— Ну да, острая почечная недостаточность. Однако выкарабкалась. Молоток. Ну а ребенок?
Наташа быстро взглянула на бледную Катю и опередила ее с ответом:
— А ребенок еще в роддоме умер. Так вот мы и хотели узнать…
— Позвольте! — Профессор нацепил очки и вгляделся в записи. — Здесь не зафиксирован факт смерти.
Так не бывает. Если бы ребенок умер в роддоме, то здесь, в карточке, все было бы написано. Тебя, Орефьева, чему в колледже учили? То, что у ребенка врожденная патология, здесь отражено. Но то, что он умер, — нет. Что хотите со мной делайте.
И профессор самым невозмутимым образом налил себе следующую рюмку коньяку. Изящным движением выпил и аккуратно положил в рот кусочек банана. Наташа боялась оглянуться на Катю. Она вдруг почувствовала, как ребенок сильно толкнул ее под грудью. Положила руку на живот, делая вид, что поправляет платье, и потрогала пальцами выступ крошечной пятки. Футболист.
— Но разве такое возможно? — недоверчиво спросила она. Пьяные рассуждения профессора ей не нравились. — Может, обычная халатность медперсонала? Забыли сделать запись?
— Ну, милочка! «Забыли»! Это архив! Документы… За такую халатность знаете что бывает?
Старик наехал на нее, будто это она, Наташа Орефьева, допустила непозволительную халатность. Выгнали за пьянку, он и рад поводу вылить ведерко грязи на родное учреждение!
— Семен Кириллыч! — рассердилась Наташа, устав наблюдать, как ее бывший преподаватель превращает чужую проблему в собственный праздник. — Как же можно объяснить этот случай? Вы же работали в тот период, это было всего три года назад!
— Три? — Профессор пожевал губами, почесал переносицу. — Не помню. С такой патологией, как у вашего ребенка, младенцы обычно не выживают. Возможно, вам объявили факт, которого ожидали. Вас нужно было выписывать, а младенец еле теплился. Это лишь моя версия, дамы.
— Ну а потом? — нетерпеливо перебила Наташа, боязливо оглянувшись на окаменевшую Катю. — Потом что, чудо с ребенком произошло, что ли?
Ну, чудо не чудо… — уклончиво произнес профессор. — Я не хочу и не люблю строить предположения и возводить напраслину на своих коллег, хотя они, смею заметить, поступили со мной не лучшим образом, но я…
— Семен Кириллыч, — заерзала Наташа. Обеденный перерыв подходил к концу, а дело не только не прояснилось, но вконец запуталось. — Давайте ближе к делу. Каковы ваши предположения?
— Ну, допустим, был у нас в городе в то время прекрасный талантливый кардиолог. Теперь он не то в Израиле, не то в Штатах. Он первым начал делать уникальные операции на сердце. Умница. Именно он отважился оперировать новорожденных младенцев. Потом его сманили, как водится, ну и…
Наташа во все глаза смотрела на пьяненького профессора, забыв про время, пока ее не отвлек неожиданный глухой звук: Катя, обмякнув, безвольной массой сползла на пол.
— Нашатырь! — заорал профессор. — Там, на кухне, в шкафчике. Орефьева, кому я сказал? Бегом!
Наташа кинулась на кухню, впервые за последние два часа сообразив, в какую темную историю она, собственно, влипла.
Глава 5
Виктор Пашкин уже битый час торчал в своей машине напротив подъезда общежития. Катя не появлялась. Он точно знал, что она в городе, видел ее на рынке в обществе родителей, но подойти не рискнул. Теща откровенно ненавидела неформального зятя, а тесть демонстрировал полное отсутствие интереса. Виктор отчасти понимал Катиных родителей. Им нужен был штамп в паспорте, чтобы иметь полные права на зятя. Чтобы можно было беззастенчиво впрягать его в различного рода бытовые мероприятия типа перевозки картошки с дачного участка в погреб или капитального ремонта с полной сменой сантехники. Все это Виктора, понятное дело, не прельщало. И он этого успешно избегал довольно долгое время. Он любил свободу. До сих пор у них с Катей существовало взаимопонимание. То, что он не жаждет жениться, Виктор дал понять ей сразу, как только решил, что их отношения не ограничатся одной-двумя встречами. Катька тогда не очень-то и возражала. Сказала, что не торопится замуж, хочет сначала получить образование. Это было даже удобно, что она училась в другом городе.
