– А на дереве?
– Большую птицу, – ответил я.
Он подал мне увеличительное стекло.
– Ну да, – подтвердил я, рассматривая теперь увеличенное изображение, – на дереве сидит большая птица. И у нее, похоже, весьма приличный клюв. Я бы сказал, что это пеликан.
– Что ж, вас нельзя поздравить с отличным зрением, – скептически заявил профессор. – Это не пеликан, и, собственно, даже не птица. Возможно, вам будет интересно узнать, что мне все-таки удалось застрелить именно этот экземпляр. Это было единственным безусловным доказательством увиденного мной, которое я был в состоянии увезти с собой.
– Значит, оно у вас есть? – Наконец-то речь зашла о каком-то материальном подтверждении его слов.
– Оно у меня было. И, к великому сожалению, в числе многого прочего пропало во время той же аварии с лодкой, из-за которой пострадали мои фотографии. Я схватился за него, когда оно исчезало в завихрениях быстрого течения, и у меня в руке осталась только часть крыла. Выбравшись на берег, я потерял сознание, но, тем не менее, жалкий остаток моего грандиозного трофея сохранился, и сейчас я вам его продемонстрирую.
Из верхнего ящика стола профессор извлек то, что сначала показалось мне частью крыла громадной летучей мыши. Фрагмент был не менее двух футов в длину и представлял собой изогнутую кость с висевшей под ней кожистой перепонкой.
– Чудовищная летучая мышь! – вырвалось у меня.
– Ничего подобного, – сурово отрезал профессор. – Вращаясь в просвещенной, научной среде, я даже не представлял, что основополагающие принципы зоологии могут быть настолько плохо известны. Я допускаю, что вы можете не знать того элементарного факта из сравнительной анатомии, что крыло птицы представляет собой, по сути, предплечье, тогда как крыло летучей мыши состоит из трех удлиненных пальцев с перепонками между ними. В нашем случае данная кость определенно не является предплечьем; вы сами видите, что здесь на одиночной кости находится одиночная перепонка, и поэтому она никак не может принадлежать летучей мыши. Но если это не птица и не летучая мышь, тогда что же?
Мой небогатый запас познаний был исчерпан.
– Я действительно не знаю, – сказал я.
Челленджер открыл классический труд, к которому уже отсылал меня для справки.
– Вот, – сказал он, указывая на рисунок необычного летающего чудовища, – здесь дана прекрасная репродукция птеродактиля[48], летающей рептилии юрского периода. На следующей странице изображено устройство его крыла. Будьте любезны сравнить это с тем, что находится в вашей руке.
По мере того, как я рассматривал рисунок, во мне нарастала волна изумления. Теперь я уже был убежден в правоте профессора, – в этом не могло быть никаких сомнений. Совокупность всех доказательств была исчерпывающей. Рисунок, фотографии, рассказ Челленджера и, наконец, настоящий образец – все это полностью подтверждало его правоту. И я сказал об этом профессору со всей горячностью, на какую только был способен, потому что чувствовал, что с этим человеком обошлись незаслуженно дурно. Он откинулся на спинку кресла, прищурив глаза и примирительно улыбаясь. Профессор словно грелся под неожиданно появившимися из-за туч лучами человеческого тепла.
– Это самое великое открытие, о котором мне когда-либо приходилось слышать! – воскликнул я, хотя здесь во мне говорил энтузиазм скорее журналиста, чем ученого. – Это просто колоссально! Вы – настоящий Колумб науки, открывший человечеству затерянный мир. Я чрезвычайно сожалею, что сомневался в вас. В это трудно было поверить, это было немыслимо. Но теперь я познакомился с вашими доказательствами и уверен, что они смогут убедить любого.
Профессор удовлетворенно мурлыкал.
– А дальше, сэр? Что вы сделали потом?
– В то время был сезон дождей, мистер Мэлоун, и мои запасы истощились. Я обследовал часть этого огромного горного хребта, но так и не смог найти способ на него взобраться. Пирамидальный утес, на котором я увидел и подстрелил птеродактиля, был более доступен. Поскольку я в свое время немного занимался альпинизмом, мне удалось подняться до середины утеса. С этой высоты я получил более полное представление о плато, расположенном на вершине скал. Оно оказалось очень большим; я не смог увидеть края обрамленных зеленым лесом скал ни в восточном, ни в западном направлении. Внизу находился болотистый участок джунглей, где путника подстерегали змеи, ядовитые насекомые и лихорадка – естественная защита этой уединенной страны.
– Заметили ли вы там какие-нибудь следы жизни?
– Нет, сэр, но в течение недели, которую мы простояли лагерем у подножия скал, мы неоднократно слышали доносившиеся сверху весьма странные звуки.
