– Уильям!
Уильяму больше всего на свете не нравилось отвечать на телефонные звонки, и все же ему всегда приходилось это делать. Если он знал, что Барбара слышит звонок, он давал ему прозвенеть десять—двадцать раз, забившись куда-нибудь в угол и даже не дыша, как будто боялся телефона.
– Уильям!
Внизу медленно открылась дверь. Барбара возопила:
– Уильям, ответь же, ради Бога! Я ведь на чердаке! Он прошаркал по полу (паркет в доме вновь блестел, поскольку феминистские настроения Барбары в последние годы пошли на убыль) и неохотно поднял трубку.
– Алло? – осторожно произнес он. Барбара, тяжело дыша, спускалась через люк.
– Лиззи, дорогая, я очень рад! – радостно сказал в трубку Уильям. – Мы завтра увидимся… Что? Что с Фрэнсис?..
Он замолчал. Держась за перила металлической лестницы, Барбара осторожно поставила на верхнюю ступеньку сначала одну, а затем и другую ногу.
Уильям продолжал:
– Господи! С ней все в порядке? Я хочу сказать, она?..
Он снова замолчал, слушая дочь. Барбара без особой грациозности сползла с чердака и грузно ступила на лестничную площадку.
– Да, конечно, для тебя это неприятно. Абсолютно непонятно. И причины особой нет…
Он посмотрел наверх. Барбара спускалась вниз, протянув руну к трубке.
Уильям быстро заговорил:
– Послушай, дорогая. Послушай, я все расскажу маме, и мы тебе перезвоним. Нет, нет, с ней все в порядке, но я лучше сам ей скажу. Не надо тебе ее… Ну, пока, дорогая, – твердо сказал Уильям, бросив трубку как раз в тот момент, когда Барбара уже почти схватилась за нее.
– Ну что? – требовательно спросила она.
– Что-то странное. Весьма и весьма странное…
– Объясни по-человечески.
– Фрэнсис не останется на Рождество. Она уезжает.
– Что? Куда?
Уильям взглянул на Барбару.
– Она уезжает в Испанию.
– В Испанию! – воскликнула Барбара так, будто Уильям сказал „в Сибирь". – Но с какой стати?
– Якобы, чтобы осмотреть какие-то гостиницы.
– Во время Рождества? Она что, сумасшедшая? Испанские гостиницы будут закрыты на Рождество.
– Но, видимо, не эти. Это маленькие частные гостиницы, которые, как говорит Лиззи, называются „Posadas de Andalucia". Сын владельца покажет их Фрэнсис.
Барбара вцепилась в руку мужа.
– Так вот оно что! Вот почему она едет! Это из-за мужчины, этого испанца.
– Лиззи говорит, что вовсе не из-за этого. Она говорит, что спрашивала Фрэнсис, и та никогда раньше с ним не встречалась. Она просто уезжает. Бедная Лиззи, она так замучилась…
Барбара выпустила руну Уильяма. Она вдруг задумалась.
– Да. Конечно.
– Ты думаешь, что Фрэнсис убегает? – осторожно спросил Уильям.
– Убегает? От чего?
– От нас. От того, чтобы не плыть по течению, как мы.
– Глупости. Она ведет удачное дело. А тот, кто имеет собственное дело, не может просто плыть по течению.
– Я обещал, что ты перезвонишь Лиззи.
– Да, я слышала.
– Без Фрэнсис будет так непривычно, правда? Я хочу сказать, что мы еще ни разу в течение тридцати семи лет не праздновали Рождество без Фрэнсис…
– Со мной это было, в Марокко. Но, по большому счету, у меня в том году вообще не было Рождества.
– Ты тогда сбежала… Барбара прервала его:
– Не стоит делать скоропалительных заключений. Мы ведь не уверены, что Фрэнсис решилась на что-либо похожее. Я сперва позвоню ей, а уж потом Лиззи.
– Ее уже нет.
– Как это?
