— В принципе нам хватит, — он соскакивает с душистого пьедестала, — но попытаемся еще добрать то, что не успели до дождей. Сегодня Саша, зять, поехал на пресс-подборщике — видели?
По пути на бойню мы провожали взглядом нечто несшееся стрелой по дороге. Так вот кто устроил «Формулу-1» между пастбищами!
— В прошлый раз вы говорили, что не хотели бы своим детям такого будущего, как работа на ферме. А сейчас?
— Если бы дочка с зятем не стали у нас работать, то я бы, наверное, закрыл ферму, потому что нет перспективы. А сейчас мы с зятем вдвоем практически все это хозяйство можем вести, без наемных рабочих. Он хорошо работает, молодец.
— Он деревенский?
— Нет. До этого он и на «Фольксвагене» поработал, и таксистом попробовал, и сотовыми телефонами поторговал в Москве, пока Аня училась в академии. А в результате пришел сюда и принял первого теленка сам, когда меня не было. И все, человек поменялся в отношении и к жизни, и к сельхозпроизводству.
— Кстати, вы обещали показать ваше родильное отделение.
— Да, сейчас поедем… Еще у нас три внука — это нам старшая дочь Катя подарила. Николай не только на бойне помогает, но и на квадроцикле ездит, и курочек сам кормит. Георгию три года, он тоже на «квадрике» может ездить. Это внуки фермеров, так и должно быть. Ивану, младшему, три месяца. Вырастут, и мы будем сами все делать легко.
— Так почему вы не хотите продавать больше мяса? Вам хватает выручки?
— Да, выручки хватает, потому что мы производим мясо премиального качества, и это лучшее мясо в России. А вообще, я в какой-то момент столкнулся с тем, что не хватает бычков. К нам, например, обращаются торговые сети: делайте поставку. Я отвечаю отказом, потому что у меня всего сто двадцать отелов в год. Если бы на рынке было предложение телят, то я был бы заинтересован в их покупке, доращивании. Но нет фермеров, которые выращивали бы этих телят. А в колхозах меня не устраивает качество, там годовалый бычок весит столько же, сколько мой пятимесячный. А если брать бычков моложе года, то они просто дохнут, потому что были «убиты» во чреве матери.
— В каком смысле?
— Вы знаете, что в России потери новорожденных телят составляют от двадцати до пятидесяти процентов? Я знаю пример, в соседнем районе, где они составляли семьдесят процентов, то есть пятьсот-шестьсот голов. Пригласили специалистов, и за год потери уменьшились до пятидесяти процентов. Хотя никто статистику такую не показывает, а показывают, что очень мало стельных животных: бык плохо работал.
То есть он осеменил полтораста коров, и почему-то беременными остались сто. На самом деле это обман. Отелов-то много, а телят всех зарывают в ближайших лесах. И это трагедия. А все потому, что завозят импортный скот — раз. Потому что деревня умерла и работают узбеки, которым плевать на все, — два. И корову неправильно содержат, кормят непонятно чем, и отел принят кое-как.
— Какие же потери телят считаются приемлемыми?
— В так называемых образцовых хозяйствах гордятся потерями на уровне двадцати процентов, но это означает порог рентабельности. По-хорошему, больше одного-двух процентов ты терять не должен. Ну давайте посмотрим нашу «родилку».
Машина останавливается у обычного сарая. Входим.
— Хорошо пахнет!
Аромат дерева скрашивает непритязательность классического хлевного интерьера. Хлев разделен на четыре загона — одноместные «палаты». Наши ноги утопают в толстом слое чистого сухого песка. На него, по словам Давыдова, прямо перед отелом постилают солому.
— Мы ведем дежурство, когда коровы рожают, — рассказывает он. — Смотрим по камере и ходим раз в час или в полтора часа, наши работники и мы сами.
Хлев оборудован четырьмя видеокамерами. Построить саму «родилку» стоило шестьдесят тысяч, а на видеонаблюдение — с Wi-Fi-маршрутизатором, выходом на двести пятьдесят пользователей в Барановке и жестким диском, хранящим запись две недели, — фермер потратил сто тысяч.
— Если мы видим, что между нашими посещениями корова уже тужится и голова теленка начинает появляться, мы, конечно, приходим, здесь на соломке сидим, ждем, — продолжает он. — Потому что очень важно, когда теленок родился, помочь ему начать дышать и сделать дезинфекцию пуза. И еще мы смотрим, чтобы он в первые час-полтора получил молозиво. Это значит на девяносто пять процентов, что он будет жить. Если он молозиво не получил, то шансы процентов семьдесят, что он сдохнет. Если вдруг какие-то проблемы у коровы, мы надеваем перчатку специальную, во влагалище руку засовываем и щупаем. Бывает, что одна ножка завернулась, либо шея завернулась, либо он идет попой, и тогда нужна помощь.
