"Ах ты, мошенник! — зарычал он. — Ты хочешь испытать мою честность? Ты думаешь, что французский офицер позволит подкупить себя? Вот запру тебя в каземат, а утром велю расстрелять!"
"Но за мой бедный труп вам никак не выручить десяти тысяч ливров и доброго клочка земли с маленьким домиком в Нормандии…"
"И с вишневым садиком, — sacrebleu! {Приблизительно: "Будь я проклят!" (франц.).} — и даже хорошей порции рубцов a la mode du pays! {Здесь: по-нормандски (франц.).} — воскликнул Мюзо и всхлипнул.
Такие диалоги повторялись у нас снова и снова, и Мюзо то сажал меня под домашний арест, то приглашал на следующую ночь к себе ужинать и возвращался к разговору о Нормандии, сидру и рубцам a la mode de Caen {Как их готовят в Кане (франц.).}. Теперь, когда мой друг уже мертв…
— Его повесили, я надеюсь? — не выдержал полковник Ламберт.
— У меня нет надобности держать это дело в секрете. Я был бы счастлив предложить дамам трагическую повесть об исполненном опасностей побеге, о том, как я перерезал всех часовых в форте, перепилил тюремную решетку в окне, уничтожил десятка полтора бдительных стражей, избежал тысячи опасных ловушек и наконец обрел свободу. Но на этот раз за мной не числится никаких подвигов, и должен признаться, что только благодаря подкупу, и ничему другому, я нахожусь сейчас здесь, с вами.
— Но ведь ты же стал бы сражаться, Джорджи, если бы привелось! воскликнул Гарри. — И в конце-то концов, не мог же ты одолеть целый гарнизон! — Но, говоря так, мистер Гарри залился жарким румянцем.
— Нет, вы только поглядите на дам, как они разочарованы! — сказал полковник Ламберт. — Миссис Ламберт, кровожадная вы женщина, признайтесь, что вы разочарованы, — вам не преподнесли рассказа о хорошей схватке, А посмотрите на Этти — она, по-моему, крайне рассержена тем, что мистер Джордж не пристрелил коменданта.
— Но вы же сами хотели, чтобы его повесили, папенька! — вскричала мисс Этти. — А я, разумеется, всегда хочу того же, чего и вы.
— Позвольте, милостивые государыни! — сказал Джордж, тоже слегка покраснев. — Посмотреть сквозь пальцы на побег пленного — это не такое уж страшное преступление. Ну, а деньги… не одни только французы, но и представители других наций позволяли себя подкупать. Что касается меня, то я склонен простить мосье Мюзо за то, что он дал мне свободу. Угодно ли вам узнать, как все это произошло? Вы видите, мисс Этти, не останься я тогда в живых, как бы я мог поведать теперь обо всем этом вам?
— О, Джордж!.. Прошу прощенья, я хотела сказать, мистер Уорингтон! Право же… я совсем не то имела в виду! — воскликнула Эстер.
— Не надо просить у меня прощения, дорогая мисс Этти. Меня никогда не удивляло и не огорчало, если кому-нибудь Гарри был больше по сердцу, нежели я. Он заслуживает самой нежной привязанности со стороны любого мужчины и любой женщины. Смотрите, теперь пришла его очередь покраснеть, — сказал Джордж.
— Продолжай, Джорджи, расскажи им о том, как ты спасся из Дюкена! воскликнул Гарри.
Позже, оставшись с миссис Ламберт наедине, он признался ей по секрету:
— Вы понимаете, он теперь все время твердит, что ему не следовало воскресать из мертвых, и утверждает, что я лучше его. Подумать только, миссис Ламберт, я — пустой, жалкий повеса — лучше его! Какой вздор!
Глава LII,
intentique ora tenebant {В которой внимают, затаив дыхание (лат.).}
— Месяц за месяцем тянулась наша тоскливая жизнь в форте; у меня с комендантом по-прежнему происходили стычки и примирения, по-прежнему мы коротали вечера с помощью засаленной колоды карт и разыгрывали унылые дуэты — он на своей астматической лютне, я на своей надтреснутой гитаре. Бедняжка краснокожая по прозвищу Лань получала свои колотушки и свои порции спиртного, в зависимости от того, чем благоволил наградить ее господин и повелитель, нянчила своего младенца, пестовала супруга с его подагрой и пленника с его малярией, и так оно шло день за днем до начала прошлой осени, когда к нам наведался еще один охотник и сообщил коменданту столь важную новость, что она привела в волнение весь наш небольшой гарнизон: маркиз де Монкальм выслал довольно крупный отряд для несения гарнизонной службы в фортах, уже находящихся в руках французов, и для захвата тех, коими еще владел неприятель — то бишь англичане. Войска покинули Квебек и Монреаль и с артиллерией и большими запасами провианта и амуниции двигались на судах по реке Святого Лаврентия и по озерам.
Мюзо предстояло передать комендантский пост офицеру более высокого ранга, и я мог ожидать, что тот либо обменяет меня на какого-нибудь пленного француза, либо выдаст индейцам в отместку за многочисленные примеры жестокого обращения наших войск с офицерами и солдатами неприятеля. В гарнизоне с нетерпением ждали прибытия этого подкрепления: вот когда они двинутся на Пенсильванию и на Нью-Йорк, захватят Олбани и Филадельфию и загонят английских ублюдков в море, после чего вся Америка, от Миссисипи до Ньюфаундленда, будет принадлежать им!
