Однажды на занятии в классе, не теплом, но и не очень холодном, задремал, верный своей привычке, Аржанухин, который [37] из тактических соображений уселся где-то в задних рядах, подальше от преподавательского стола. Ряды состояли из фанерных стульев с откидными сиденьями и откидными же, большей частью поломанными, столиками на задней стороне спинки. Мебель эту свезли сюда не иначе как из пустующих залов заседаний за ненадобностью: заседаниями фронту не поможешь.
Майор, как обычно, давал неожиданные и трудные вводные, проверяя сообразительность будущих механиков-водителей и командиров машин. Он и в учебной аудитории умело создавал атмосферу танкового боя, то и дело изменяя ситуацию, держа нас в постоянном напряжении, заставляя все время мыслить, не поддаваясь первому душевному порыву, при решении той или иной тактической задачи. Нет, наш наставник отнюдь не отрицал ни смелости, ни риска при принятии решения (бой есть бой!), но всячески добивался, чтобы и то и другое было по возможности разумно. «Умереть в бою — нетрудно, победить и остаться живым — значительно трудней, — охлаждал он горячие стриженые головы. — Тут одним «ура» не возьмешь. Да и кто тебя услышит за броней сквозь грохот и скрежет?»
Так же поступал преподаватель и в поле. На тактических занятиях он не только обучал нас взаимодействию в составе танкового экипажа, взвода и роты, но и давал нам прочувствовать состояние бойцов танкового десанта. Для этого на одном из учений всех курсантов, кроме назначенных членами экипажей легких танков, он усадил на броню. И вот взвод Т-26 по условному сигналу ринулся на штурм высоты, занятой «противником». Окутанные снежными облачками, мчались по белому полю юркие машины, хлопая на ходу холостыми патронами. Снежные вихри залепляют глаза десантникам, которые словно прилипли к башням, изо всех сил вцепившись в десантные скобы и крепко прижав к себе винтовки, чтобы не выронить, чего доброго, на каком-нибудь ухабе или при резком повороте. Танки несутся быстро, часто меняя курс, потому что «противник» ведет интенсивный противотанковый огонь (условный). За рычагами — опытные водители-инструкторы. Встречный ветер пронизывает тебя насквозь, мешает дышать и так и норовит сбросить тебя с брони. Сквозь его посвист и рев двигателей доносится трескотня пулеметов «неприятеля», засевшего в деревне. И ты чувствуешь себя привлекательной [38] живой мишенью, в которую целят одновременно все огневые точки.
Скорей бы сигнал на развертывание десанта: уже не ощущаешь рук от близости жгучего на морозе металла. Вот она — зеленая ракета! Танки чуть сбавляют ход, и мы кубарем ссыпаемся в мягкий снег, тотчас же подхватываемся и изо всех сил торопимся за танками, увязая в глубоком снегу. Протоптанные гусеницами узкие дорожки тянутся к окраинным домикам. Кто-то сообразительный выскочил на гусеничный след, и вот уже почти все наше отделение атакует не по уставу: двумя извивающимися вереницами. Ур-ра-а! Боевой клич нарастает как шквал и гремит над широким полем: и слева и справа тоже накатываются на высоту неровные цепи десантников. Быстрей, быстрей! Лица наши горят от быстрого бега и резкого на просторе ветра. Совсем немного осталось...
Уже три танка, шедшие перед нами, похоже, замедляют ход и один за другим останавливаются наверху, почти у самых изб. И когда мы, с подкатившимся к самому горлу сердцем, поравнялись наконец с боевыми машинами — над нашими головами круто взмыли две красные ракеты, возвещая о взятии высоты. «Бой» окончен. Майор, высунувшись из командирского люка головного танка выше пояса, с удовольствием поглядывает на разгоряченную удачной атакой пехоту, а из кривых деревенских улочек, обозначенных глубокими пешеходными тропками, сбегается возбужденная ребятня. Мальки до глаз закутаны кто в теплый бабий платок, кто в отцовский башлык. Дотошный ребячий народец с восхищением глазеет на танки, над которыми курится белый пар, словно над остывающими после долгой скачки конями, на водителей в черных танкошлемах, шныряет между толпящимися там и сям группами курсантов. Наши учебные винтовки и деревянные гранаты, утяжеленные железными рубашками, дети принимают за всамделишное оружие, а мальчишки, что побойчей, выпрашивают у безусых дядей «патрончик», то есть стреляную гильзу, но у нас ее нет. Кто-то объясняет ребятам, что поживиться они могут там, где были установлены пулеметы... Но мне пора уже вернуться в тактический класс.
После очередной вводной: «Вы в атаке. Противник ведет сильный артогонь. У вашего танка вдруг заглох двигатель. Ваши действия как механика-водителя?» — преподаватель выждал несколько секунд и громко вызвал: [39]
— Курсант Аржанухин!
Сосед слева незаметно толкнул спящего локтем в бок, а сзади кто-то торопливо шепнул:
— Открыть люк-лаз и срочно оставить машину.
Испуганно вскочивший соня добросовестно и даже не без лихости отбарабанил ответ. Великолепные брови Бойцова вопросительно выгнулись вверх, а курсанты судорожно корчились от душившего их смеха, стараясь не очень скрипеть рассохшимися сиденьями. После короткого замешательства майор, рубанув воздух рукой, обескураженно воскликнул:
— А ведь опять спал... Эх, русское офицерье! — и захохотал вместе со взводом.