– Она улетела час назад. Прямо от Лиззи отправилась в аэропорт. Она оставила нам письмо.
– Как мелодраматично…
– Не более, чем убегать в Марракеш.
– Почему ты все время об этом напоминаешь?
– Чтобы ты помнила, что те люди, которые еще не утратили способности чувствовать, иногда совершают неожиданные поступки.
Барбара схватила трубку и стала нервно, со злостью набирать телефон Лиззи. Уильям медленно вернулся в гостиную, где снова погрузился в изучение воскресных газет. Он подумал, что может сходить в паб, заказать бокал виски, взять его с собой к телефону-автомату и позвонить Джулиет, как он часто делал. Он поймал себя на мысли, что заранее знает, что ответит Джулиет, но ему все равно хотелось услышать это. Он представил себя, стоящего у телефона, слушающего Джулиет, с телефонной трубкой в одной руке и бокалом виски в другой.
„Ах, Уильям, – скажет Джулиет, – я так давно ждала, когда это произойдет".
ГЛАВА 3
В самолете Фрэнсис откинулась в кресле и закрыла глаза. Ее соседка, направлявшаяся в Испанию, чтобы провести Рождество с сыном, женатым на испанке из Севильи, видимо, горела желанием поговорить, так что Фрэнсис пришлось вежливо соврать:
– Мне очень жаль, но у меня ужасно болит голова. Извините, я закрою глаза.
– Бедняжка, – посочувствовала женщина.
Она пыталась предложить Фрэнсис две таблетки парацетамола и мятную карамель в бело-зеленой вощеной обертке. Улыбаясь и отрицательно покачивая головой, Фрэнсис отказалась и откинула голову назад, закрыв глаза, чтобы соседка наконец отстала. Фрэнсис услышала, как болтушка занялась своим соседом по другую сторону – худощавым высоким парнем в черном кожаном пиджаке поверх белой футболки с изображенным на ней черно-красно-желтым солнцем и словом „Испания".
– Я никогда прежде не летала в Севилью, потому что раньше мой сын и невестка жили рядом с Малагой, имели собственный бар под названием „Робин Гуд", ну, понимаете, стилизованный под старину бар, сын одевался в соответствующую одежду, но теперь моя невестка ждет ребенка, в марте, и она хочет быть поближе к своей матери, совершенно объяснимое желание, с моей точки зрения…
Фрэнсис услышала слова парня, который говорил по-английски с сильным акцентом:
– Извините, мадам, не говорить английский, не понимать.
– Серьезно? – резко отреагировала женщина. Она выдернула рекламный журнал из сетчатого кармана на спинке расположенного перед ней кресла. Слышно было, как она принялась нарочито громко перелистывать страницы, затем обиженно фыркнула, как бы обращаясь к самой себе: – Да, надо сказать, атмосфера здесь совсем не предрождественская.
Рождество. Фрэнсис думала о нем. Она думала о комнате в Грейндже, где обычно останавливалась, приезжая к сестре, – о комнате Гарриет со шторами в голубую полоску, подобранными самой Лиззи, и стенами, увешанными плакатами с надутыми рок-звездами и их группами, которые собирала Гарриет. Когда приезжала Фрэнсис, Гарриет на время перебиралась к Алистеру, так, по крайней мере, считалось, а на самом деле она оставалась в своей комнате, валялась на кровати, наблюдая за тем, как Фрэнсис одевается и раздевается, и задавая ей кучу вопросов. Рождественским утром Гарриет обычно ждала, чтобы Фрэнсис сказала: „Пожалуйста, не ешь весь этот шоколад перед завтраком, а то меня вырвет". И тогда Гарриет начинала сдирать фольгу с шоколадного Санта-Клауса, открывала рот как можно шире и говорила: „Смотри, смотри!" Фрэнсис очень любила Гарриет. Здесь, в самолете, она ощутила легкое чувство стыда за то, что, не оставшись на Рождество в Ленгуорте, расстроит Гарриет.
