При упоминании имени вождя Люси встала и горячо пожала ему руку, принося все свои извинения и прося забыть весь этот разговор.
– Хорошо, – немного устало ответил ей Молчун, – давайте, забудем об этом и больше не будем вспоминать. Давайте говорить о чем-нибудь другом.
– Давайте, – согласилась девушка и снова присела на свою полку, уже немного упокоившись и приобретя самый настоящий вид женщины, которая готова вас слушать во все глаза.
Почувствовав все это, Молчун не стал больше испытывать судьбу и перевел разговор в абсолютно другое русло, в котором не было места так называемым инстинктивным побуждениям и проявлениям каких-то свободолюбивых чувств.
Как вы понимаете, они разговаривали о политике, о линии выдержки партии, об огромных достижениях революции и еще много о чем, что, можно сказать, вообще не касалось чей-то личной жизни, и тем более, возрождающихся вместе с нею вполне природных чувств.
Но таковой была на тот момент советская женщина, и даже сам Молчун искренне пожалел о том, что так называемая пропаганда совершила совсем не в ту сторону рывок, который по-настоящему отдалил чувства человека от его реального присутствия в самой жизни.
Даже самое сильное впечатление, которое могло быть добыто в том времени, не могло быть вне присутствия живой линии партии или хоть какой-то величины реально существующего государства.
Призрак еще не осуществленного в жизнь коммунизма по-настоящему штамповал из людей роботов, которым напрочь было запрещено пользоваться чувствами, какой бы не была истинная суть их природного происхождения.
На секунду самому Молчуну от этого понимания стало страшно, и он даже приостановил свою речь, но тут же взял себя в руки, решив по-настоящему об этом подумать когда-нибудь в другой раз.
Поезд медленно тащился по построенной кем-то колее и лишь изредка издавал гудки, очевидно извещая кого-то о своем приближении.
Вскоре они прибыли на какую-то станцию, название которой ни он, ни Люся так и не смогли рассмотреть из-за огромного, растянутого на всю ширину вокзального фасада плаката с призывами к труду и миру.
Постояв здесь совсем немного, поезд, фыркнув, двинулся далее, оставляя позади толпу возбужденных чем-то людей, которые собрались для чего-то на перроне и дружно ходили взад-вперед с самыми различными флажками и флагами, иногда перемешанными небольшими транспарантами.
– Ой, смотрите, – несколько возбужденно вскрикнула Люся, указывая рукой куда-то на середину всей той, бродившей по перрону публики, – а наши уже празднуют труд и май. Ой, как хорошо, – и она от удовольствия даже похлопала в ладоши, словно маленький ребенок.
Глаза ее искренне засверкали какой-то внутренней и восторженной синевой, лицо расплылось в широкой улыбке, а щеки мгновенно наполнились свежим румянцем, очевидно проистекающим где-то из глубины той самой души, которую она так яростно отрицала.
Но мужчина не стал ей говорить об этом, а лишь, молча, улыбнулся, наблюдая за внешне произведенными изменениями.
Ему и самому почему-то вдруг захотелось так же порадоваться, и даже отчасти захлопать, как она, в ладоши. Видимо, что-то внутреннее и вовсе не заметное передалось одночасье по пути, отчего на душе стало как-то теплее и радостнее.
На какое-то время он даже забыл, зачем сам здесь находится и с какой целью направляется в Германию.
Его по-настоящему забавляла эта очень простая и в то же время политически стойкая девушка, которая всей своей душой отстаивала так называемые партийные интересы, хотя сама вряд ли была так называемым членом партии того времени.
Но больше всего Молчуна удивляли ее глаза. Они словно наполнились живым светом и именно того окраса, который ему почему-то нравился, зачастую присутствуя в глазах самых простых немцев.
Но в то же время, он не мог вспомнить хотя бы одного случая такого искреннего выражения восторга со стороны тех самых людей, которые находились по ту сторону границы.
Молчун чем-то даже сравнил всех их с живыми или ходячими мумиями, мало подвластных жизни самой души и больше подверженных только корысти присутствия человеческого тела.
Да, теперь, он действительно уловил значительную разницу между так называемым советским человеком и обыденным европейцем, представителем любого класса и любой страны, так как, по сути, все они выглядели абсолютно одинаково, по крайней мере, именно для него.
