— За что?! — воскликнул Ульхард.
— За то, что мы были для вас большим, чем вещи, — сказала Эвра. — За то, что вы дали нам имена.
— За то, что вы не развлекались, унижая нас, — сказал Эвр. — И в последнем бою мы будем сражаться за вас. Мы умеем стрелять из луков — и когда-то мы делали это хорошо.
— Забудьте, что я называл вас рабами, — сказал Ульхард. — Мне всегда казалось, что между нами немало общего.
— Между нами — и государем, — сказал Эвр. — Между нами — и Лимой. Между нами — и зверьём из гиблых лесов. Между нами — и серыми воинами. Даже между нами — и детьми, которые спят в каминном зале Вечернего Дома, потому что ночь холодна. Много общего. Мы все — украденные души, мы все — враги Белого Рыцаря.
— Не хочу ничего знать о вороватых божествах, — усмехнулся Ульхард. — Я презираю их. Мне нет до них дела. А что до Белого Рыцаря — то он просто морок с той стороны гор!
Эвра обняла его, а Эвр взял за руку.
— Быть может, — сказал Эвр, — безверие сейчас важнее, чем вера.
— Вам надо поспать, государь, — сказала Эвра. — Никто не знает, как скоро наступит утро — и успеете ли вы хоть немного отдохнуть.
— Я посплю, — сказал Ульхард. — Но я хочу спросить. Ваше чутьё может подсказать вам правильный ответ. Не думаете ли вы, что тот, бесноватый, который кричал о Белом Рыцаре — тоже краденая душа?
Эвра улыбнулась.
— Видите ли, государь, — пряча улыбку, отвечал Эвр, — так именно и выглядят создания без лиц, те, кого породило вороватое божество. Вы ведь и сами видите, что никакой души там нет?
Улыбнулся и Ульхард.
— Спасибо вам, — сказал он. — Вы подтвердили мои собственные мысли.
Ульхард провалился в сон на короткий миг — и ему снился лунный свет над озером, прекраснее которого тяжело себе представить, белые лилии на спокойной воде, синей, как глаза Эвры, и серебристые ивы. Иногда он засыпал на несколько минут — и ему снились долгие сны.
Его разбудил Эвр. За стрельчатым окном стояла глухая тьма.
— Государь, — сказал Эвр, касаясь ульхардова плеча, — вы слышите шум? Я слышу, что в ворота замка впустили гонца волкопсов. Моё сердце слышит, что у него срочные вести.
Эвра подала Ульхарду одежду. Он завязывал шнурок под воротником, когда в дверь опочивальни постучались.
— Государь, — сказал камергер Сандик, — простите, что беспокою вас задолго до рассвета…
— Я слышал, Сандик, — сказал Ульхард. — Скажи волкопсу, что я выслушаю его через минуту.
— От Сандика пахнет палёной шерстью, — сказала Эвра. — Мне тоже надо спуститься.
Ульхард кивнул. Он и синеглазые феи вышли в каминный зал вместе.
Волкопёс лежал на полу и тяжело дышал. Он был без панциря, полотняная рубаха висела обгорелыми клочьями; в прорехи виднелось обожжённое тело с облезшей шерстью. Шерн сидел рядом с волкопсом на корточках и смазывал бальзамом его ожоги.
Учуяв своего короля, волкопёс поднял опалённую морду со слезящимися глазами. Ульхард, кусая губы, протянул руку, и волкопёс лизнул её.
— Государь, — сказал он хрипло и кашлянул, — мы, бойцы Гхоти-Тью, выследили Белого Рыцаря. Он пересёк границу в предгорьях. С ним — несколько дикарей, хихикающих, говорящих бессвязицу, пустых внутри… и Лима. Все верхом на конях-призраках.
Ульхард на миг опустил веки. Боль проткнула голову раскалённой иглой.
— Вам нужна микстура от мигрени, государь? — спросил Шерн.
— Нет, — сказал Ульхард. — Я здоров, занимайтесь раненым… продолжай, добрый зверь. Назови мне своё имя.
— Корхи, — волкопёс снова кашлянул. Ульхард, как и лекарь, присел рядом и осторожно погладил его по голове, чувствуя под пальцами клочковатость сгоревшей шерсти. Волкопёс взглянул благодарно. — Государь, мы хорошо разглядели Белого Рыцаря. Он на голову выше обычного мужчины и мускулист, как быколюд… На нём — белая одежда, которая не пачкается в пути. От него не пахнет человеком. Он всё время улыбается. Из его глаз смотрит смерть.
— Что за оружие при нём? — спросил Ульхард. — Чем он сделал это?
— Его оружие — меч дурной формы, которым нельзя сражаться. Больше при нём не было ничего, только пустая торба — но из неё он вынул жезл, как жезлы ведьмаков…
— Погоди, Корхи, — сказал Ульхард. — Ты сказал — торба была пуста?
— Она была пуста, клянусь матерью псов, которая поила меня молоком, — волкопёс закашлялся, скульнул, и слёзы прочертили чёрные дорожки по его морде. — Мне больно, государь, но я всё помню. Я всё видел. Торба была пуста — и невелика, но он вынул из неё жезл длиной с посох. Из этого жезла вышел огонь — море огня. Вокруг горели кусты, горели камни, горел лес, горели мои братья, они горели, как клочки шерсти в камине — и никто не смог подобраться близко, чтобы порвать ему горло…
— Вы пытались прорваться сквозь стену огня? — спросил Ульхард и содрогнулся.
— Мы пытались, — сказал Корхи. — Нас вела любовь и ненависть. Он был — неестественное зло, и мы пытались прорваться сквозь огонь, чтобы вонзить в него меч, пулю или клыки — что выйдет. Я бы не ушёл, если бы Гхоти-Тью, мой командир, не приказал мне бежать к Вечернему Дому, чтобы рассказать тебе, как умирали за Закатный Край твои волкопсы…
— Но Белого Рыцаря не достали ни пуля, ни меч, ни клыки? — спросил Ульхард.
— Никто из нас не сумел подойти на удар меча, — сказал Корхи. — Пули не причинили ему вреда — он хохотал, когда жёг наших стрелков. Ему было очень легко сделать это, — с мукой добавил Корхи и заскулил, как щенок. — Ему было легче убивать нас, чем быку — смахивать комаров с боков. Он неуязвим для нас и знает, что неуязвим. И ему было смешно убивать нас…
Волкопёс отвёл взгляд к тёмному окну и завыл в пустые небеса. Ульхард гладил его спалённую шерсть и понимал, о чём воет его зверь. Не только о своих погибших братьях — о беззащитности, о безнадёжности, о несправедливости жестокого божества.
О нечестной игре в стране краденых душ.
И его королю тоже хотелось завыть. Но Ульхард сказал:
— Тот, кто жжёт, не думая об опасности огня, сам может погибнуть в пламени. Кто вызывает лесной пожар, горит в нём вместе с другими живыми созданиями.
Корхи облизал сухой воспалённый нос и взглянул на Ульхарда страдающими глазами:
— Да, любой, но не Белый Рыцарь. Все живые существа живут по законам живого мира, а он — нет. Стихии подыгрывают ему, потому что за него сама Судьба. Он — неестественное зло, мой король, и любой из нас хотел бы его убить. Он вызывает омерзение и страх.
— А что делала Лима? — спросил Ульхард глухо.
— Плакала, — кратко отвечал Корхи.
— Много ли волкопсов уцелело в огне? — спросил Ульхард, ощущая любовь и ненависть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
