Как странно, но когда я приезжал за Клаудией в прошлые годы, я не отдавал себе отчет в том, что и я был частью этого абсурдного явления, все время куда-то спешил и старался одурачить полицейского, паркуя машину во втором ряду, и я останавливался посреди дороги перекинуться словечком со знакомыми. Мне казалось вполне нормальным, что в половине пятого здесь всегда начинался невообразимый кавардак.
Открываются двери школы, и изнутри доносятся знакомые трели звонка. Вахтерша Мария умоляет родителей не толкаться в дверях, полукругом выстроиться перед входом. Благодаря ее вмешательству этому сложному братскому стечению народа удается придать форму, отдаленно напоминающую эту геометрическую фигуру. Ясно одно, что хотя сегодня и особенный день, вахтерше Марии эту операцию приходится выполнять каждый божий день, потому что иначе вернувшиеся в детство родители всей кучей толпились бы в дверях. Мать Бенедетты отделяется от кружка мам и переходит дорогу, она идет ко мне, а я ни на шаг не сдвинулся с места, я по-прежнему стою, опершись о свою машину. Я сам исключил себя из соревнования за место в первом ряду. Мать Бенедетты красивая женщина, на вид ей лет около сорока, у нее загадочные с египетским разрезом глаза, волевой подбородок, белокурые волосы коротко подстрижены. На ней коротенькая, как у молоденьких девушек, майка, открывающая полоску плоского, подобранного вокруг пупка, животика. Чтобы так выглядеть, ей, должно быть, приходится много часов заниматься аэробикой. Однако кожа на ее лице сухая, почти увядшая; слишком уж часто она загорает под лампой, и все ради того, чтобы круглый год выглядеть загорелой. У нее ровные, белоснежные зубы, и вот сейчас они засверкали белизной для меня.
— Ну, как прошел день? — спрашивает она, как будто это вполне нормальный вопрос. Если бы она знала, что я целый день проторчал здесь у школы, было бы вполне уместно у меня об этом спросить, но она об этом не знает, и поэтому ее вопрос бессмыслен.
— Нормально.
— Если хочешь, вместе с Бенедеттой я заберу и Клаудию, а потом привезу к ужину?
Вот в сопровождении учителей уже выходят самые маленькие дети, первоклашки и второклассники, они останавливаются в дверях и оглядываются по сторонам. В полукруге, образованном родителями, начинают подниматься руки.
— Не знаю. Давай лучше спросим у них.
— Ведь я это для тебя, если вдруг у тебя дела.
— Да нет. Спасибо. У меня нет никаких срочных дел.
Я даже не знаю почему, может быть, все дело было в выражении моего лица, когда я произносил эту вполне нормальную фразу, или, может быть, просто потому, что это правда, но горестная гримаса сочувствия вдруг искажает ее лицо. Впредь нужно быть осторожней. Буду следить за своими словами и за тем, какое у меня выражение лица, когда я их произношу, если не хочу больше, чтобы мне сочувствовали.
— Ну, что ж, — говорит она, — тогда лучше вам побыть вместе. — Она переводит дыхание. — Повторяю, если когда-нибудь вечером ты будешь занят или не сможешь приехать за ней, позвони мне. Если тебе будет что-то нужно, не стесняйся, правда. Бенедетта и Клаудия такие подружки…
Между тем из-за голов родителей мне удалось заметить, что на порог школы уже вышли и дети постарше, из третьего и четвертого классов. Кое-кого из детей учителям приходится удерживать силой, иначе бы они наугад нырнули в кучу родителей, долго не раздумывая, где искать своего папу или маму. Учителя смотрят по сторонам и не отпускают детей до тех пор, пока те не увидят своих родителей или нянек, которым поручено забрать их из школы, пока те не поднимут руку и не поприветствуют своего ребенка. Тогда они его отпускают и указывают, куда ему нужно идти, но почти всегда ребенок уже сам об этом знает.
— Спасибо, — говорю я и, желая назвать ее по имени, вдруг осознаю, что не помню, как ее зовут (Барбара или Беатриче?), и мое «спасибо» повисает в воздухе, а я вынужден импровизировать. — Очень любезно с твоей стороны.
— И без стеснений, ладно? — настаивает она.
Часто дети замечают своего родителя раньше учительницы и тормошат ее, чтобы привлечь к себе внимание, пока она занята поисками родителя другого ребенка, и тем самым они нарушают спланированный ею порядок выполнения последнего в этот день служебного долга — передачу детей с рук на руки; передачи накладываются одна на другую, и хаос, царящий во дворе, подступает к дверям школы.
— Знаешь? — говорю я, — это похоже на аукцион.
— Что?
Подбородком я указываю на двери школы.
— Посмотри! Детей передают родителям, как будто ведут торги на аукционе.