Здесь он мог гулять с кем хотел и сколько хотел, не вызывая ее недовольства, ну а как приспичит — наведываться к Кате. Впрочем, город без нее уже тогда казался пустым. Пашкин так и мотался к ней, как только выпадет свободный денек. А свободных дней у него становилось все меньше. К тому времени его, высокого, здорового, не страдающего разными там интеллигентскими комплексами, присмотрели ребята-макунинцы. Макунина знали в городе все — и милиция, и торгаши, и бизнесмены. Он «пас» ларьки, как грибы окружившие центр города, а заодно и возникающие повсюду кафе и магазины. Пашкин вскоре оправдал доверие группировки и к концу Катиной учебы сменил свой мотоцикл на подержанный сиреневый «кадетт».
У него появились деньги. Работы он не чурался. Набить морду кому скажут — это разве работа? Так, развлечение. Да еще деньги платят. Катю он в подробности своей «службы» не посвящал, но баловать — баловал. Если она чего-то просила — не отказывал. И преданность ее ценил. Не каждая бы пошла на конфликт с предками и ушла бы из трехкомнатной квартиры жить в общагу ради парня, который ей ничего не обещает. А Катя сделала это. И работать была вынуждена устроиться воспитательницей в этом же общежитии, хотя имела модную сейчас профессию бухгалтера.
Виктора такой расклад вполне устраивал. В любое время место для интимных встреч готово, не надо голову ломать — где? А устройся она бухгалтером в какую-нибудь фирму — тут же почувствует самостоятельность, начнет расти по службе, у нее появятся свои деньги… Это ни к чему. Пашкину нравилось, что Катя от него зависит. Нравилась ее детская радость, когда он приносил шикарный торт или дорогие конфеты. Он чувствовал себя королем, пришедшим тайно на свидание к белошвейке. Кого он собирался сделать своей королевой? Эти мысли его тогда не занимали. Конечно, у него все это время были и другие женщины. А как же? Но они приходили в его жизнь и уходили, а Катя оставалась. Почему? Он и сам не раз задавал себе этот вопрос. Почему он всегда возвращался к ней? А шут знает… Может, любовь? Правда, вопрос, почему Катя все это время ждала его и все прощала, как-то не приходил ему в голову. Так уж она, Катя, была устроена. И иначе быть не могло. Последняя отлучка, правда, несколько затянулась. Он ездил в Сочи с женой одного из местных номенклатурщиков, Лилей.
Лиля оказалась не чужда авантюрности и была на редкость азартна.
Они носились по ночным барам, играли в рулетку… Впрочем, играли во все азартные игры, которые предлагал отдыхающим этот благословенный город. Даже ночью в отеле, после горячих мгновений запретной любви, Лиля вытягивала из-под подушки колоду карт и хитро щурилась на своего любовника. Друг с другом они тоже играли на деньги. Такие короткие, но брызжущие страстью и риском романы очень будоражили кровь. После вояжа с Лилей Виктору непросто было вернуться на прежние рельсы, и он некоторое время продолжал по инерции гудеть уже в городе, оттягивая возвращение к Кате. А то, что он рано или поздно вернется, для него было ясно как день. Само собой разумелось. Этот факт даже как-то грел его, придавая его разухабистой жизни оттенок некоторой стабильности. Пожалуй, не попадалось ему в женщинах столь удачного сочетания женских качеств. Катя не была капризной и взбалмошной, хотя могла бы, поскольку внешность имела подходящую. То есть не была дурнушкой, толстушкой и простушкой. Такие в представлении Виктора права на капризы и другие дамские премудрости не имеют. Так вот — Катя не относилась ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. Она не отличалась азартностью и непредсказуемостью, как, например, Лиля, но какая-то невидимая пружина в ней существовала. Она, эта пружина, не торчала наружу, но предполагалась. И он, Виктор, наличие пружины чувствовал и старался не закручивать сей механизм до предела. Другими словами, старался не перегибать палку в отношениях с Катей. По крайней мерс ему казалось, что не перегибает. За десять лет их отношений она ни разу впрямую не заговорила о замужестве. Конечно, это не значит, что она не хочет замуж. Ясно, что она, как и все бабы, хочет определенности, комфорта и, возможно, детей. Так что он со своим предложением придется как нельзя более кстати. И его длительная отлучка будет легко оправдана: погулял напоследок, перед свадьбой. Если он сейчас не женится на Кате, он будет последним лопухом. Как в песне поется: «Гуд-бай, Америка…»