Все это звучало крайне победоносно, однако грядущие триумфы французского оружия почему-то мало вдохновляли мосье Мюзо.
"Эх, комендант, — сказал я, — все это fort bien {Прекрасно (франц.).}, что же в таком случае станется с вашей фермой в Нормандии, вашей кружкой доброго сидра и рубцами a mode de Caen?"
"Да, так-то оно так, мой garcon {Мальчик (франц.).}, — отвечал он. — Ну что станется с тобой, когда на смену бедному старому Мюзо придет другой? Не все офицеры такие добрые товарищи, как я. Таких добросердечных людей, как Мюзо, не так-то много на свете. Когда здесь разместят большой гарнизон, ты думаешь, тебе будут давать такие же поблажки, какие ты получал от честною Мюзо? Да тебя запрут в хлеву, как свинью, оставленную на убой. Ручаюсь, что ты поплатишься своей шкурой за то, что ваши разбойники-колонисты сделают с каким-нибудь из наших офицеров, когда он попадет к ним в руки. Тебя выдадут нашим краснокожим союзникам — братьям вот этой краснокожей Лани. Разве ты не видел, что сделали с твоими соотечественниками, которых взяли в плен в битве с Брэддоком? Из всех кар, какие выпали им на долю, костер был самой легкой, ma foi {Честное слово (франц.).}, верно я говорю, Лань?"
И он, посмеиваясь, принялся расписывать всевозможные пытки, которым подвергали пленных: им выжигали глаза, вырывали ногти и зубы, отрубали ноги и руки, рассекали туловище… Вы как будто побледнели, мисс Тео? Что ж, я готов пощадить вас и воздержаться от подробного описания уготованных мне пыток, которые столь любезно живописал честный Мюзо.
Однако описание всех этих ужасов волновало Лань далеко не так сильно, как вас, сударыни. Лань уже насмотрелась на все это в свое время. Она была из племени сенеков, чьи селенья расположены вблизи большого водопада, между Онтарио и Эри; это племя сражалось и на стороне англичан, и против них, и одновременно воевало и с другими племенами, и едва ли можно было установить, кто проявлял большую кровожадность — белые или краснокожие.
"Вы правы, комендант, они, бесспорно, могут сварить меня живьем или нарубить из меня котлет, — холодно отвечал я. — Но, повторяю, вы при этом уже никогда не получите своей фермы в Нормандии".
"Ступай принеси бутылку виски, Лань!" — приказал Мюзо.
"Однако сейчас ведь еще не поздно. Я щедро вознагражу того, кто возьмется сопровождать меня до дома. И повторяю: честью своей ручаюсь вам, что вручу десять тысяч ливров1 тому… ну, кому бы? Да любому, кто предъявит мне какой-нибудь опознавательный знак… Хотя бы, скажем, мои часы и печатку с гербом моего деда… которые я видел где-то здесь в форте у кого-то в сундучке".
"Ah scelerat! {Ах ты, злодей! (франц.).} — зарычал комендант и хрипло расхохотался. — А ты глазаст! Только на войне всякая добыча законна!"
"Подумайте о доме у себя на родине в деревне и о хорошем выпасе с полудюжиной коров неподалеку от дома… О хорошем фруктовом садике, полном спелых плодов".
"Жавот сидит на крылечке со своею прялкой, и тут же двое-трое пострелят с щечками, красными, как яблоки! О, моя родная деревня! О, моя матушка! захныкал комендант. — Лань, живей, давай сюда виски!"
Весь вечер комендант пребывал в глубоком раздумье, и Лань тоже была грустна и молчалива. Она сидела в стороне с младенцем на руках, и, поглядывая на нее, я всякий раз замечал, что ее взгляд прикован ко мне. Потом несчастный малыш расплакался, и Мюзо, как всегда, бранясь и сквернословя, прогнал Лань в ее каморку, где она ютилась вместе со своим дитятей. Когда Лань ушла, мы с ним поговорили откровенно, и я представил этому господину такие доводы, против которых его алчность никак не могла устоять.
"А почем ты знаешь, что охотник станет тебе помогать?" — спросил Мюзо.
"Это уж моя тайна", — сказал я. Но теперь-то я больше не связан словом и могу, если пожелаете, открыть эту тайну вам. Когда охотники приходят в поселение для заключения торговых сделок, они частенько остаются тут на два-три дня, чтобы отдохнуть, выпить и повеселиться, и нашему новому знакомцу этот обычай тоже пришелся по нраву. Он играл в карты с солдатами, обменивал у них свои меха на спиртное, пел, плясал, — словом, развлекался в форте как мог. Я как будто уже говорил вам, что солдатам нравилось слушать мои песни, а так как делать мне все равно было нечего, то я часто пел им и бренчал на гитаре; иной раз мы задавали целые концерты: солдаты принимались петь хором или танцевать под мою немудреную музыку, пока дробь барабана, возвещавшая отбой, не клала конец нашему веселью.
