А есть нам всегда хотелось очень, особенно после занятий на морозе. И не забыть наших ухищрений раздобыть что-нибудь съедобное: кочан капусты, например, замечательной мороженой капусты, превратившейся в кусок льда, или несколько картофелин, вынесенных в ведре с грязной водой и очистками [46] через черный ход пищеблока, когда на кухне работал наряд из нашей роты, или хотя бы жмых, предназначенный для откормки свиней. Похищенную предприимчивым курсантом плиту жмыха (плиткой ее не назовешь) при первой же возможности разбивали на мелкие осколки и прятали в карманы. Кто-то из ребят имел неосторожность засунуть в наволочку своей подушки кусочек жмыха про запас.
После вечерней поверки, в неофициальной ее части, старый старшина, выждав, когда уйдет командир роты, произнес следующую трогательную речь: «Товарищи курсанты! 13-я рота! До чего ж мы дожили... — Тут старшина горестно тряхнул своим чубом и продолжал дрогнувшим голосом: — У несчастных свинок, животных несмышленых, последний паек отнимаем...» В этом месте он вздохнул со всхлипом, помолчал, отыскивая взглядом помкомвзвода, на территории которого был обнаружен злополучный обломок подсолнечного жмыха, потом вдруг яростно сверкнул глазами и хрипло рявкнул: «Товарищ сержант! А того разгильдяя — под нары!»
«Под нары» — это значит вне очереди мыть полы под нарами, где передвигаться можно было с большим трудом только на четвереньках, низко пригибая голову. Полы под нарами относительно чистые, так что все мытье заключалось в умении протереть мокрой тряпкой доски пола, не насажав себе при этом шишек на лбу и на макушке о множество деревянных стоек, подпирающих наши спальные места.
С особым энтузиазмом ходили мы в наряд по пищеблоку, потому что там можно было набить желудок всяким овощем, не говоря уже о том, что после обеда работающим на кухне при очистке котлов давали похлебать чего-нибудь из первого. Некоторые из нас возвращались с суточного дежурства мучимые сильной изжогой или с расстроенными желудками...
Курящие страдали (доброй половине из нас это было непонятно) из-за отсутствия табака: его не выдавали курсантам. А денег у нас не было, так как еще в прошлом июне в ЧВАШМ мы все, как один, с энтузиазмом подписались на оборонный заем на все свое годовое денежное довольствие. В месяц курсанту полагалось 40 солдатских рублей, но эти деньги не очень-то выручили бы наших курцов, потому что стакан самосада на базаре в Челябинске стоил сто рублей, а одна самокрутка — десять. Да и как попадешь на рынок, если увольнительные в город не разрешались. На перерывах между занятиями частенько [47] можно было наблюдать, как бычок, бережно передаваемый из рук в руки, словно бог весть какая драгоценность, докуривался, наколотый обмусоленным концом на иголку, ввиду того что удержать его в пальцах было просто невозможно.
А занятия шли своим чередом. Сейчас, среди зимы, они часто состояли из сплошного дрожания от холода. Особенно ужасные места — это парки и тиры, где полы цементные, печей никаких и где было всегда холодней, чем на улице.
Первая стрельба в тире. На огневом рубеже три башни-кабины. В башне установлена малокалиберная винтовка с пушечным прицелом. Внутрь заходим по двое: командир орудия и заряжающий. Затем по команде меняемся обязанностями. Заняв свои места, ведем наблюдение: впереди, в отдалении — освещенная панорама пересеченной местности. Кабина плавно покачивается: наш «танк» движется. Низ у кабины напоминает пресс-папье, а снаружи к кабине приделан поручень, на который нажимает преподаватель огневой подготовки лейтенант Гусев, наш взводный. Вот за фанерной броней слышен его ровный голос:
— Справа — 30!
Наводчик, не отрываясь от прицела, торопливо вертит рукоятку механизма поворота башни.
— Танк противника! Дистанция — 500 метров. Бронебойным — заряжай!
Последние слова команды относятся ко мне. Остывшими пальцами не очень-то удобно в темноте засунуть маленький патрончик на свое место. Наконец ощупью перекос устранен, затвор щелкает.
— Готово!
А с правой стороны низкой сцены, на которой изображено поле боя, действительно ползет миниатюрный макет танка. Он не спеша движется вдоль фронта. Командир орудия открывает огонь, но танк скрывается за высоткой на левом краю сцены. Три моих «снаряда» тоже не причинили ему никакого вреда.
