О! О!!! О!!! ООООО!!!
Ничего… ничего!., надо терпеть! надо идти… Ничего, ничего…
Нет. Не дойду, не смогу. Без дороги, по горам – не дойду. И по дороге не дойду.
Я повалился в траву.
Надо найти Лилю! Точно! Точно!!!.. Она хотела уехать, я помогу ей!.. Она местная, всё тут знает, деньги у меня есть… Лиля меня выручит, мы вместе уедем!., в Москве я ей помогу… на первых порах поживёт у меня.
Я представил голую Лилю на кровати в моей московской квартире… в Сбербанке осталось почти двести тысяч евро… шумный надёжный простой город… телефоны, посты ГАИ, огни рекламы, гул машин, бесконечные пробки, ночные рейсеры возле МГУ… недосягаемая волшебная мечта. Я застонал.
Лиля! Она меня спасёт! Только она! Она знает, что я простил её за карту и не требовал её наказать. Она хочет уехать отсюда, мы уедем вместе!
Вместе. Ей нужны деньги, я помогу ей, она поможет мне. Она сделает всё для меня, я сделаю всё для неё. Лиля меня спасёт!
Поскуливая от острой боли, я ковылял вдоль белых заборов-дувалов, крался в центр города, над пустыми улицами сияла круглая луна. Ночной воздух наплывал слоями, тёплые запахи цветов сменялись горным холодком.
Древние фонари в жестяных перевернутых воронках качались над перекрестками, в смешанном свете луны и фонаря переливающаяся под ветерком листва карагача казалась мертвенно-бледной как рыбье брюхо.
Сторожа я увидел издалека, он шел по улице упругой спортивной походкой, постукивая палкой по дверям и напевая.
Я сполз в канаву, прижался к стволу дерева. «Дерево» – «дарахт», – вспомнил я.
В ледяной воде ломило ноги, распухшая горячая правая приятно остывала, левую – под которой всего несколько часов назад лежала карта на двести тысяч евро – сводило невыносимо.
Сторож скрылся из глаз, я вылез из канавы. Миновал перекрёсток, вышел на банковскую площадь и не поверил своим глазам.
На левом крыле банка, там, куда мы принесли обменять на афгани валюту, снятую с двух карт – не было вывески, не было придорожного штендера, не было таблички с курсом валют, не было даже занавесок на окнах.
Мёртвые пустые глазницы окон на плоском фасаде. Холодное сияние луны, как свет люминесцентных трубок в безлюдном больничном коридоре с отбитым кафелем, цвирканье и скрип насекомых, как щелчки реле.
Я стоял и смотрел. От мокрых бинтов к животу тянуло холодом, как будто стою по пояс в ледяном арыке.
Просто и элегантно.
Как котят.
Без всякой хаомы.
Сами сняли наличные с карты, сами принесли в обменный пункт и отдали.
Как же так.
А если бы мы уехали?! А если бы поехали менять в Душанбе… Аюп ведь разрешил?.. Нет. Нас назначили жертвами сразу, ещё в Москве. Ещё в Москве.
Мы просто облегчили им задачу.
Я облегчил. Заочковал. Не пришлось трудиться нас мучить, узнавать пароль, мы всё сделали сами.
Зачем Аюпу этот спектакль?
Какая разница.
Может, нужны были чистые деньги на счету?.. Мы сняли деньги с карты, сами отдали в кассу.
Может, в собственных глазах и по мнению жителей Аюп должен быть справедливым и карать только за обман.
Может, просто хотел накормить духов. Духи. Арвохъ.
Какая разница. Неважно. Рваться с расспросами к Аюпу или Мушкалишо я не буду.
Ничего, ничего… Дождаться утра, найду Лилю… Лиля поможет.
Двое мальчишек убирали стулья с обзорной площадки, подметали перед боулингом. Зелёный свет луны, на площадке пусто. Шелест чинар, крики птиц, глухие хрипы и стоны ночных зверей.
Десять долларов.
Подставив плечи, повели меня на ночлег, услужливо распахнули дверь.
Боковая пятиметровая подсобка в боулинге, щётки, тряпки, на полке пыльные шары с вдавлинами-ноздрями, огромное, почти до пола, окно смотрит прямо на площадь. На полу грязная кошма и грубое одеяло-попона.
Стандартная опция.
Мальчишки, кланяясь, вышли, я разулся, одежду снимать не стал. Упал на кошму и мгновенно уснул. Без сновидений, без мыслей, без кошмаров.
Проснулся от луча солнца, смягчённого тёмным стеклом, огляделся вокруг, потряс головой, вспомнил.
Откинул одеяло, сел, посмотрел в окно.
Через площадь шли Тощая с Лилей, смеялись, шаркали тапками без задников – мне показалось, что я вижу розовые Лилины ноготки.
Удача!
Я метнулся обуваться, распухшая багровая нога не влезала в ботинок. «Голеностоп» – вспомнилось спортивно-медицинское слово.