За ночь — срок пребывания коровы в «родилке» — теленок успевает встать на ноги, пососать мать и отдохнуть рядом с ней. Утром его прокалывают витаминами и с коровой перегоняют в общую группу. Кроме отелов, которые идут в феврале, марте и апреле, на дежурных лежит контроль первых десяти дней жизни телят в основном стаде.
— Потому что если кто-то начал поносить, мы этого теленка должны поймать и дать ему таблетки, чтобы его спасти, — поясняет Давыдов. — И теперь скажите, кто все это будет делать в колхозе? Кому это нужно? — задает он риторический вопрос. — А в Америке, например, семьсот шестьдесят тысяч фермерских хозяйств, которые занимаются только операцией «корова — теленок». Поэтому у них и поголовье мясного скота девяносто пять миллионов. Делим семьсот шестьдесят тысяч на количество субъектов РФ и получаем: около десяти тысяч фермеров должно быть в Калужской области.
— Ну да, а не три, — соглашаюсь я.
Узбеки vs фермеры
— Вот, нам газ провели, — перед отъездом в Москву мы набираем антоновских яблок в деревне, и Давыдов кивает на красивый вентиль за оградкой. — Это просто чудо. А то приходилось топить печку и котел. Особенно неудобно ночью. Вечером протопил, в десять-одиннадцать, лег спать — в двенадцать уже прохладно. Надо вставать в три-четыре часа, либо утром встаешь — совсем холодно. А здесь поставил температуру
— и все. С газом очень хорошо.
— Когда вам его провели?
— В прошлом году. А пользуемся мы вторую неделю: пока согласования, пока договоры — как обычно.
Эта безобидная новость про газ вдруг раскрывает мне до конца драму Давыдова: человек, построивший в чистом поле деревню, создавший передовое хозяйство, новатор в своей отрасли, почти двадцать лет жил с чадами и домочадцами без элементарных удобств. То есть он был никому не нужен.
— Дорожку ремонтируем и подсыпаем щебень в ямы мы сами, — рассказывал он еще утром. — Забетонировать — это мое, обкосить дорогу — сам. А чистить снег зимой — шесть километров — угадайте с двух раз, кто чистит. А должно чистить государство. Дорога-то муниципальная. Хорошо, что уже два года подряд мне хотя бы оплачивают эту очистку, два-три месяца из шести. Это хорошо, потому что, знаете, хоть что-то должно быть хорошее.
Хорошее находится с трудом. Невероятно, но деревня Барановка, в 1998 году зарегистрированная постановлением правительства, до сих пор числится в документах как сельхозугодья. У муниципалитета, района и области руки не доходят проделать полагающуюся в таких случаях работу, несмотря на многочисленные обращения фермера.
— Я этих писем обписался. Об-пи-сал-ся! — сокрушается он. — Я четвертый дом не могу зарегистрировать. И до сих пор мы не можем запустить сюда школьный автобус, а у нас все время есть дети работников, школьного возраста.
Проблема, однако, не только в местных властях. Давыдов и такие, как он, не вписываются в стратегию государства в целом. Взять ту же Программу развития мясного скотоводства: ставка делается на громкие проекты, многомиллиардные инвестиции — это понятнее и роднее чиновникам, чем фермы вроде ДИК. Возникает иллюзия, что можно разом «закрыть тему». Дошло до того, что в Брянской области, если верить местной прессе, администрация лишила фермеров обещанных субсидий по Программе, перенаправив их в инвестпроект одного известного агрохолдинга.
Давыдов с тревогой следит за происходящим.
— Проводятся совещания на уровне премьер-министра, и руководители области говорят: «Дмитрий Анатольевич, смотрите, какой у нас проект. Нам бы еще два-три таких проекта, и мы накормим Россию, а если четыре-пять проектов, то мы будем экспортерами мяса». Это неправда, — заключает он.
Действительно, надо слишком много узбеков поселить на одной только Брянщине, чтобы правильно принимать роды у ста с лишним тысяч коров, принадлежащих тому агрохолдингу. Хотя главный риск подобных проектов даже не узбеки, а само государство. Вот незадолго до нашего приезда в Барановку объявили о готовящемся банкротстве крупного племенного хозяйства в Воронежской области. Оказывается, федеральный центр в 2013 году задержал выплату субсидий на возмещение банковской ставки по кредиту.
