Подражаніе "великому историческому стоянію" в декабрьскіе дни 1825 г. оказалось излишним, и собравшіеся 27-го на Дворцовой пл. ушли в казармы! Вечером, в 7 час, старшіе офицеры во главѣ с командиром полка "сошлись вновь в том же офицерском собраніи и рѣшили признать власть временнаго правительства. В энтузіазмѣ младшіе преабраженцы бѣгут в казармы, произносят пламенныя рѣчи о той свободѣ, которую ждали болѣе "ста лѣт". В разгар энтузіазма появился в. кн. Кир. Вл., который присоединился "всѣм сердцем" к происшедшему. Было сообщено в Думу. В третьем часу ночи в Преображенскій полк прибыл назначенный комендантом возставших частей полк. Энгельгардт и привѣтствовал героическое рѣшеніе команднаго состава, прекратившее всѣ колебанія Родзянко встать во главѣ Времен. Комитета: теперь можно сказать, что мы уже побѣдили". Утром Преображенскій полк с оркестром музыки двинулся по Милліонной ул. к Гос. Думѣ.
Канва разсказа шита бѣлыми нитками — искусственность ея очевидна — она находится в коренном противорѣчіи с тѣм, что показывал ген. Хабалов: двѣ роты Преображенскаго полка вошли в тот правительственный отряд, который днем был направлен против бунтовщиков под начальством полк. Кутепова. К вечеру, между 5-6 час, 27-го на Дворцовой пл. был сосредоточен правительственный резерв, в состав котораго входили снова двѣ роты Преображенскаго полка под начальством командира полка Аргутинскаго-Долгорукова в соотвѣтствіи с разработанным ранѣе расписаніем случай возможнаго возникновенія безпорядков. Сюда же в район № 1, по расписанію с музыкой прибыли павловцы, отнюдь не для антиправительственной демонстраціи. Пріѣзжал на Дворцовую пл. и в. кн. Кирилл для того, чтобы освѣдомиться, как поступить ему с гвардейским экипажем. По словам Хабалова, он ему сказал: если части будут дѣйствовать против мятежников, "милости просим", если против своих не будут стрѣлять, пусть лучше остаются в казармѣ. Вел. кн. прислал двѣ наиболѣе надежныя роты учебной команды. Павловцы и преображенцы, однако, ушли с Дворцовой пл. — может потому, что у них не оказалось патрон и достать их негдѣ было (и "ѣсть было нечего"), может быть, потому, что нач. ген. шт. Занкевич, которому было передано общее командованіе, поговорив с солдатами, признал собранный резерв ненадежным и не задерживал части, которыя казались сомнительными. Все это очень далеко от героической идилліи, создавшейся вокруг Преображенскаго полка. И тѣм не менѣе извѣстная фактическая база под ней имѣлась. Чл. Врем. Ком. Шидловскій разсказал в мемуарах, что вечером, когда Родзянко размышлял — принимать ли предсѣдательствованіе, ему по телефону позвонил племянник, бывшій офицером в Преображенском полку и сообщил, что офицеры полка постановили "предоставить себя в распоряженіе Думы". Под вліяніем этого сообщенія Родзянко, дѣйствительно, дал свое согласіе и просил Шидловскаго съѣздить на Милліонную и "поговорить" с офицерами. В собраніи Шидловскій застал "в полном сборѣ весь офицерскій состав полка и значительное количество важных генералов из команднаго состава гвардіи". По впечатлѣнію мемуариста "болѣе или менѣе разбиравшимся в том, что происходило, оказался лишь один офицер, остальные же ничего не понимали". Шидловскій объявил, что на слѣдующій день к ним пріѣдет полк. Энгельгардт для того, чтобы дать "дальнѣйшія указанія". На слѣдующій день, по утвержденію Шидловскаго, "Преображенскій полк прибыл в Таврическій дворец в образцовом порядкѣ с оркестром во главѣ, без единаго офицера, с каким-то никому неизвѣстным штабc капитаном. Оказалось, что полк ушел без "вѣдома офицеров". Сейчас же посланы были автомобили, чтобы привезти офицеров, но офицеры вовремя не попали. (Эпизод этот подтверждается сохранившимся в архивѣ военной комиссіи приказом прапорщика Синани с двумя автомобилями направиться на Милліонную в казармы Преображенскаго полка и "привезти с собой офицеров этого полка". Приказ за подписью Ржевскаго был помѣчен 4 ч. 55 м. дня). Шидловскій пытался выяснить у солдат недоразумѣніе и получил отвѣт, что офицеры полка вообще "держатся как-то странно, все собираются в своем собраніи, о чем-то толкуют, принимают какія-то рѣшенія, но солдатам ничего не объясняют".
