— Иногда для того, чтобы пощадить врага, надо больше смелости, чем для того, чтобы его убить.
И многие решили, что он был прав. Как бы то ни было, волчью куртку Хельги со временем стал считать счастливой. Ему непременно везло, когда он ее надевал.
А Видга — тот чувствовал себя отомщенным. Ведь Хельги победил на поединке в тех самых местах, где ему пришлось вытерпеть столько обид. И кому какое дело, что Соти был чужаком тем и другим!
Это случилось за три зимы до того, как Хельги суждено было ослепнуть. Но Богини Судьбы неразговорчивы и не открывают своих тайн прежде времени. И потому веселье царило под парусом корабля, шедшего в Торсфиорд…
За синими реками, за дремучими лесами — как же далека была она теперь, родная земля!
Родная земля — милая, ласковая. Там пушистым мехом ложилась под ноги теплая мурава — не наколешься, хоть день-деньской бегай по ней босиком. А у речки встречал желтый песок, то прохладный и влажный, то жаркий, разогретый щедрым полуденным солнцем… Хватало, конечно, и камней: не зря же прозывался город Кременец. Но даже эти камни, казалось теперь, были не так черны, не так жестки, не так неприветливы.
Дома всякое новое утро рождалось с улыбкой на устах — чтобы проплыть над землей погожим летним деньком, а потом ненадолго угаснуть, тихо вызолотив полнеба…
Ибо это была родная земля.
Но даже если моросящий дождь ткал свою хмурую пелену, и плывущие тучи цепляли висячими космами макушки деревьев, и где-то выше туч раскалывал небеса воинственный гром, — все равно не было на свете ничего милей и прекрасней.
Ибо это была родная земля…
Звениславка летала туда каждую ночь во сне. Полетела бы и наяву, если бы умела обернуться птицей. Ведуны, принимая чужое обличье, ударялись, сказывали, оземь… и попробовать бы, да не поможет, не одарит крыльями чужая земля.
В Халогаланде властвовал камень.
Тяжелые черные утесы нависали над фиордом, и весной первоцветы возникали словно бы прямо из скалы. Быстрые ручьи срывались с отвесной крутизны и падали навстречу соленой морской воде, шумно и звонко разлетаясь тысячами брызг.
Наверх вели тропинки, проложенные людьми и скотом. Доблестен тот, у кого хватит дыхания без остановок взобраться наверх. Зимой выпадали обильные снега, и молодые парни, состязаясь друг с другом в ловкости и отваге, носились по этим кручам на лыжах. Держали при этом в руках чаши с водой. И осмеивали того, кто проливал.
Наверху, над фиордом, лежало горное пастбище — сечр-Туда отгоняли коров, когда они стравливали нижние луга. Горное пастбище было альменнингом — им сообща владел весь фиорд. Плохо придется хозяину, который вздумает выгородить себе кусок лужайки. Или просто прогнать соседских коров, сберегая лакомую траву для своих!
Так гласил закон тинга — здешняя Правда.
А еще над береговыми утесами стеной стояли леса — зеленый плащ на каменных плечах гор… Еловые чащобы и целые дружины серо-розовых сосен, где, наверное, в несметном количестве родились боровики.
В лесу собирали ягоды и били дичь. Лес давал дерево на постройку кораблей и домов. И лес тоже называли альменнингом.
А еще выше обнаженный камень сбрасывал с себя последние покровы зелени и устремлялся к небу сияющими пиками неприступных вершин… Иные горы обрывались отвесными стенами прямо в фиорд. Высоко-высоко над Сэхеймом даже летом сверкали белые снежники и цвели, говорили, невиданной красоты цветы.
Все эти горы были когда-то чудовищным полчищем великанов, воздвигавших рать против Богов. Но молот-молния по пояс вколотил их в землю, обратил в мертвые камни. Теперь великаны медленно распрямляли гранитные колени:
Звениславка видела высоко на утесе кольцо для лодки, находившееся когда-то у самой воды…
Когда великаны поднимутся, наступит день последней битвы, и мир рухнет.
Но это будет не скоро.
«…А вече здесь называется — тинг. И во всяком племени вече свое и Правда тоже своя…»
Острый кончик ножа царапал скрипучую бересту, вдавливая в нее буквы.
— Зачем тебе береста, Ас-стейнн-ки? — спросил ее вчера мальчик по имени Скегги. — Если тебе нужен короб для ягод, так я сплету.
Впрочем, он без труда понял, что на бересте она собиралась писать своими гардскими рунами обо всем необычном, попадавшемся ей на глаза.
— А потом ты будешь колдовать над рунами, да? Нет, ворожить она не умела… Просто еще дома привыкла, чуть что, хвататься за берестяной лист и бронзовое писало. И потихоньку пристраивать буковку к буковке, рассказывая о дивном… О неслыханной щуке, едва не утащившей в прорубь двоих рыбаков, об огненном шаре, спустившемся из громовой тучи, и просто о том, что сено уже высохло и его сметали в стога. И даже молодой князь Чурила Мстиславич, что незло посмеивался над ее старанием, сам же приходил узнать: а не позже ли прошлогоднего заревели нынче туры в лесу?
— Ну так давай я схожу к кузнецу, — сказал Скегги. — Он и сделает острую палочку, которая тебе нужна!
Скегги был тюборинном — сыном свободного и рабыни. Его отец, викинг по имени Орм, погиб на корабле Виглафа Ворона, не узнав о рождении наследника.
Халльгрим хевдинг сам дал мальчишке свободу, но некому было назвать его родичем и сделать полноправным согласно закону… У отважного Орма нигде не было близких.
Правду сказать, немногие стали бы гордиться сыном наподобие Скегги.
Тюборинн уродился слабым и хилым — наверное, в мать; недаром она, подарив ему жизнь, сама так и не встала. Не было такого сверстника во дворе, который не мог бы запросто его поколотить. К тому же Скегги был кудряв и темноволос — то есть очень некрасив.
Чего еще ждать от сына рабыни!
Конечно, бывает и так, что сыновья рабынь и даже настоящие трэли оказываются на поверку храбрей и разумней, чем иные свободные. Такие рано или поздно садятся среди достойных мужей, как равные. Однако Скегги навряд ли этого дождется. Скегги уже видел свою двенадцатую зиму, но кому придет на ум подарить заморышу меч и назвать его мужчиной?
Может быть, оттого он и привязался к Звениславке, что чувствовал: ей было в Сэхейме еще неуютнее, чем ему. И значит, был все же кто-то, рядом с кем Скегги выглядел могущественным и сильным. Когда из моря поднимется змей и нападет на Ас-стейнн-ки, все увидят, что У Орма подрастает сын, а не дочь.
Скегги вечно поручали самую грязную работу, за которую не брался никто, кроме рабов. Скегги разбрасывал навоз, выносил из очагов золу, песком отдирал от днищ котлов сажу и жир.
Вот и в тот раз он тащил к берегу закопченный котел из-под пива…
Звениславка тут же подхватила котел за второе ушко — дай помогу! — и они понесли громоздкую посудину вдвоем.