И это также дало ему повод для того, чтобы по-настоящему поразмыслить обо всем на досуге и хоть чем-то занять свое так называемое не используемое для службы время.
То, что он относился к службе внешней разведки, являлось в самой величайшей степени секретно.
Его позывной знал лично только товарищ Сталин и еще несколько лиц из самого ближайшего окружения.
Все остальные работники видели в нем лишь обычно присутствующего чиновника, способного лишь наблюдать, но никак не принимать какие-либо решения.
Но так было лишь в советском посольстве или на стороне того государства, которое он непосредственно и представлял.
На территории же другой страны он был и представлялся абсолютно другим человеком и был по-настоящему офицером той структуры, которая стояла на самой ближней ступеньке к истокам действующей гитлеровской власти.
Граф, как привычно звали его все немцы, выглядел и по всем признакам был настоящим арийцем, что, соответственно, подтверждали все произведенные над его телом манипуляции и соответствующего значения анализы.
Он был по-своему высок, аккуратно, то есть атлетически сложен, в отличной физической и спортивной форме, имея при этом соответствующий разряд.
Вместе с тем ему принадлежал высокий лоб, прямой нос, особо подчеркнутая полоска губ, надежно закрытый с обеих сторон челюстями подбородок, широкий разлет по-своему тонких бровей и открытого взгляда голубые глаза.
То был настоящий ариец и именно по этой причине его полюбил лично фюрер, выставляя во многом напоказ перед своими собственными друзьями по партии или гостями, и демонстрируя тем самым истинный образец нового арийского племени.
Сказать, что ему было легко при этом, значило бы вообще не сказать ничего, ибо число так называемых завистников значительно превосходило все требуемые запросы, исходящие лично от самого фюрера.
Но вместе с тем одного этого было на тот момент достаточно, чтобы никто по-особому не копался в его так называемом досье, которое, правда, по-настоящему было очень хорошо законспирировано, что даже сведущему во всех таких делах гестапо и в голову не могла прокрасться мысль о том, что он – настоящий группенфюрер СС, и есть именно тот человек, который работает на русских.
Дипломатическая должность военного атташе позволяла присутствовать ему на многих переговорах и даже быть личным представителем фюрера на такого рода собирательных комитетах.
Так они назывались тогда, хотя, вполне естественно, это не афишировалось и по уровню значимости относилось к самой наивысшей степени секретности.
Таким образом, сам Молчун как бы был по-настоящему мостом между управляющими тиранами обоих государств. А именно так и принимали их все те, кто и присутствовал на тех самых переговорах.
Конечно же, они не говорили об этом в открытую, но всячески намекали, что власть необходимо делить и нельзя сосредотачивать в каких-либо одних руках.
Но сейчас, все эти, мельком пробежавшие в его голове мысли непосредственно к делу не относились, а потому, продолжая вполне искренне восхищаться такими замечательными переменами в настроении девушки и улыбаясь, Молчун слегка встряхнул головой, проводил взглядом убежавшую вместе с разгоном поезда платформу, и вновь приступил к исполнению обязанностей вполне обаятельного и во многом спокойного человека.
– Какой же вы все-таки черствый, – внезапно выговорила ему Люся, повернувшись к нему лицом, по-прежнему пылающему румянцем.
– Почему же, – по-настоящему удивился он, – я так же, как и вы радовался общему для всех нас празднику. Просто, я все же мужчина и не могу так реагировать, как девушки вашего возраста.
– Нет, нет. Вы, наверное, просто не искренни. Радовались просто так. Без нашего советского энтузиазма.
– Да, нет же, – даже немного обиделся Молчун, – вы просто неверно оцениваете свои и мои возможности. Я все-таки старше вас и вполне естественно реагирую на все по-другому. Вот, вы, например, смогли бы отреагировать так, как я. Предположительно хотя бы, попробуйте поставить себя на мое место.
– Не знаю, но мне кажется, что вы все-таки не тот человек, за которого себя выдаете, – тут же почему-то надулась Люся и отвернулась в сторону.
Румянец несколько спал, а все ее радостное настроение внезапно куда-то улетучилось, как будто его не бывало и вовсе.
