Свет вспыхнул почти сразу.
Комната была полна людьми. Распутин лежал навзничь, кулаки сжаты на груди, на розовой рубашке расплывается кровяное пятно.
– Он жив, – прошептал Пуришкевич.
Лицо Распутина подергивалось от судороги. Будто он силился открыть глаза.
Юсупов поднял было пистолет, но остерегся выстрелить.
Он не хотел, чтобы кровь залила медвежью шкуру.
Лицо Распутина застыло, кулаки разжались.
– Все, – сказал Лазаверт, но наклоняться и проверять не стал – ему было достаточно того, что он видел.
Юсупов наклонился, Пуришкевич помог ему, и они стащили тело с медвежьей шкуры на каменный пол.
И тут все забыли, что делать дальше. Конечно, был план вывезти тело на речку и кинуть в прорубь подальше от дворца, но сразу перейти к этому прозаическому делу не хотелось. Да и Юсупов был так измочален последними часами. Холодный Дмитрий Павлович произнес слова, которых все ждали:
– Я предлагаю, господа, подняться в кабинет и выпить по рюмке за успешное завершение нашего предприятия.
На лежащего в углу Распутина никто не смотрел. Даже любопытства не было. А может, боялись его.
Все с облегчением потянулись прочь из подвала. Юсупов вышел последним, выключил свет и запер подвал на ключ. Он не хотел, чтобы кто-то случайно забрел туда и увидел.
Лестница была освещена скудно, и Юсупов, поднимавшийся последним, посмотрел наверх – еще на пролет. Но там было темно и пусто. И все же тревога его не оставляла.
Сначала в кабинете было тихо. Юсупов сам разлил по рюмкам мадеру, такую же, какой угощал Распутина.
Дмитрий Павлович коротко поблагодарил Феликса от имени нации за его подвиг, и все стоя выпили за здоровье князя.
Затем занялись делами.
Лазаверт в виде шофера и штабс-капитан Васильев, изображавший Распутина – в его шубе и шапке, а также Великий князь, сжавшийся на заднем сиденье, инсценировали отъезд Распутина из дворца – мало ли кто мог следить за Юсуповым!
Машина должна была завезти Дмитрия Павловича в его дворец, чтобы он мог пересесть в свой, крытый автомобиль и вернуться на нем к Юсупову. На этом автомобиле и вывезут тело Распутина.
Приготовления заняли несколько минут. Переодетый Васильев и его спутники покинули дворец. Юсупов остался в узкой прихожей подвала, откуда только что вынесли распутинскую шубу.
В доме, кроме него, оставался лишь Пуришкевич, который поднялся в кабинет и набрасывал что-то в большом черном блокноте, возможно, свою завтрашнюю речь в Думе. Завтра перед освободившейся от кошмара Россией откроются новые дали.
Смутная тревога мучила Юсупова. Не могло все так легко и просто кончиться – неправильно это.
Он прошел в большую комнату. Распутин все так же лежал на полу. Лишь пятно крови на рубахе расплылось шире. Нет, он мертв, он не мог остаться живым!
Юсупов смотрел на Распутина и думал, почему он не жалеет его и вообще не испытывает никаких чувств. Как будто не имеет к смерти этого чернобородого человека никакого отношения.
И вдруг у него все внутри сжалось.
Веко Распутина заметно дрогнуло.
Старец сначала открыл левый глаз, затем правый.
Он смотрел на Юсупова. Будто только что проснулся.
Это кошмар, такого быть не может…
Ноги приклеились к полу, он хотел крикнуть, но голос не повиновался.
Вдруг Распутин вскочил на ноги. Нет, так не поднимается немолодой, почти убитый человек. Он вскочил как резиновая игрушка – подпрыгнув – и тут же вцепился в горло Феликсу.
– Феликс! – повторял он негромко, но со злобой… а может, с мольбой?
– Феликс…
Юсупов все же вырвался, потому что в нем удесятерились силы, – он боролся за свою жизнь.
Он кинулся прочь и, столкнувшись, чуть не сшиб с ног человека, который от дверей снимал ручным переносным аппаратом эту страшную сцену на синема.
В тот момент Юсупов был слишком перепуган, чтобы его узнать и даже удивиться его появлению.
Он ворвался в кабинет и закричал Пуришкевичу, уютно устроившемуся за княжеским письменным столом:
– Он жив! Он уйдет!
– Револьвер! – Пуришкевич вскочил из-за стола. – Где ваш револьвер?
– Я вернул его Великому князю! А ваш? Дайте ваш!
– Нет, – отрезал Пуришкевич.
Если до того момента он был лоялен и довольствовался вторыми ролями в спектакле, то сейчас наружу вырвалось его действительное отношение к Юсупову:
– Вы умудрились погубить дело, мальчишка! Теперь пора действовать мужчинам.
Может быть, это была цитата, может быть, Пуришкевич придумал эти слова когда-то по другому случаю. Но сейчас он был грозен и убедителен.
