Октябрь 1917
ПРИНЦИП РАСТЕКАЮЩЕГОСЯ ЗВУКА
Тишина. И на крыше.А выше-Еще тише...Без цели...Граммофоном оскалены окна, как пасть волчья.А внизу, проститутками короновавши панели,Гогочет, хохочет прилив человеческой сволочи.Легкий ветер цквозь ветви.Треск вереска, твой верящий голос.Через вереск неся едкий яд, чад и жуть,Июньский день ко мне дополз,Впился мне ... прожалить грудь.
Жир солнца по крышам, как по бутербродамЖидкое, жаркое масло, тек...И Москва нам казалась плохим переводомКаких-то божьих тревожных строк.
И когда приближалась ты сквозными глазами,И город вопил, отбегая к кремлю,И биплан твоих губ над моими губамиОчерчивал, перевернувшись, мертвую петлю, -Это медное небо было только над нами,И под ним было только наше - люблю!
Этим небом сдавлены, как тесным воротом,Мы молчали в удушье,Все глуше,Слабей...Как золотые чрепахи, проползли над городомПесками дня купола церквей.
И когда эти улицы зноем стихалиИ умолкли уйти в тишину и грустить, -В первый раз я поклялся моими стихамиСебе за тебя отомстить.
Июнь 1918
* * *
С.Есенину
Если город раскаялся в душе,Если страшно ему, что медь,Мы ляжем подобно верблюдам в самумеВерблюжею грыжей реветь.
Кто-то хвастался тихою частьюИ вытаскивал за удочку час,А земля была вся от счастьяИ счастье было от нас.
И заря растекала слюниНад нотами шоссейных колей.Груди женщин асфальта в июнеМягчей.
И груди ребят дымилисьУ проруби этих грудей.И какая-то страшная милостьЖелтым маслом покрыла везде.
Из кафе выгоняли медведя,За луною носилась толпа,Вместо Федора звали ФедейИ улицы стали пай.
Стали мерить не на сажени,А на вершки температуру в крови,По таблице простой умноженийИсчисляли силу любви.
И пока из какого-то чудаНе восстал завопить мертвец,Поэты ревели, как словно верблюдыОт жестокой грыжи сердец.
Ноябрь 1918
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ОБВИНЯЕМОГО
Не потому, что себя разменял я на сто пятачков,Иль, что вместо души обхожусь одной кашицей рубленной, -В сотый раз я пишу о цвете зрачковИ о ласках мною возлюбленной.
Воспевая Россию и народ, исхудавший в скелет,На лысину бы заслужил лавровые веники,Но разве заниматься логарифмами бедДело такого, как я, священника?
Говорят, что когда-то заезжий фигляр,Фокусник уличный, в церковь зайдя освященную,Захотел словами жарче угляПомолиться, упав перед Мадонною.
Но молитвам не был обучен шутник.Он знал только фокусы, только арийки,И перед краюхой иконы поникИ горячо стал кидать свои шарики.
И этим проворством приученных рук,Которым смешил он в провинции девочек,Рассказал невозможную тысячу мук,Истерзавшую сердце у неуча.
Точно так же и я... Мне до рези в желудке противноПисать, что кружится земля и поет, как комар.Нет, уж лучше перед вами шариком сердца наивноБудет молиться влюбленный фигляр.
Август 1918
Notes
