Глава 8
Как это странно: ты живешь в доме всю жизнь, но тебя не оставляет ощущение, что он не твой, и даже более того – что никакого твоего дома вообще нет на свете.
Серафима часто ловила себя на ощущениях такого странного рода, и это ее совсем не радовало. Она считала, что к странностям у человека должен прилагаться талант, а если таланта нет, то странности лишь раздражают окружающих, и справедливо раздражают.
О чем-то подобном она думала каждый раз, возвращаясь домой на Малую Молчановку. Серафима так привыкла к этим мыслям, что они возникали в ее сознании лишь мельком и сразу же исчезали.
К крыльцу она подошла одновременно с незнакомым мужчиной, и по ступенькам между львами они поднялись вместе. Он был с чемоданом, значит, скорее всего ему дали ордер на комнату. После войны некоторые жильцы не вернулись из эвакуации, и в Дом, в огромные его коммуналки, то и дело вселяли новых.
Он поздоровался и открыл перед нею входную дверь. Серафима ответила на его приветствие и вошла вместе с ним в подъезд. Хорошо, если ему на второй или на третий этаж: разговоры ради разговоров с посторонними людьми ее тяготили, но и идти долго молча тоже ведь неловко.
Оказалось, что она ошиблась во всем: новый жилец шел на шестой этаж, как и она, разговоров не заводил, но никакой неловкости при этом не возникало. Вероятно, он был молчалив по натуре, как и Серафима.
– Мы будем соседями, – сказала она, когда остановились перед дверью ее квартиры. – Ведь вы по ордеру вселяетесь?
– Нет, – ответил он. – Соседями, возможно, будем, но ордера у меня нет. Я к Полине Андреевне Самариной. Знаете такую?
Серафима замерла с ключом в руке.
– С ней что-то случилось? – помолчав, спросил он.
То ли он отличался особенной догадливостью, то ли с Серафимой и догадливости никакой было не надо.
– Вы все-таки приехали… – пробормотала она.
– Вы считаете, мне лучше не входить? – быстро спросил он.
– Давайте на улицу выйдем? – предложила Серафима. – Я вам все расскажу, а вы сами решите, что для вас лучше.
Вниз спустились быстро, и так же быстро Серафима пошла по улице к Собачьей площадке. Все, что она могла сказать этому человеку, можно было сказать и прямо здесь, у крыльца, но она была так взволнована, что хотела отдалить этот рассказ.
Он молча шел рядом. Вышли к Дуринову переулку и оказались в сквере, возле клумбы, оставшейся от бывшего здесь прежде фонтана. Зашуршали под ногами сухие листья. Серафима села на лавочку. Он остался стоять.
– Меня зовут Серафима, – сказала она, глядя снизу вверх в его лицо.
– Леонид Семенович Немировский.
На вид ему было лет сорок пять. Или, может быть, пятьдесят. После войны Серафима стала ошибаться с возрастом мужчин. Война их всех переменила.
Лицо у него было усталое. Но главное, в глазах совсем не было жизни. Это было особенно заметно оттого, что глаза были красивые – необыкновенного темно-зеленого цвета. Как лед на глубокой реке.
– Мы не были близко знакомы с Полиной Андреевной, – сказала Серафима. – У нас был всего один разговор, но очень доверительный. Вернее, только с моей стороны доверительный, она едва ли кому-то доверяла. Но о том, что вы должны приехать, в том разговоре сказала.
Она не решалась сообщить ему главное. Она просто не знала, как такое сообщить, и от волнения говорила какие-то совершенно неважные вещи, и сама понимала, что они не важны, и не могла перейти от них к главному…
– Что с ней? – спросил Немировский.
– Ее убили, – вдохнув побольше воздуха – в носу защипало от острого запаха вянущих листьев, – ответила Серафима.
Она не знала, как он встретит это известие, и не понимала, что может сделать, чтобы ему помочь, поэтому смотрела в его лицо с тревогой. Ей показалось, что он побледнел. Но, может, только показалось – его глаза совсем не изменились, и Серафима понимала, почему: они и так не имели в себе жизни, и что же могло в них измениться от известия о смерти?
– Кто? – спросил Немировский.
– Я не знаю. Милиция сказала, что бандиты. Это было почти на наших глазах, то есть в ее комнате, но когда те двое, что ее убили, бежали по общему коридору ко входной двери, их многие видели. И я тоже.
– Это действительно были бандиты?
Почему он решил, что она может разбираться в таких вещах?
– Думаю, что нет, – помолчав, сказала Серафима.