– А как же животное, которое нарисовал американец? Что вы думаете о нем?
– Мы можем только предположить, что Уайт поднялся на вершину и увидел его там. Таким образом, мы знаем, что путь наверх существует. Нам также известно, что путь этот должен быть чрезвычайно сложным, в противном случае животные спустились бы и разбежались по окружающим джунглям. Думаю, это понятно?
– Но как же они могли там оказаться?
– По-моему, эта загадка не такая уж и запутанная, – сказал профессор. – Этому может быть всего одно объяснение. Возможно, вы слышали, что Южная Америка является гранитным континентом. Когда-то, в далеком прошлом, в этом месте произошло внезапное гигантское вулканическое смещение пластов земной коры. Эти скалы, должен заметить, базальтовые, а следовательно, имеют магматическое происхождение. Обширная территория, размером с графство Суссекс, была поднята вверх вместе со всеми своими обитателями и отрезана от остального континента вертикальными обрывами из твердых скальных пород, не подверженных эрозии. Что же произошло в результате? Действие обычных законов природы здесь приостановилось. Различные факторы, влиявшие на борьбу за существование во всем остальном мире, здесь были нейтрализованы или видоизменены. Сохранились животные, которые в других условиях исчезли бы. Вы можете обратить внимание, что и птеродактиль, и стегозавр относятся к юрскому периоду, который закончился по меркам развития жизни на Земле очень и очень давно. А в этих случайно образовавшихся особых условиях животные оказались как бы искусственно законсервированы.
– Ваши доказательства, без сомнения, чрезвычайно убедительны. Вам стоит только предъявить их авторитетным специалистам.
– По простоте душевной я и сам сначала так думал, – горько произнес профессор. – Могу вам только сказать, что это совершенно не так: на каждом шагу меня встречало недоверие, порожденное частично глупостью, а частично завистью. Не в моих правилах, сэр, раболепствовать перед кем бы то ни было или искать способ что-то доказать, если мои слова подвергают сомнению. После первых попыток я больше не снисходил до того, чтобы демонстрировать кому-то убедительные доказательства, которыми я обладаю. Сам предмет стал мне ненавистен – мне не хотелось об этом говорить. Когда люди, представляющие интересы любопытствующей толпы, к которым относитесь и вы, приходили, чтобы вторгнуться в мою частную жизнь, я просто не мог встречать их со сдержанным достоинством. Должен согласиться, что по своей натуре я несколько вспыльчив и любая провокация легко приводит меня в ярость. Боюсь, что у вас была возможность в этом убедиться.
Я пощупал свой глаз и промолчал.
– Моя жена также часто увещевала меня по этому поводу, и все же я убежден, что любой человек чести должен чувствовать то же, что и я. Однако сегодня вечером я собираюсь продемонстрировать небывалый образец превосходства силы воли над эмоциями. Я приглашаю вас посетить одно публичное мероприятие. – Он взял со стола приглашение и показал его мне. – Вы сможете побывать на лекции мистера Персиваля Уолдрона, довольно известного натуралиста, которая состоится сегодня в восемь тридцать вечера в зале Зоологического института и называется «Свидетельства из глубины веков». Я получил специальное приглашение подняться на сцену и произнести слова благодарности лектору. Я воспользуюсь случаем и с бесконечным тактом и деликатностью сделаю несколько замечаний, которые смогут заинтересовать слушателей и вызвать у них желание взглянуть на проблему пристальнее. Никаких открытых дискуссий, как вы понимаете, просто указание на то, что существует и более глубокий подход. Я буду строго контролировать себя, и мы посмотрим, сумею ли я через такое самоограничение достичь более благоприятного результата.
– А я могу туда прийти? – с жаром спросил я.
– Ну, разумеется, – радушно ответил Челленджер. Его подчеркнутое дружелюбие в общении было не менее всепоглощающим, чем его неистовая вспыльчивость. Благожелательная улыбка была просто великолепна: щеки внезапно превращались в сочные яблоки, красневшие между его полуопущенными глазами и внушительной черной бородой. – Приходите во что бы то ни стало. Мне будет приятно сознавать, что в зале у меня есть по крайней мере один союзник, каким бы неумелым и несведущим в предмете разговора он ни был. Я полагаю, что зрителей будет много, поскольку Уолдрон, хоть он и абсолютнейший шарлатан, весьма популярен среди своих приверженцев. А теперь, мистер Мэлоун… Я уделил вам несколько больше времени, чем рассчитывал. Один индивидуум не должен монополизировать то, что принадлежит всему человечеству. Буду рад встретиться с вами сегодня вечером на лекции. Надеюсь, вы понимаете, что никому не должны рассказывать о том, о чем мы с вами сегодня говорили.