Эпизод с Преображенским полком, хотя очень далекій от легенды, но подчеркивающій пассивность и колебанія военной среды, должен был произвести впечатлѣніе в думском комитетѣ, показав, что "первый полк" имперіи отнюдь не представляет собой боевую силу в правительственном лагерѣ. Свѣдѣнія из других полков были приблизительно аналогичны. Впослѣдствіи отсутствіе боевого настроенія у команднаго состава отмѣтил в своих показаніях перед Чр. Сл. Ком. Хабалов, требовавшій соглашенія с Думой. (Есть свидѣтельство, что ген. Безобразов, находившійся в Адмиралтействѣ, предлагал попытаться взять приступом революціонную цитадель, но не встрѣтил сочувствія в окружающем офицерствѣ).
Наиболѣе яркую иллюстрацію к предреволюціонному настроенію нѣкоторой части команднаго состава дает тот самый Балтійскій флот, гдѣ событія так трагически обернулись для морских офицеров. В эту психологическую обстановку наканунѣ переворота вводит нас интереснѣйшій дневник кап. 1 ранга Рейнгартена, активнаго члена кружка прогрессивных моряков, сгруппировавшихся около адм. Непенина (см. мою книгу "На путях к дворцовому перевороту"). Дружески связанные между собою члены кружка систематически собирались на интимныя бесѣды для обсужденія "текущих вопросов". Так собрались они и 27-го в 6 час. вечера в цѣлях обмѣняться мнѣніями о "современном политическом положеніи". Они еще не знали того, что произошло в Петербургѣ в день их очередной бесѣды, но знали о начавшихся волненіях в столицѣ, которыя отнюдь не восприняли, как начало революціи. "В Петербургѣ — безобразія: всѣ говорят об участіи правительства в провокаціях ,— записал Рейнгартен[28], хотя сам он за нѣсколько дней перед тѣм говорил в дневникѣ: "мы вѣрно ускоренным двіженіем приближаемся к великим событіям". "Событія приняли грозный оборот", — продолжает запись 27-го. "Обстоятельства не допускают промедленія. Момент уже пропущен. Нужны немедленные поступки и рѣшенія. Дума и всѣ общественные дѣятели вялы и мягкотѣлы. Надо дать им импульс извнѣ, для этого надо имѣть опредѣленный план". Эта "программа дѣйствій" в представленіи собравшихся на бесѣду 27-го активную роль отводила "отвѣтственным политическим дѣятелям" — Государственной Думѣ, которая совмѣстно с Гос. Совѣтом должна составить "Законодательный Корпус" и избрать отвѣтственную перед послѣдним исполнительную власть. "Происшедшее должно быть доведено до свѣдѣнія полковника" (т. е. Государя). По намѣчаемому плану предварительно на фронт должны быть посланы "авторитетныя лица" к высшим военным начальникам, которые должны обезпечить "спокойствіе" в дѣйствующей арміи во время "дальнѣйших дѣйствій в тылу".
Политически единомышленники, собравшіеся 27-го, допускали, что перед флотом может встать дилемма не подчиниться "Ставкѣ" и "Царю", если оттуда послѣдует распоряженіе "поддержать старый порядок". "И мы обязаны сдѣлать, все. что в наших силах, чтобы рѣшеніе адмирала (т. е. Непенина) шло к спасенію Россіи". "Постановили мы так: по очереди итти к командующему и откровенно к рѣшительно высказать свои взгляды на вещи, указав на полную невозможность выполнить такой его приказ, который пошел бы в разрѣз с нашими убѣжденіями". (Как поступил Непенин, когда в Гельсингфорс дошло ''потрясающее извѣстіе" о том, что Гос. Дума образовала Временное Правительство и что к нему примкнули "пять гвардейских полков", будет разсказано ниже). Событія опередили намѣченный план устройства предварительнаго совѣщанія с общественными дѣятелями с цѣлью повліять на них и сказать, что "нѣкоторые круги флота настойчиво просят дѣйствовать, ибо нельзя оставаться мягкотѣлыми и пасивными сейчас". — "Чаша терпѣнія переполнилась".
В момент, когда Рейнгартенскій кружок принимал "рѣшеніе", в Гельсингфорс пришли юзограммы о "безпорядках в войсках[29] — они реально поставили представителей Гос. Думы в тѣ же вечерніе часы 27-го перед проблемой, которую теоретически обсуждала группа моряков. Продолжавшіяся колебанія Временнаго Комитета вызывались сознаніем неопредѣлености положенія. Вот как охарактеризовал вечерніе часы 27-го один из авторов "Коллективной" Хроники февральской революціи и непосредственный участник движенія в индивидуальной статьѣ, посвященной памяти вольноопредѣляющагося Финляндскаго полка Федора Линде, который сумѣл проявить организаціонную иниціативу и своим вліяніем на солдатскую стихію закрѣпить "поле битвы за революціей"[30]; "сгущались сумерки, падало настроеніе, появились признаки сомнѣнія и тревоги... Сознаніе содѣяннаго рисовало уже мрачную картину возмездія. Расползалась видимость коллективной силы. Возставшая армія грозила превратиться в сброд, который становился тѣм слабѣе, чѣм он был многочисленнѣе. Наступил самый критическій момент перелома в настроеніи. И революція могла принять характер бунта, которому обычно уготован один конец: самоистребленіе"...