Немировский сел на лавочку. Потер ладонью лоб. О чем он думает, она не понимала, потому что не понимала, что у него на сердце. Но все-таки считала необходимым сказать этому совершенно незнакомому человеку все, что знала о Полине Самариной и о ее смерти.
– Я не знала, кто она, откуда появилась в нашей квартире, – сказала Серафима. – И не считала себя вправе этим интересоваться. Тем более что мы почти не виделись, она из своей комнаты редко выходила. Но что она иностранка или долго жила за границей, этого нельзя было не заметить. И по одежде, и по манере держаться, и вообще… Она ничего не знала из того, что здесь у нас прежде происходило, а что теперь происходит, не интересовалась. Когда я ей сказала, что идет борьба с космополитами, она очень удивилась. А когда я пояснила, что на самом деле это просто омерзительный антисемитизм, то она встревожилась. Из-за вас, – пояснила Серафима.
– Почему вы решили, что из-за меня?
Немировский посмотрел удивленно. Точнее, в его взгляде на мгновение мелькнуло что-то живое, и Серафима решила, что это, вероятнее всего, именно удивление.
– Полина сама мне сказала, – ответила она. – Что вы должны приехать к ней из Вятки, что она сама вас сюда позвала, потому что считала, что вы незаурядный врач и вам незачем хоронить себя в глуши…
О том, что Полина сообщила ей о своих близких отношениях с незаурядным вятским врачом, Серафима рассказывать не стала. Зачем? Может, ему будет неприятно, что посторонний человек осведомлен об интимных подробностях его жизни.
Но, кажется, он менее всего думал сейчас об этом.
– Вы уверены, что ее действительно… Вы видели ее мертвой? – спросил он.
– Да.
Серафима судорожно сглотнула. Невыносимо было вызывать в памяти картину всего лишь месячной давности: нож на полу, кровь, все залито кровью, и не верится, что загадочная, как на картине да Винчи, улыбка светилась прежде на Полинином лице, которое теперь так страшно исказила смерть… Не изгладилась она еще в сознании, та картина, – все вспомнилось мгновенно, и ужас той минуты, когда Серафима вбежала в комнату Полины и увидела ее мертвой, вспомнился тоже.
– Извините, – сказал Немировский. – Сядьте.
Серафима и не заметила, что вскочила с лавочки. И вид у нее, наверное, стал такой, что он забеспокоился.
– Да-да, – виноватым тоном сказала она, садясь. – Это вы меня извините, просто… Ее убили… очень жестоко.
– Они по-другому не умеют.
Серафима не знала, что ответить. Те двое, что убили Полину Самарину, стояли у нее в памяти так же ясно, как мертвое лицо убитой. Один из них еще мог сойти за бандита выражением тупой жестокости, но второй, безусловно, относился к тем, кого Немировский назвал «они».
Ничего не зная о своей недолгой соседке, Серафима понимала, что та принадлежит к категории людей, занятых опасным и двусмысленным делом. Приязнь, которую она испытывала к Полине, была совершенно безотчетной, ничем не подкрепленной – это был просто восторг перед явлением загадочной ее красоты. И смерть ее тоже явилась в чистом виде, вне зависимости от всего, что могло быть связано с Полиной, и такое неприкрытое, голое, жестокое явление смерти ужасало особенно.
– Она работала на них за границей, а потом они ее убили, – сказал Немировский. – Я понимал, что этим кончится, но остановить ее не сумел. Да она и сама все понимала, – добавил он, помолчав. – Видимо, нельзя уже было остановиться.
«Вы совсем не обязаны мне что-либо объяснять», – хотела сказать Серафима.
Но тут же подумала, что такие слова могут его обидеть, и промолчала.
– Что ж, спасибо, – сказал Немировский. – Я пойду.
– Куда? – спросила Серафима.
– В минздрав. Надо получить назначение на работу.
– То есть вы не уедете обратно?
Тут же она подумала, что вопрос прозвучал как-то радостно. Радость была сейчас совершенно неуместна, и Серафима смутилась.
– Не знаю, – пожал плечами Немировский. – Как решат.
«Мне все равно», – этих слов он не произнес, но в его глазах они видны были ясно. Как листья, вмерзшие в лед.
– Но не с чемоданом же вам идти в минздрав, – сказала Серафима.
– Почему? Можно и с чемоданом.
Чемодан был и небольшой, и неказистый – потертый, с тусклыми металлическими уголками. Вероятно, в нем помещалось все имущество Немировского. Серафима не понимала, почему ей так кажется – пальто у Леонида Семеновича было не роскошное, но аккуратное, даже элегантное, и, хотя он не производил впечатления богатого человека, нищим точно не выглядел.
Усталостью и неприкаянностью от него веяло, вот в чем дело.
