- Их здесь нет.
Нас продержали еще минут пятнадцать, потом начальство, громко посмеявшись чему-то, село на велосипеды и уехало.
Колонна шла по направлению к желанным горам, однако, видно, не нас одних волновала их близость. Как только мы свернули на проселочную дорогу, конвойные насторожились, то и дело открывали огонь. Пули свистели буквально над головами идущих, а кое-кого и задели - слышались крики, стоны, но колонна не останавливалась.
Сверкнула молния, послышались раскаты грома, хлынул дождь, а мы все шли и шли.
Этой ночью гитлеровцы преподали нам первый наглядный урок хваленой "западной" культуры.
Пока нас гнали, началась буря, подул резкий холодный ветер, пронизывающий до костей. Все мы - в летнем обмундировании, бушлатов и шинелей ни у кого нет. Немцы прекрасно видели это и все же, миновав пустующее здание Ново-Георгиевского монастыря, вывели пленных на самую вершину горы. Единственная цель была в этом нелепом марше - лишить остатка сил людей и без того изнуренных и измученных.
Хлестал дождь. Раздалась команда: "Ложись!" Люди продолжали стоять, прижимаясь друг к другу, чтоб хоть как-нибудь согреться общим теплом. Гитлеровцы стали ругаться по-немецки и по-русски и снова потребовали, чтоб мы легли. Мы стоим. Тогда конвой открыл огонь. Пули свистели на высоте одного метра от земли. Кто не успел лечь, упал раненным. Крики, стоны, ругань. Люди валились в лужи, на камни. Вдруг до меня донесся женский крик. Мы приподнялись, конвойный закричал и снова дал очередь. По толпе, от пленного к пленному, передали:
- Фрицы пьяные, женщин ищут!
Мы стали, как могли, укрывать находившихся в колонне женщин. Всех спрятать не удалось. Многих из них гитлеровцы угнали в монастырь. Долго тянулась эта первая ночь в плену - гроза, ливень, стоны раненых и доносившиеся из монастыря отчаянные женские крики.
К рассвету дождь прекратился. Взошло солнце и кое-как обогрело нас. Утром появились наглые немецкие унтер-офицеры. Мы подумали, что они кого-то ищут, однако тут же выяснилось что не люди их интересуют, а вещи. Всех пленных, на ком была хоть сколько-нибудь приличная одежда и обувь, раздевали тут же.
Неподалеку от нашей группы стояла молодая женщина с грудным ребенком. Она пыталась спрятаться в толпе, однако гитлеровец заметил на ней хромовые сапоги, догнал и заставил разуться, оставив ее босиком. Женщина показывала на ребенка, на каменистую почву, знаками умоляя оставить ей обувь. А унтер смеялся.
В толпе зашумели. Тотчас подбежали конвойные. Впервые в жизни пришлось мне видеть, как людей избивают резиновыми шлангами с металлическими наконечниками. По спинам, по головам, по лицам - без разбора.
Когда солнце поднялось, раздалась команда строиться. Снова колонну погнали к городу. Люди не ели уже много дней. Немцы прекрасно знали,об этом, однако есть нам не дали ни утром, ни вечером. Остановились недалеко от города на пустых огородах, и это было счастьем, потому что изнуренные люди смогли собрать и съесть остатки зелени, многие ели картофельную ботву.
Только одиннадцатого июля пленным выдали граммов по 150 хлеба и по кружке горячей воды.
Утром нас пригнали в Севастополь. Как описать, с какими чувствами мы вступили сейчас на эти улицы? Горе, бессильный гнев... И вроде чувство какой-то вины. А в чем же были виноваты эти люди, все мы, если каждый отдал обороне Севастополя все, что только мог?
Израненный, в грязи и обломках лежал разбитый город, и в руинах величественный. Из развалин, подвалов и воронок вылезали пожилые женщины, старики, даже маленькие дети, и все спешили к колонне пленных. Они несли крохотные кусочки хлеба, луковицы, картофелины, свеклу, соль и пресную воду. У иных ничего не было в руках, но они все равно бежали к нам, жадно разглядывая наши лица, одинаково изможденные, усталые и грязные и у военных, и у гражданских.
Конвоиры тотчас принялись ругаться, бить прикладами тех, кто, невзирая на ругань, пытался пробиться к идущей колонне. Женщины с малышами на руках, задыхаясь, бежали по обочинам, через плечи охранников заглядывая в толпу. Кто-то и встретился. Слышалось:
- Папочка!.. Коля!.. А где мой Алексей?..
Охранники отнимали жалкие, принесенные севастопольцами остатки съестного, выливали воду на землю. Опять стрельба и женский плач...
Люди наши, усталые, покрытые пылью и грязью, еле шагали. Ноги были сбиты о камни и кровоточили, но, идя по севастопольским улицам, все пленные гордо подняли головы, как воины, честно и до конца выполнившие свой долг.
В хвосте колонны на руках несли раненых и больных, опираясь на товарищей, брели легкораненые. Но вот уже и они вышли за черту города.
Солнце жарко палило, трескались губы, хотелось пить. Подана была команда на привал. Метрах в десяти - пятнадцати от дороги пленные заметили большую дождевую лужу и бросились к ней.
Конвоировавший нас фашист стоял и курил. Услышав шорох шагов, он медленно повернулся, увидел припавших к луже пленных, аккуратно положил папиросу на камешек и не торопясь выпустил по людям длинную автоматную очередь. Пленные бросились обратно, но, конечно, не все. У лужи остались трупы. Фашист так же неторопливо поднял тлеющую папиросу и... продолжал курить.
Он стоял недалеко от меня. Я - военный человек и многое за фронтовые годы повидал, но у меня холод пробежал по коже при виде его глаз, совершенно стеклянных, невозмутимо спокойных.
Конечно, это было уже нечто лежащее за пределами нормальной человеческой психики.
Кончился привал. Колонна тронулась дальше по направлению к Симферополю. Гитлеровец шел спокойно, даже не взглянув на убитых им людей.
В Симферопольской тюрьме
Еще на походе к Симферополю гитлеровцы то и дело принимались искать комиссаров и евреев, но люди укрывали товарищей в гуще толпы. В тюрьме устраивались обходы, отвратительные осмотры. Евреев нещадно били и истязали без всяких допросов, политработников избивали и запирали в подземные камеры. Камер не хватало, и значительная часть заключенных обитала просто во дворе тюрьмы.
Жара стояла страшная, по ночам в камерах становилось нестерпимо душно, мучила бессонница. Слишком уж большой груз горя, нравственных и физических потрясений лег за последние недели на плечи каждого из нас. Невозможно было привыкнуть к бесправному положению, к унизительному, скотскому обращению, к постоянному голоду и грязи.
Около тюрьмы по ночам громыхала артиллерия, скрежетали гусеницами танки, двигались бесчисленные обозы. Через некоторое время в тюрьму вместе с немцами прибыли румынские офицеры, по-видимому, состоялась передача пленных в руки новых "хозяев". До нас дошли слухи, что немцы развернули наступательные операции на Кавказе. Как обидно было, как тяжко в такое время заживо гнить в фашистской тюрьме! Мысль о побеге мучила неотвязно, как галлюцинация. О чем бывало ни говоришь, о чем ни думаешь, мысль всегда завершится одним: как бежать, как увести людей?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
