Присев на кровать, я смотрю на фото сквозь слезы, осушая остатки в бутылке. Откидываюсь на простыни и просто лежу. Жду, когда мысли придут в порядок, но этого никогда не произойдет. Я со стоном поднимаюсь на ноги и выхожу из комнаты. Мне нужно больше. Хватаю сумку и пальто, спускаюсь вниз и выхожу на улицу. Моя цель - магазин на углу, в паре кварталов отсюда, но, когда я до туда доберусь, он уже будет закрыт. Черт. Что-нибудь поблизости должно быть открыто. И вот я бесцельно брожу, мои мысли рассредоточены до тех пор, пока я не осознаю, что нахожусь в парке. Полная луна низко повисла в небе, освещая все приглушенным серебристым светом. Повсюду клумбы с ярко желтыми нарциссами, которые, кажется, светятся даже во тьме, словно счастье не может быть поглощено темнотой.
На краю парка выстроена старая каменная стена, а за ней стоят надгробия, разбросанные в тени огромной церкви, такие же забытые, как и давно умершие люди, похороненные под ними. Я проскальзываю через крошечные ворота и двигаюсь меж камней, погруженная в полную тишину, которая, похоже, царит здесь дольше, чем где-либо еще. Словно мир затаил дыхание, отдавая дань уважения этому месту. Я провожу пальцем по одному из надгробных камней, вершина которого покрыта мхом, а лицевая сторона измучена непогодой и временем так, что надпись невозможно разобрать.
Обойдя кладбище, я оказываюсь на другой стороне церкви, на главной дороге. Древние каменные ступени ведут к массивным двойным дверям, и одна из них открыта. Раскрашенная вручную табличка гласит, что это католическая церковь Святой Марии. Я уже чувствую запах ладана, и мерцание свечей изнутри действует на меня, как маяк для потерянной души. На мгновение я задерживаюсь на ступеньках, чувствую себя глупо. А затем вспоминаю, что у католиков есть вино. Не задумываясь, я поднимаюсь по ступенькам и захожу. Внутри тихо и пустынно. Из-за каменных стен и отсутствия отопления воздух прохладный. Но несмотря на это, здесь спокойствие и умиротворение.
Я не уверена, верю ли я во что-то больше чем то, что находится прямо перед нами, но в стенах церкви сосредоточено нечто особенное. Чувство безмятежности практически может заставить неверующего человека поверить, что нечто большее протянуло ему руку, чтобы предложить помощь и избавить от его собственных демонов. И хотя я не нахожу объяснения этому, впервые за эти недели я чувствую себя не одинокой в своих страданиях.
На мгновение я забываю, зачем пришла сюда. Сев на скамью в передней части церкви, я смотрю на статую Девы Марии, на ее распростертые объятия и нежное выражение лица. Возможно, она поймет меня.
Я резко просыпаюсь и стону, чувствуя, как моя шея протестует против резких движений.
- Извини, здесь нельзя спать, - кто-то говорит мне.
- Извините. Я не хотела, - я моргаю и фокусируюсь на фигуре передо мной. Его длинная черная сутана делает его похожим на жнеца Смерти, но когда я поднимаю глаза, то вижу белый воротничок на его шее. Это священник. Когда добираюсь взглядом до его лица, замираю. У него такое лицо, что может заманить даже самых праведных в грех. Он прекрасен. Не красив или горяч, а воистину прекрасен.
- Вы... священник? - спрашиваю я.
Он улыбается, и на его щеках появляются ямочки.
- Воротничок явно указывает на это, - пронзительно синие глаза встречаются с моими, сверкая весельем. - И церковь, - он разводит руками, указывая на наше окружение.
- Ну, конечно, - я склоняю голову.
- Я - Отец Кавана, - он садится рядом со мной, и какое-то время мы просто сидим в тишине. - Я никогда не видел тебя здесь раньше. Что привело тебя сюда? - спрашивает он.
- Я не религиозна.
- Все в порядке.
Я смотрю на него.
- И это все? Просто все в порядке?
На его губах появляется кривая улыбка, и от этого в моей груди зарождается трепет.
- Ты пришла сюда, потому что что-то ищешь. Ты просто не знаешь пока, что именно, - его глаза встречаются с моими, и они настолько серьезны, что я чувствую, что готова доверить ему свою жизнь.
- Я пришла сюда в поисках вина, - ляпнула я.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он смеется, и этот звук похож на гром, сотрясающий высокие арки каменной церкви.