Изумительно скучного, должно быть, не вполне здорового и поэтому сильно уставшего преподавателя ГСМ (горюче-смазочных материалов) мы называли между собой Водомаслозаправщиком. Глупо, конечно, тем более что кому-нибудь из нас, технарей, в будущем, вполне возможно, придется заниматься этим архиважным в автобронетанковых войсках делом. 26 декабря
Наши войска на внешнем кольце окружения Сталинграда продвинулись на 15—20 километров вперед. 27 декабря
Наступающие части Красной Армии вышли в район Среднего Дона.
28 декабря
Количество пленных немцев в районе Сталинграда превысило 35 тысяч.
Сводки очень выразительные. 30 декабря
На одном из участков, должно быть, внутреннего кольца перешел линию фронта командир батальона противника и сдался в плен — допекло! Ему предложили вернуться к своим, он снова пришел и привел в плен свой батальон. [40] 31 декабря
Выбегая на построение, краем уха услышал знакомый звучный голос из Ленкомнаты: «Ломая сопротивление противника, войска... фронтов продолжают упорно продвигаться вперед... Захвачен эшелон самолетов...» У нас сегодня вождение.
* * *
Декабрь ТАМ прошел нормально: группа войск Манштейна, как ни пыталась разорвать кольцо окружения, которое намертво замкнулось вокруг фашистских армий под Сталинградом, в конце концов отброшена на юг, понеся при этом большие потери, и теперь откатывается к Ростову-на-Дону. Под угрозой быть отрезанными оказались немцы и на Северном Кавказе: Южный фронт и Северная группа Закавказского фронта перешли в наступление против северокавказской группировки гитлеровских войск, а Юго-Западный фронт продолжает наступать в восточной части Донбасса. [41] 1943 год 1 января
Новый год наступил в самый разгар битвы в Сталинграде, на обоих «кольцах» — внутреннем и внешнем. Тщетно пытается немецкое командование любой ценой спасти 6-ю общевойсковую и 4-ю танковую армии из советского капкана. Как прав Ютель! Веселенькое, ничего не скажешь, Рождество у фрицев, с «хлопушками» и «фейерверками»...
Встречаю новогодие в полнейшем одиночестве на танкодроме, в лесу, недалеко от опушки, в остывающей землянке, которую меня оставили отапливать, чтобы очередная группа курсантов, прибыв рано утром на вождение, не выбивала на морозе дробь зубами и ногами.
Добросовестно прокочегарив до позднего вечера, смены так и не дождался. Уже брошено в широкий зев прожорливой кирпичной печи последнее полено, а ни топора, ни пилы нет. Подтаскиваю дверь, сбитую из промерзлых толстых досок и сорвавшуюся из-за своей тяжести с петель, к самой топке и от нечего делать пробую сидя дремать, устроившись на двери. Из печи в лицо веет жаром, а спину так и прихватывает холодом: мороз ночью усилился. Уже потускнели и покрылись серым пеплом угли, рдеют только две-три крупные головешки; «уж полночь близится», а сменщиков «все нет». Что они там? Забыли, что ли, про меня? Не может быть. Наверное, просто поздно спохватились и не рискнули ночью да в мороз послать курсанта в сколько-то там километровую даль от города: запросто можно заблудиться и замерзнуть. Однако терпеть стужу, которая постепенно заполнила землянку от стылого и скользкого земляного пола до самой крыши, сделалось невмоготу. Нужно было что-то предпринимать. Выйдя из землянки, задумчиво [42] бреду к опушке, откуда сквозь стволы деревьев видел днем в отдалении несколько домиков. Остановившись под сосной, с надеждой всматриваюсь в реденькие огоньки небольшой деревушки. На сердце сразу как-то легче стало: все же ты не один на свете. Сквозь скрип снега под моими сапогами почудился мне звук пилы. Прекращаю на минуту пританцовывать на месте: точно! Проваливаясь в снег выше голенищ, спешу туда через нетронутое белое поле, синевато отливающее под луной, останавливаюсь время от времени, чтобы прислушаться. Визжит! Визг пилы словно песня. Кто-то среди ночи пилит дрова. Войдя, запыхавшись, во двор, кратко объясняю ничуть не удивившимся хозяевам причину столь позднего визита. Пилу двуручную мне доверили, и я, воротясь к своей землянке, кое-как разделал на метровые поленья верхнюю половину высокой сосны, нечаянно поваленной тяжелым КВ. Пила оказалась очень острой, и промерзшая древесина хорошо поддавалась. Разогрелся. Зарядив пятью поленьями печь, отнес инструмент обратно, преисполненный самой теплой благодарности к совершенно незнакомым людям. Пожелав мужчине, коловшему звонкие дрова у крыльца, и его семье здоровья и счастья в новом году, возвращаюсь по своему следу назад, затаскиваю все дрова в землянку, пристраиваю увесистую дверь на место, чтобы сберечь тепло. Теперь можно поудобнее усесться на толстый кругляш перед печью, в которой, весело пощелкивая, уже разгорается подтопка — мелкие сосновые сучья. Спать расхотелось, да и не на чем. Чтобы скоротать как-нибудь длинную ночь, начинаю перечитывать полученные в декабре письма.
