готов пойти на риск, чего не скажешь о тебе. Ты осторожен, однако, на финише, или лучше сказать на «пьедестале почета», можешь оказаться первым. У тебя много упрямства. Оно затыкает тебе уши. Слова других, пусть правильные, для тебя ничто. Маленькая тропинка, проложенная тобой в мыслях — уже дорога. Ты, как я понимаю, после школы собрался пойти учиться не, в так называемую, «академию», — у нас в селе было свое училище, сельскохозяйственное, — куда тебя невольно толкает Иван Семенович. Ведь нет? Ты, как и я, подобрал себе институт, и ты поступишь! Я знаю это.
Фоков говорил долго. Он во всех подробностях описал мне мое будущее, рассказал и о своем. О Наташе он молчал. Ее Женя оставлял для себя.
Я в институт рвался. Фоков тут был прав. Правда, не я один. Многие ребята из нашего выпуска хотели стать инженерами. В числе первых был он сам, затем Ната, Светлана, Надежда, Виктор.
Экзамены в вуз я сдал, но не прошел по конкурсу. Мне было обидно.
Виктор поступил в военное училище. Сеня пошел в музыкальное училище по классу баяна. Ната и Женя оказались в одном и том же учебном заведении — политехническом институте и что странно на одном факультете. Светлана и Надежда также куда-то пристроились.
Отец, как мог, успокаивал меня:
— Это я виноват! Моя болезнь оторвала тебя от учебы. У тебя еще есть год перед призывом в армию. Ты позанимаешься и поступишь. Я уже тебя трогать не буду. Можешь, если есть желание пойти на подготовительные курсы. — Я пошел на завод. Устроили меня туда по знакомству, так как я тогда был еще несовершеннолетний. Мне помог отец через своих друзей, работавших в городе.
Завод не ферма. Меня приняли в бригаду слесарей. Я долго привыкал к шуму машин, гари масла, к чрезмерно длинным часам. Время тянулось бесконечно. Я работал в одну смену. Она у меня была на час меньше, чем у остальных рабочих. У меня закладывало нос, я морщился, болели уши, не знаю, как не оглох. Бригадир, наблюдая за мной, хлопал меня по плечу и подбадривал:
— Ничего сынок, терпи! Попервости всем не сладко приходиться. Я в четырнадцать лет пришел на завод, а тебе семнадцать ты, можно сказать, взрослый.
Я терпел. Привыкал. Втягивался. На работу и с работы я ездил в электричке и на автобусе. У проходной меня не раз останавливал вахтер:
— Ты куда мальчик? — кричал он на меня, заслонив своим телом двери. Я тут же показывал ему пропуск, и он отходил в сторону, давая мне дорогу. Не знаю, как, но я доработал до первой зарплаты. Думал уже все бросить и уйти. Но в кассе я получил деньги, небольшие, но честно заработанные и это меня удержало — почувствовал себя рабочим человеком. Деньги для меня были как признание моего положения, места в трудовом коллективе. Через два-три месяца я ничем уже не отличался от других работников завода, ну разве, что своим возрастом.
Друзья от меня ушли на второй план. Мне ни до кого не было дела. Возможно, из-за того, что я сильно уставал, а потом был сломлен еще и морально. Мне