- Это что-то новенькое.
- Оно у вас есть?
Он продолжает смеяться.
- Ты пахнешь, как вино-водочный завод. Не думаю, что тебе нужно больше.
Я вскакиваю на ноги.
– Ну, тогда благодарю за ваше святое мнение.
- Сядь, - рявкает он, и по какой-то причине я подчиняюсь.
- Как тебя зовут?
- Делайла.
Его пристальный взгляд прикован ко мне, полный обещаний и такой напряженный, что я чувствую, что могу утонуть в нем.
- Тебе нужно во что-нибудь верить, Делайла?
- Думаю, да, - шепчу я.
Глава 5
Джудас
В ней есть что-то трагичное: уязвимость и отчаяние. Волосы цвета красного дерева струятся по плечам, обрамляя ее бледное лицо. Темные круги под глазами цвета грозовых облаков, полны такой грусти, что я почти могу ощущать ее боль. Однако это делает ее еще красивее.
- Не хочешь исповедоваться, Делайла? - спрашиваю я. Я хочу знать, что преследует маленького ягненка, заставив отбиться ее от стада.
Ее полные губы приоткрываются, а затем снова закрываются.
- А я могу это сделать?
- Я здесь. Ты здесь. И исповедальня тоже здесь.
- Все... Все, что я скажу, будет конфиденциально?
- Только между тобой и Богом. Я - всего лишь посредник, - повторяю слова, которые говорил уже сотню раз. Люди таят в себе желание признаться в грехах, чтобы выкупить путь на небеса, но они не хотят, чтобы их грязные секретики были раскрыты. Мне интересно, что же такого расскажет Делайла, чтобы оправдать ее вопрос. Конфиденциальность подразумевает стыд - в лучшем случае, в худшем - нечто незаконное, и это всегда волнует меня.
Я предлагаю ей свою руку, и она скользит холодными пальцами по моей ладони, прежде чем поднимаю ее на ноги. Я указываю ей путь в исповедальню, и она заходит внутрь. Зайдя в свою часть, я сажусь на жесткую деревянную скамью.
- Итак, сначала ты должна перекреститься. Затем сказать: "Простите меня, Отец, ибо я согрешила".
Она повторяет слова:
- Простите меня, Отец, ибо я согрешила.
- Затем ты говоришь, сколько времени прошло с последней исповеди, но поскольку ты не верующая...
- Я никогда не исповедовалась, - подтверждает она. Девственница. Полна не отпущенных грехов, что томятся в ее душе. Религиозен исповедующийся или нет, каждый раз я убеждаюсь, что это как-то влияет на человека. Вина и отпущение грехов могущественны. Человеческая совесть хрупка, и зачастую религия дает ложное чувство силы, когда она подвергается сомнению.
- Теперь можешь начинать, Делайла, - я подаюсь вперед, и небольшое волнение разливается по моим венам. Я хочу знать, что она сделала, и это желание больше, чем обычно. Возможно, причиной этого является глубокая, мучительная печаль, которую я увидел в ее глазах. Или, возможно, дело в ее красоте. Красота таит под собой множество грехов, но стоит чуть ковырнуть поверхность, и они выплескиваются наружу
- Я... - она замолкает и делает глубокий вдох. - Я сделала кое-что ужасное, и я не могу простить себя.
- Мы все совершаем ужасные вещи.
- Но это причиняет боль другим, - говорит она, и ее голос дрожит.
- Ты намеренно сделала им больно?
- Нет!
- Но ты чувствуешь вину?
- Да.
- Тогда Бог простит тебя, если ты действительно раскаиваешься.
Я слышу, как она задерживает дыхание, фыркает, и через перегородку я могу разглядеть фарфоровую бледность ее щек, и слезы, стекающие по ним. Обычно мне нравится анонимность исповеди, не позволяющая видеть лица грешников, но я понимаю, что пристально наблюдаю, как одинокая слеза катится по ее челюсти, а затем вниз по ее горлу. Она симпатичная девушка, но в слезах она просто великолепна.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я выслушиваю, как люди признаются в изменах женам и в плохом отношении к соседям. Самые обыкновенные люди, имеющие самое обычное поведение, свойственное человеку, ищущие отпущение грехов просто для того, чтобы им открылись жемчужно-белые врата. И я, самозванец, даю им ложное спасение, зная, что они не сожалеют ни о чем из содеянного, разве мир не так устроен? Все мы эгоистичны.