Мать Бенедетты поворачивает голову к дверям и внимательно смотрит.
— Кажется, что детей продают с аукциона, одного за другим, а родители торгуются за них, поднимая руку и делая свое предложение. Учительница отдает их тому, кто больше дал, и, в конце концов, этим счастливцем всегда оказывается родитель ребенка.
В дверях появились дети еще старше. Пятиклассники. Мать Бенедетты и не думает никуда идти, она старается рассмотреть то немногое, что отсюда ей удается увидеть: она не очень высокая, и еще порядочная толпа родителей стоит перед ней стеной. Неожиданно я почувствовал, что у меня в горле собирается комок.
— С другой стороны, — добавляю я, хотя мне бы хотелось промолчать, — а как же иначе?
Но вот и учительница, по имени Паолина. Возле нее стоят знакомые мне одноклассники Клаудии — Франческо, Нилоуэфер и Алекс, и еще одна девочка, не помню, чтобы я раньше ее видел. За ними в полумраке холла скопились все остальные, где-то среди них, я полагаю, должны быть и наши дочки.
— Вот и наша очередь, — говорит мать Бенедетты, и снова сверкает в улыбке белизна ее зубов. Мы переходим дорогу, путь нам преграждают скопившиеся кучки родителей, они уже забрали своих детей и могут поболтать, построить планы, среди них я вижу, опля! вот и они — друзья детства держат за руку своих мальчишек и болтают с какой-то мамой, молодой и красивой. Движение парализовано. Полицейский регулирует порядок следования длинного хвоста машин, как будто без его вмешательства они могли бы врезаться прямо в толпу и устроить кровавое месиво. Что поделаешь, и мы, я и мать Бенедетты, тоже стремимся завоевать место в первом ряду. Мы подходим к столпившимся родителям и пытаемся протиснуться между ними, там, где это сделать невозможно. Мы волнуемся, как дети, никогда бы, стоя в очереди на почте или в супермаркете, мы бы так не толкались и не протискивались. «Простите, простите…» и надо же, никто не протестует.
Когда мы снова видим двери школы, Клаудия и Бенедетта уже стоят рядом с учительницей Паолиной. Клаудия меня сразу же увидела и улыбнулась, и комок еще крепче сжал мне горло. Потом она толкнула локтем подружку, взглядом искавшую свою мать в другой стороне, и показала ей, где она стоит. Ну что ж, сейчас нас заметит и учительница Паолина, и дело в шляпе. И я тоже поднимаю руку. Учительница видит меня и согласно кивает, кивком головы разрешает Клаудии подойти ко мне. Продано!
— Как прошел первый день, звездочка? — спрашиваю я и целую ее в щеку.
— Хорошо, — отвечает она, и кажется, что это правда. Она спокойна, не напряжена, улыбается. Комка у меня в горле как не бывало.
— Что вы делали на уроках?
— Ну, что, Пьетро, пока! — прерывает наш диалог мать Бенедетты, она, как видно, спешит.
— До завтра, — прощаюсь я и ласково провожу рукой по волосам ее дочери.
— Как ты загорела, Бенедетта. Да ты у нас просто красавица стала.
Девочка улыбается и посылает Клаудии таинственный взгляд, полный понимания, потом уходит со своей матерью. Однако мать Бенедетты, сделав один шаг, останавливается и снова поворачивается ко мне:
— Без церемоний, пожалуйста. И никаких комплиментов.
— Конечно, конечно, — заверяю я.
Потом в течение нескольких минут следует череда прощаний, брошенных на лету, и обмен светскими любезностями с родителями одноклассников Клаудии. Тихая и спокойная, Клаудия все время держится подле меня. Ее спокойствие и меня умиротворяет, я тоже стараюсь не нервничать, ведь у меня одна только мысль, как бы побыстрее остаться с ней наедине. Я был почти уверен, что она не догадалась, что я весь день прождал ее у школы, но когда я вспомнил взгляд, которым она обменялась с Бенедеттой, меня снова начал душить комок. Может быть, этот взгляд означал, что она все-таки догадалась и даже поделилась этой новостью с подружкой, и вместе они разработали стратегию, чтобы обыграть это…
Потом и учительница Паолина с нами распрощалась, и мы, наконец, сели в машину.
— Так чем же вы занимались на уроках? — спрашиваю я у Клаудии, прежде чем завести мотор.
Зазвенел мобильник, но я не отвечаю. Я даже на дисплей не взглянул, чтобы узнать, кто звонит. Клаудия на мгновение лишается дара речи, нервно теребит косичку. Потом набирает в легкие воздуха, как будто готовится заговорить, но так ничего и не отвечает. Ну, вот, думаю я, и началось. Она меня видела и не знает, как мне об этом сказать.