Посрамленные, вылезаем, вернее, выныриваем друг за другом из-под башни, у которой не забрана фанерой тыльная нижняя половина. Мой товарищ, недостаточно низко нагнувшись, задевает головой за деревянный кольцеобразный брус башенного каркаса и теряет шапку. Сконфузясь еще сильнее, он неловко приседает, чтобы достать ее, и засвечивает на лбу здоровенный синяк. [48]
Осенью нужда научила нас драить полы. Эта нелегкая и ответственная работа называется в училище «вождением». Значение этого слова вначале было для нас не совсем ясно.
Впервые попав в наряд по роте, мы провозились с уборкой до двух часов ночи. Полы в казарме некрашеные, шероховатые — ни голики, ни песок их не брали. Свинцово-серое небо исходило бесконечными дождями, земля совершенно раскисла и прилипала к сапогам, а отмывать их было негде, разве что в лужах с грязной жижей — поэтому на затоптанный пол даже смотреть жутковато. Но вот работа кончена. Разогнув усталые спины и с гордостью обозрев плоды своего титанического труда, мы уже собирались вымыть руки и юркнуть в свои постели, да не тут-то было. Некстати появился из каптерки сонный старый старшина, провел подкованным каблуком по непросохшему сероватому полу и начисто забраковал всю нашу работу: от подковки на половице осталась предательская светлая полоска. Пришлось все начинать снова, и драили мы в тот раз до самого подъема, а потом на занятиях напропалую клевали носом.
Но однажды, когда мы, группка проштрафившихся из разных взводов, лениво перебраниваясь в предвкушении бессонной ночи, безо всякого энтузиазма ползали на карачках по беспросветно грязным проходам, нам неожиданно повезло. Примерно через час после отбоя «старый» курсант, то есть курсант, прибывший в училище на энный отрезок времени раньше нас, прошел мимо по «прешпекту» с ведрами грязной воды. Он был из другого батальона, одна рота которого размещалась в правой половине нижнего этажа нашего здания. Иронически покосившись на нашу возню, «старик» бросил на ходу:
— Боже мой, какая кустарщина! А где же новейшая техника, призванная облегчать труд человека?
С досадой и недоумением уставились мы на шутника.
— Эх вы, тринадцатая штрафная! Да так у вас пол никогда не будет даже приблизительно чистым. Отдохните пару минут — получите исчерпывающий инструктаж.
Быстро вернувшись с чисто ополоснутыми ведрами, он принес из своего расположения две деревянные швабры с длинными ручками. Собственно швабра насажена на конец рукояти и представляет собой полуметровый отрезок доски, к которой крепко прибита толстая, чуть ли не в три пальца, амортизационная резина. Эту резину (она широким кольцом опоясывает изнутри нижнюю часть башни, опущенную в корпус [49] танка, и предохраняет членов экипажа, которые работают в боевом отделении, от ушибов и увечий при резких поворотах, толчках, а также при рикошетах) бывалые курсанты снимают со старых машин, предназначенных для демонтажа. Прошлой зимой в училище доставлен был подбитый и списанный старый КВ-1, проговорился как-то один из штатных водителей. Трое ребят, посланные навести порядок в танке, обнаружили, к своему ужасу, под топливным баком чью-то мороженую ногу в совсем новом сапоге...
— Смотрите, салажата! — приказал наш добровольный инструктор и, выплеснув на «вымытый» нами пол целое ведро воды, жестким веником быстренько развел жидкую кашицу, поясняя при этом:
— Чем жиже — тем лучше. Это операция номер один, подготовительная. Берите венички и продолжайте... Так. А теперь приготовьте пустые ведра и совки, чтобы собирать грязь. Нет совков? Сойдут куски фанеры, можно и просто горстями.
Затем он взял в руки швабру и, отойдя к дверям, торжественно объявил:
— Испытанная боевая машина Т-2-1К. Расшифровывать не имею права: военная тайна. Экипаж — три человека.
Подозвав меня с Елькиным, он дал нам держать длинную рукоять, а сам установил швабру строго параллельно половицам, наступил на швабру ногами и, тоже ухватившись за ручку, весело скомандовал:
— Полный вперед! Да гоните точно вдоль половицы, не портите мне борозды!
Мы резво затрусили по проходу, таща за собою упруго цепляющуюся за пол швабру с живым грузом. Позади, радуя глаз, ярко забелелась полоса чистого пола. Швабра захватывала сразу две-три половицы!
— Это и есть главная операция, именуемая еще с первого здешнего выпуска «вождением». Преимущества техники всем понятны? Вопросы есть? Ну, седлай тогда швабру кто потяжелей. Вот подходящий балласт, — показал наш новый товарищ на белобрысого флегматичного Елькина. — А ему, — кивнул он на Бородина, — мускулатуру надо развивать, иначе службы в танковых войсках не осилит.
