— Со мной будет серая стража, — сказал Ульхард. — А ты останешься в замке. Я хочу, чтобы ты известила меня о любой новости, которая придёт в моё отсутствие.
Лима склонила голову.
— Я люблю вас, государь, — сказала она неожиданно грустно. — Я люблю вас — и мне неспокойно, нехорошо на сердце. Оно помнит что-то, что я забыла.
Ульхард поцеловал Лиму в уголок губ.
— Я скоро вернусь — и мы объявим о нашей помолвке, леди-маршал, — шепнул он ей в ухо, взглянул в глаза, просиявшие счастьем — и вышел из каменного зала.
День стоял пасмурный; солнце редко посещало Закатный Край, вечно укрытый тяжёлыми облаками и затянутый туманами. Холодный сырой ветер нёс запахи дождя, вскопанной земли и лесов — гнили, дерева, смолы, мокрой хвои… Дорога в Храм Судьбы лежала вдоль кромки гиблого леса, подобравшегося едва ли не к самому Вечернему Дому. Чёрные стволы стояли неровной стеной, по ним карабкался сизый лишайник; на ветвях почти не было листвы. Колючий кустарник поднимался из придорожных канав, спутанный, как чьи-то нечёсанные лохмы. Из-под копыт коня летели шматки размокшей глины. По другую сторону дороги стелились поля, бесконечные, тускло-зеленоватые. Ульхард смотрел на деревья, на поля — и не мог понять, весна нынче или осень.
Или — уже лето?
Когда была зима, Ульхард не помнил. Мертвенный белый покров снега иногда снился ему, но видел ли он снег наяву — не мог сказать. Наверное, видел: ладони хранили память о его холодном влажном прикосновении. Впрочем, быть может, это память о горных перевалах, о ледниках, о каких-то канувших в ничто походах… Как бы то ни было, зима приходила в Закатный Край и прошла очень давно.
Много лет назад? Или — это был один невообразимо длинный год? Луна то казалась навеки ущербной, то вдруг всходила полной, то пропадала совсем, то мутно светила вместе с солнцем; сырая хмарь полумёртвого мира затягивалась на бесконечные недели. Крестьяне сеяли хлеб и убирали его — а листва на деревьях так и оставалась пожухлой, и только бледные цветы-бессонники кое-где виднелись в жёсткой траве.
В Закатном Краю находилось немного того, что радовало взгляд и сердце. Видимо, поэтому крестьянки укутывали головы алыми или синими платками и носили длинные ожерелья из высушенных ягод красники — а аристократки проводили часы за плетением кружев. Людям хотелось красоты в любом её виде. Закатный Край никогда не славился предметами роскоши: ни купить, ни украсть — только традиционные кружева из желтоватого небелёного льна, трогательно нежные поверх кожи и тёмного бархата, изображающие те же священные спирали — символ возвращения жизни на круги своя, и восьмилучевые звёзды — символ мечты о свете.
Когда в окружающем мире мало красоты, люди собирают её по крупицам, учатся видеть в серых днях, в переплетении голых веток, в скудных цветах и в редком солнечном свете. Обтрёпанные кружевные манжеты Ульхарда напоминали поблекшие до белизны осенние листья с прихотливым рисунком прожилок — и были так красивы, как бывают лишь вещи, сделанные тёплыми руками любящей женщины.
В Закатном Краю встречались добрые кружевницы. Но эти манжеты и воротник плела Лима, когда вдруг полили дожди и лили без конца. Леди-маршал умела не только рубиться на мечах, но и плести кружево — правда, не помнила, кто учил её этому.
Ульхард думал о времени, памяти и Лиме. Ему удалось сказать то, что уже давно было на уме у них обоих — и именно это его тревожило. Время начало двигаться быстрее — Ульхард не знал, к чему это может привести.
Конь с той стороны гор, гладкая серая тень зверя, неутомимая и словно бы не вполне настоящая, летел, почти распластываясь над дорогой. В этих тварях, телесных лишь настолько, чтобы удержать в седле всадника, Ульхард видел пользу: за ними даже охотились, иногда приводя в его конюшню заблудившуюся призрачную лошадь. На таких конях разъезжала его серая гвардия. Ни в корме, ни в воде, ни в отдыхе призраки не нуждались; у них не было даже пола, а стати всегда одни и те же — сравнительно плотный сгусток тумана в виде длинных ног, тела, прогнутого под седло, и неуловимых очертаний шеи с головой, поросших клочковатой гривой — прядями дыма без запаха. Изъян у призрачных лошадей был один — они постепенно стирались о время или о воздух, рассеивались туманом и пропадали, и с этим ничего нельзя было сделать.
Впрочем, Ульхард никогда и не привязывался к туманным монстрам, как к живым существам — они и не были живыми, как большинство странных созданий, время от времени появляющихся в Закатном Крае из-за границ.
Храм Судьбы возвышался среди гиблых лесов мрачной громадой. Ульхарду никогда здесь не нравилось: внутри было сыро и холодно даже в солнечный день, свечи горели синими злыми огнями, а воздух пахнул плесенью и чарами — странный запах, похожий на запах озона. Ульхард не любил магии — она делала непредсказуемый и больной мир ещё непредсказуемее, всегда увеличивая неприятности и проблемы, множа загадки и грозя уронить, наконец, хрупкое живое равновесие. Магического и так было в избытке.
Над входом храма, в тёмном камне, был вырезан циферблат часов. Без стрелок. С неизменной священной спиралью по центру. Время здесь скручивалось в магическую воронку и уходило куда-то вглубь, образом, непостижимым для Ульхарда. Впрочем, государь никогда не был знатоком магии.
Зато Оракул был воплощением всего худшего, несомого магией. Худой, позеленевший от старости, словно заплесневелый старик, кажется, никогда не выходил из Храма на свежий воздух, существуя в вечной полутьме, сырости и озоновом запахе неопределённости и недобра, питаясь чем-то постным, приносимым служками, такими же старыми, как и он сам — его безумное хихиканье звучало, как скрип железа по стеклу.
Стоило Ульхарду спешиться, бросить повод коня серому гвардейцу и сделать шаг в затхлый сумрак Храма, как Оракул прямо-таки собрался из теней прямо перед ним — хихикающий старик с белыми глазами, лысой ссохшейся головой, подёрнутой только зелёной патиной на торчащем вперёд подбородке, в ветхой хламиде, поверх которой болталось на широкой цепи Вещее Око.
— А, сам король пришёл расспрашивать о своих делишках! — заскрипел он радостно. — Ты привёз мне мёду, Ульхард? В Закатном Крае ещё не вывелись пчёлы? Они ещё носят мёд? Цветы ещё цветут?
Ульхард, сведущий в том, что тут берут за предсказания, протянул Оракулу небольшой бочонок.
Оракул стащил крышку и залез в мёд костлявой пятернёй, тут же облизав сухие пальцы, постанывая от наслаждения.
— Ты знаешь, как задобрить судьбу, король, — проскрипел он, закатывая глаза. — Судьба будет говорить с тобой… в моём лице… хе-хе… Я ведь всё знаю, Ульхард!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