Он бегом направился к двери, отстранил темную тень – человека со съемочным аппаратом, и выбежал на лестницу.
Он увидел, что Распутин уже поднялся из подвала на лестничный пролет.
– Он не выйдет! – крикнул Юсупов. – Там заперто.
Но на деле дверь была открыта.
Распутин скрылся в темноте за дверью.
Остался лишь его хрип и невнятный звук голоса.
Юсупов прислонился к стене. У него опустились руки.
Все впустую! Погибла жизнь. Тюрьма, может, казнь – и за что? Он же все сделал. За всех!
– Нет! – закричал Пуришкевич. – Не позволю!
Он кинулся на двор, чуть не сшибив по пути Юсупова и человека с киносъемочным аппаратом, нахально снимавшего фильму, словно он был у себя дома.
Наконец Феликс узнал его.
Он пришел из далекого прошлого, из довоенного года, из вечера у высокого джентльмена в Ялте, которого потом убили… Это же медиум!
Юсупов думал о медиуме отрешенно – это не имело отношения к главному. Но легче думать о медиуме, чем о собственной судьбе.
С улицы донесся выстрел. Потом еще один.
Может, еще не все потеряно? Может, его догнали?
Но у меня нет оружия! – хотел было сказать Юсупов, но не к кому обратиться. Он поднял руку и с удивлением увидел, что держит в руке тяжелую резиновую дубинку, которую дал ему Маклаков, отказавшись участвовать в заговоре. Помог чем мог.
Юсупов выбежал во двор как раз в тот момент, когда раздался третий выстрел.
Распутин был уже у открытых ворот; еще два шага – и он на улице.
Пуришкевич отставал от него шагов на двадцать. Он стоял и палил из револьвера.
Распутин упал в сугроб. Пуришкевич догнал его и почему-то ударил каблуком в висок. Потом отшатнулся.
– Я попал! – крикнул Пуришкевич, обернувшись к Юсупову.
И побежал к дому.
– Вы куда? – спросил Юсупов.
Слова гулко раздавались в сверкающей морозной ночи.
– Меня нельзя видеть! – откликнулся на бегу Пуришкевич. – Меня здесь не было!
Юсупов чуть было не улыбнулся. Убийца в конечном счете оказался трусом, но издевка мелькнула и пропала – он пошел к сугробу. Наполовину утонув в нем, лежал Распутин – Юсупов уже не верил старому хитрецу. Он опять обманывает!
Но Юсупов ничего не успел сделать – с улицы послышались голоса.
В открытые ворота бежал городовой! Этого еще не хватало!
Юсупов кинулся к воротам.
– Тут стреляли, вашество! – Городовой был молод, простоват и напуган.
– Ничего страшного. – Юсупов выталкивал городового из ворот – только бы он не увидел лежащего тела. – У меня гости были, офицеры. Выпили, постреляли, дело молодое.
В волнении Юсупов не замечал, что выталкивает городового резиновой дубинкой, но городовой видел и дубинку, и тело, лежавшее у сугроба, возле которого неподвижными тенями маячили фигуры слуг, выбежавших на выстрелы из людской. Там же стоял медиум из Ялты, продолжавший снимать фильму, хотя никто его уже не замечал.
Выйдя со двора, городовой куда-то быстро пошел, придерживая шапку. Юсупов почувствовал облегчение и кинулся к Распутину.
Тот лежал, но не в той позе, в которой Юсупов его оставил.
Он еще жив?
Не может быть!
Нервы князя окончательно не выдержали, и он побежал внутрь, к себе в кабинет, где спрятался Пуришкевич.
Пуришкевич стоял в кабинете у окна, наблюдая за событиями во дворе.
– Что с вами, князь? – спросил он. – Почему вы не принимаете мер? Разве вы не видите, что там посторонние?
Юсупов был готов убить своего сообщника. И Пуришкевич даже отступил, увидев, как судорожно дернулась рука князя с зажатой в ней резиновой дубинкой.
– Выпейте воды, – сказал он. Он взял со стола стакан и стал лить в него из хрустального графина, но промахивался, и вода брызгала на ковер.
Юсупов отмахнулся от воды.
– Где Дмитрий Павлович, наконец? – сердито воскликнул Пуришкевич. – Мы же должны увезти тело.
В дверь кабинета постучали.
Юсупов сделал было шаг к двери, но дверь уже отворилась ему навстречу.
Там стоял камердинер Василий Иванович.
– Простите, ваше сиятельство, – сказал он ровным голосом вымуштрованного слуги, – там вернулся городовой. Они вас просят.
– Я сам! – сказал Пуришкевич. – Я сам поговорю. Я умею говорить с народом.
Поведение его было нелогично – только что он боялся огласки и тут забыл об этом. Юсупов хотел было остановить думца, но передумал – пускай бежит. Только бы Распутин был мертв. Если он оживет снова, я этого не вынесу!
