– Нет перед Богом ни мажора, ни работяги – все одно… – тихо проговорил высокий коп, а его коллега фыркнул недовольно:
– Опять ты за свое…
И начал заполнять протоколы.
В обезьяннике обнаружился еще какой-то молодой парень, видимо, студент, который не доехал домой после пары. Возрадовался прибытию новых гостей:
– Мужики, есть у вас чего?
И подсел поближе, с интересом рассматривая Дмитриевского.
Серега достал из черной сумки начатую банку «Охоты».
– Спасибо! Хорошо, что у вас не изъяли вещи…
Студент после большого глотка вернул банку владельцу. Серега предложил выпить и Дмитриевскому. Тот не отказался. Глотнул, чуть поморщился. Поймал себя на мысли, что давно не пробовал подобного, и улыбнулся ей.
– А у тебя изъяли? – спросил Денис.
– Ну да. Зажигалку «Зиппо» и пачку «Петра I».
– Фигово, – резюмировал Серега.
– Да уж. Хорошего мало.
Студент с грустью посмотрел на стол, за которым блондинистый полицейский заполнял протоколы. Именно там и нашли временное пристанище зажигалка и пачка. Продолжал время от времени ворчать, то повышая голос, то скатываясь на шепот. Дмитриевского клонило в сон. Мужики рядышком переговаривались, тихонечко обсуждая политическую обстановку. Но тут новое обстоятельство мгновенно как рукой сняло сонливость Дениса. В комнате полиции появился Марат Забирохин. Дмитриевский вжался в стену, изображая хамелеона. Появление Марата не произвело фурора: блондин даже не поднял голову, продолжая старательно заполнять бумаги, а высокий выдавил из себя:
– О, товарищ майор… С чем вы сегодня к нам? Что принесли? Пшеничные краюшки? Тридцать серебряников?
Блондин фыркнул, а Марат спокойно сел на пустующий стул; видимо, давно знал ребят и их подколы.
– Сашок, – обратился он к длинному копу, – ты все не угомонишься?
– Я уже давно угомонился, Марат… Видел бы ты меня лет десять назад…
– Да видел, видел… – улыбнулся Забирохин.
– Ну да, точно.
– Саша, девицу одну ищем. – Марат положил перед Сашей распечатанную на простом принтере в формате А4 фотку новенькой. – Живет где-то рядом с метро, в хрущевке. Снимает. Пошукайте…
Марат вытащил из бумажника пару купюр. Блондин мельком взглянул на происходящее, и рука его автоматически забегала быстрее. Взялся за третий протокол. Забирохин исчез так же быстро, как и появился.
Компанию выпустили минут через пятнадцать. Каждому из подвыпившей тройки раздали по протоколу об административном правонарушении, заставив расписаться в нескольких местах. Потом высокий, Саша, предложил им удалиться:
– Извиняйте, если что не так. Есть жалобы или предложения?
У Дмитриевского было одно интересное свойство. Когда он выпивал (причем именно водку с пивом, неважно, в каких пропорциях), у него всегда рождались четверостишья, причем первые две строчки – одни и те же, а вот две завершающих менялись в зависимости от ситуации и собеседников. Поэтому вместо жалоб и предложений у него вырвалось:
– Из избы торчит труба. Век торчит. А может, два. Из трубы идет дымок. Помолился бы, Санек…
Саша покосился на него и сказал тихо, чтобы никто более не расслышал:
– Я молюсь, мажорик… Беспрестанно молюсь. Но молитва мертва без действия… Все. На выход.
На прощанье Серега показал Денису, как прийти к библиотеке, где, возможно, находился второй бездомный, который мог привести Дмитриевского к его цели. Пояснил:
– Мы не пойдем с тобой. А то так домой-то и не доедем. А надо… Чего ты там такое про Санька залепил? А еще можешь?
– Не вопрос, – улыбнулся Денис. – Из избы торчит труба. Век торчит. А может, два. На душе моей тревога: не бухал бы ты, Серега…
Серега протянул ему руку и снова направился вниз, в метро. Пошел за ним и его коллега. Денис же поплелся к библиотеке. И действительно, чуть левее входа, метрах в пятнадцати, на аккуратно расстеленной картонке примостился мужчина. Род занятий наложил отпечаток на его внешний вид, поэтому возраст можно было определить лишь примерно, где-то от сорока до семидесяти. Мужчина сидел, прислонившись к стене дома, и читал книгу, видимо, подсунутую в библиотеке. Рядышком стояла литровая пластиковая бутылка, наполовину заполненная какой-то желтой жидкостью.
– Отвлеку? – спросил Дмитриевский. Мужчина поднял на него воспаленные, красные глаза:
– Уже отвлек.
Денис разглядел название книги: «Молот судьбы». Улыбнулся и вкратце объяснил собеседнику ситуацию. Тот нисколько не удивился:
– Понимаю, о чем ты. Мариша. Был у нее. Разрешила помыться.