Затянул потуже тряпки, поднялся и замер. От фонтана прямо на меня шёл Мушкалишо, перед ним бежали ночные мальчишки, на ходу оборачиваясь, что-то объясняя и показывая руками в сторону боулинга.
В мою сторону.
Я присел. Так я видел только ноги. Быстро приближающиеся ноги. Длинные мужские и две пары мелких. И за ними – головы на газоне. Шесть буро-коричневых и одна, с краю, розово-красная. Розово-красная подёргивалась и чуть заметно шевелилась.
Где-то читал!., помню… да, читал!., откусить себе язык… мгновенная смерть. Я высунул язык и укусил, боли не было, только слегка заломило за ушами.
Разжал челюсти, их силы не хватило даже прокусить кожу. Впился себе в запястье. Перегрызть вены проще.
Успею. Смогу.
Сдавил челюсти. Крепче, ещё крепче.
Замер с прикушенной кожей, не в силах сжимать зубы дальше. Посмотрел на белую скобку на запястье и схватил одеяло. Изогнулся углом, раскорячил руки и ноги, распластываясь, как лягушка, вывернул ступни в разные стороны, голову – набок, закрыл глаза и взбил над плоским собой одеяло-попону.
Меня нет. Меня здесь нет! Нет!
«Арык бежит, Большой бежит, Вода несёт прохладу, Голодный тигр Давно не спит, Его убить нам надо», мелькнул в голове стих Аюпа-муаллима.
В замке завозили ключом, проворачивая механизм, скрипнула дверная ручка, по-птичьи завизжали петли.
«Я тебя любила, Только я забыла, Как меня сгубила…», бросилась под одеяло музыка с площади.
Вадим Чекунов (Кирзач). Шанхай :: Куличики
Чудесно лето. Чудесно небо – светлое, голубое, розовое – фруктовый пломбир растаял, растёкся над Москвой, дразня вечерней прохладой.
Пятница.
Зашипела натруженной пневматикой престарелая электричка. Забубнил машинист привычной скороговоркой названия станций, что проследуют без остановки. Всхлипнув, сомкнулись обрезиненные двери.
Поехали.
«Он сказа-ал: «Пое-ехали!» – и махнул руко-оой…» – завертелась в голове строчка забытой песни.
Гагарин, забытый кумир забытого детства, летел к сияющим звёздам, помахивая рукой в толстой белой перчатке.
Егоров, лысеющий сразу в двух местах – прямо надо лбом и районе макушки – менеджер «Седьмого континента» ехал на дачу, попивая прохладное «Клинское».
В синей сумке с удобным ремнём через плечо и боковым карманом на молнии – пара толстых батонов докторской, тушка липецкого цыплёнка охлаждённого, какое-то «Юбилейное» печенье и ещё уйма всего по списку, надиктованному женой на автоответчик.
К выпуклому боку сумки привалился пакет с ковбоем на лошади. В пакете томились, исходя капельками влаги, тёмно-зелёные, обновлённого дизайна бутылки.
Под ними, в жёлтой капроновой сетке, подарок Антошке – лопатка, совочек с грабельками и целый набор трогательно-округлых, свежо пахнущих пластиком формочек. Бабочка, коровка, рыбка, лошадка и кто-то ещё, кого Егорову, сколько не теребил он в магазине сеточку, разглядеть не удалось.
Солнце, прыгая по ветвям проносящихся за окном деревьев, брызгало в глаза предзакатным золотом.
«Наверное, доеду когда, Тошка спать уже будет…» – Егоров сунул под скамью пустую бутылку и протянул руку к пакету. Ухватил за влажное горлышко новую, приладил под зубчики пробки торец зажигалки.
Умело, с негромким «чпоком» откупорил.
Смахнул пальцем выступившую пену и, слегка проливая на бородку, сделал несколько глотков.
Благодать, благодать, благодать!
Мелькали за окном дачные посёлки и проносились, пронзительно вскрикивая, встречные электрички. Змеились волнообразно толстые жгуты проводов.
Странное, светлое и спокойное чувство уютно укутало Егорова, снисходительной радостью наполнило все его существо. Блаженно щурясь, он принялся разглядывать попутчиков.
Напротив, сдвинув кустистые брови и прикрыв один глаз, восседал престарелым грифом типичный дачный дедулька, каких в каждом посёлке по нескольку штук – активисты правления и выживающие из ума садоводы. Вторым, открытым глазом, дедок недовольно поглядывал то в окно, то на Егорова.
Когда в вагон заходил с неизменным «Уважаемые пассажиры! Всем доброго пути и здоровья!..» очередной торговец, мятая кожа второго века приподнималась и, склонив голову на бок, гриф настороженно прислушивался к торопливым посулам душевного и физического комфорта, что легко могут приобрестись всего за десять рублей вместе с иголкой с самопродевающимся ушком.
Рядом с дедком, сгорбившись и сложив на колени крупные, со вздутыми венами кисти рук, сидел в грязноватом джинсовом костюме мужик-работяга с потухшим взглядом.