– Да ладно – Мариша? – не поверил Денис. – Марианна вроде…
– На русский манер. Какая там, на фиг, Марианна? Мариша.
– Проводи, а? Будь другом… А я тебе гардероб обновлю…
– Ты мне лучше бар и библиотеку обнови. А то что пью, что читаю – … какую-то.
Дмитриевский надолго задумался. Затем встрепенулся:
– Прошу прощения, а как я могу к тебе обращаться?
– Как хочешь, а зовут меня Василий Василич.
– Василий Васильевич, давай так: ты проводишь меня до квартиры. Если Мариша дома – тут же выделяю тебе финансирование. И на бар, и на библиотеку. Идет?
– Пару сотен вложи авансом, чтобы легче передвигалось…
Денис, поковырявшись в кошельке, вытащил необходимую сумму и, отдав ее Василию, отошел в сторонку, стараясь не мешать подъему. Спутник встал, отряхнулся для виду и потопал куда-то внутрь квартала, во дворы. Шел он бойко, Дмитриевский с трудом поспевал за ним. Пройдя по диагонали через детскую площадку мимо справляющего нужду бульдога и пары контейнеров, доверху набитых мусором, Василий Васильевич остановился у второй парадной старенькой, потрепанной хрущевской пятиэтажки. Обернувшись, посмотрел в глаза Денису, хитро прищурился:
– У тебя фамилия как?
– Дмитриевский.
– Поляк, что ли? Так и знал… Будешь смеяться, но я Сусанин. Василий Василич Сусанин. Хочешь, паспорт покажу…
– У тебя паспорт есть? – спросил Дмитриевский
– Нет, – ответил тот. – Не страшно, полячок?
– Мне последний раз страшно было, когда два комитета сливались. Земельный и имущественный. Страшно – жуть, аж зубы стучали… А это все детский сад… Веди давай.
Они зашли в парадную. Поднявшись на четвертый, Василий ткнул пальцем в паркетно-желтую дверь квартиры номер сорок три с беленьким дешевым звоночком.
– Финансируй – и я отступлю под натиском твоих легионов, – сказал Сусанин.
– Проверю, брат, – ответил Денис. – Не хочешь светиться – укройся за мусоркой… Я свое слово держу.
И он позвонил в дверь. Та открылась очень быстро: либо хозяйка передвигалась с невероятной скоростью, либо квартира была очень маленькой. Перед Дмитриевским образовалось знакомое лицо, очень красивое и грустное, бледное, без макияжа, со следами слез. Светлые волосы мягко стелились по черной ткани футболки с надписью «Питер – это навсегда, детка!» и Петропавловкой на заднем плане. Дмитриевский улыбнулся и сказал строго, как и положено начальнику:
– Подожди-ка.
И отошел вглубь лестничного пролета, куда выдвинулся его провожатый.
– Василий Васильевич, полякам бы такого проводника, – сказал Денис с улыбкой, – жили бы сейчас в Евросоюзе…
– Ну, тогда слава богу, что у поляков был другой проводник… Давай сотку… Я ведь твой немой вопрос слышу…
Дмитриевский протянул тысячу и, еще раз поблагодарив Сусанина, исчез за дверью своей сотрудницы. Квартира оказалась небольшой. Маленькая прихожая, почти сразу слева – дверь в совмещенный санузел, справа – на кухню, а прямо – в единственную комнату. Но как чисто, подумал, Дмитриевский, как везде чисто. И аккуратно.
Марианна кивком пригласила Дениса пройти на кухню и спросила, глядя куда-то поверх его головы:
– Чай будете?
– А водка есть? – спросил он.
– Нет, – ответила она. – Водки нет. Чай есть. Будете?
– Да, – ответил Денис и прошел на кухню. – Но лучше водку.
– Лучше чай, Денис Александрович, честное слово…
– Ну только не надо меня учить, что лучше, а что нет… А вообще… Чай так чай, – согласился он и сел за кухонный стол. Тихо спросил у спины Марианны:
– Деньги-то где?
– В конверте. В сумочке моей. Там, в прихожей. Принести?
– Нет. Потом отдашь. Буду уходить – заберу.
Марианна поставила перед Денисом большую темно-синюю чашку, почти до краев наполненную крепким ароматным напитком. Затем добавила сахарницу и небольшую плошку с сушками.
– Слушай… – Денис глотнул чая. – А что это было вообще? Деньги дяде Ване не отвезла, телефон вырубила – все на ушах стоят. Костя вон на валидоле. Чего ты устроила? Я бегаю, бомжей коррумпирую, чтобы к тебе привели. А ты правда его домой водила? Мыться?
– Правда.
– Весело. Назови мне хотя бы одну причину, по которой я не должен тебя увольнять.
– Денис Александрович, я просто не могу делать такие вещи. Физически не могу. И душевно – не могу. Врать не могу. Лицемерить. Хитрить. Закон нарушать. У нас это не принято. У нас по-другому учат.
