в неловкое положение на глазах у Ахмеда.
– Привет! – растерянно заморгал парень.
Его приятель оперативно помог ему встать на ноги.
Парень, которого Викки сбила с ног, был примерно одних лет с ней, наверняка англичанин, с копной длинных рыжеватых волос, веснушчатым лицом, в очках в проволочной оправе, закрывавших близорукие ярко-голубые глаза.
– Прошу прощения. – Запоздало вспомнив о хороших манерах, Викки перешла на английский.
– Вот так-то лучше, – с улыбкой сказал парень, отряхиваясь. – Ты всегда такая несдержанная?
– Да, если кто-то будет стоять как пень у меня на дороге, словно он заблудился.
– Я вовсе не заблудился. А ты?
Викки помотала головой:
– Я здесь с Ахмедом. С ним уж точно не заблудишься.
– Ну, тогда ты должна следовать за ним хвостом. – Он обезоруживающе улыбнулся. – Я Джимми. Джимми Петерсен. А это мой друг Том Гудвин.
У Джимми были добрые глаза и интеллигентное лицо, и тем не менее он выглядел как типичный любитель травки в «вареной» футболке. Викки вдоволь насмотрелась на таких в Лондоне. В отличие от него, Том был серьезным молодым англичанином примерно двадцати трех лет со сногсшибательной внешностью: пепельный блондин с глубокими темными глазами на загорелом лице.
– Привет, – кивнула Викки, сразу почувствовав влечение к этому парню.
– Том – политический журналист, – объяснил Джимми.
– Викки, – представилась она, по-прежнему не сводя глаз с Тома. – Викки Боден.
– Француженка? – поинтересовался Том.
– Меня, наверное, выдает мое имя.
– Ну да. А еще легкий акцент. Ты здесь на каникулах?
– Не совсем. Я здесь с особой целью.
Том поднял брови и, на секунду замявшись, сказал:
– Послушай, вечером мы встречаемся с ребятами в местном баре.
– О?..
– Тебе тоже стоит прийти. Познакомишься с нашей компанией. Где ты остановилась? Мы за тобой заедем.
– Я ведь тебя совсем не знаю, – замялась Викки.
Она всегда тяжело сходилась с людьми, но грех было упустить такой шанс.
Уголок рта Тома насмешливо пополз вверх.
– Уверяю тебя, мы не кусаемся.
Викки смущенно потупилась, не зная, что сказать. И тут в разговор вмешался Джимми.
– Ахмед нас знает, – ухмыльнулся он. – Честно говоря, Ахмед знает тут практически всех. И если придешь, ты тоже будешь всех знать.
Ахмед улыбнулся, весьма загадочно. Викки не поняла, это розыгрыш или нет, но дала адрес Этты.
– Мы с Томом снимаем комнаты у Джамала, чуть в стороне от твоего дома, – сказал Джимми. – Всего в нескольких минутах ходьбы. Увидимся позже.
Когда молодые люди затерялись в толпе, Викки с Ахмедом направились вперед. Они прошли мимо плотной завесы из шелковых нитей, свисающих из разноцветных мотков – фиолетовых, оранжевых и желто-зеленых, мимо шелкопрядильщиков и красильщиков шелка и добрались до больших складов, где торговали коврами, совсем тонкими, сотканными вручную, и толстыми, с мягким блестящим ворсом, удивительно приятными на ощупь; ковры или лежали высоко на полках, или были развешены в зависимости от цветовой гаммы.
Несмотря на постоянные отвлекающие моменты, Викки твердо придерживалась первоначального плана покупок и, по совету Ахмеда, отчаянно торговалась. Сбив втрое запрашиваемую цену, она в результате купила синюю шаль с продернутыми сквозь ткань серебряными нитями, две узорчатые подушки – оранжевую и розовую, – латунную лампу под фиолетовым стеклянным абажуром и, наконец, зеркало, без которого тщеславная Беатрис не могла прожить даже дня.
Вспомнив о высокой светловолосой кузине, Викки тут же спросила себя, понравится ли той Марракеш. Стоило приглашать Беа сюда или со стороны Викки это было проявлением эгоизма? Беа, инфантильная и беспомощная, в этом походила на свою мать Флоранс, которая тоже вечно витала в облаках и отличалась удивительной непрактичностью. Тетя Флоранс писала романы, и ее интересовало лишь творчество и выращивание овощей. Тем не менее кузины отлично ладили, и Викки, решив отправиться в Марокко, с удовольствием пригласила Беа, но из-за путаницы с билетами в путешествие они отправились в разное время.
Викки посмотрела на Ахмеда, терпеливо ожидавшего, когда она выйдет из глубокой задумчивости, и в очередной раз удивилась его олимпийскому спокойствию.
– Можно задать вопрос? – спросила она. – Как тебе удается оставаться таким невозмутимым и всегда в хорошем расположении духа?
– Я довольствуюсь тем, что есть, и меня не интересует успех, – с улыбкой ответил Ахмед.
– А почему нет? – растерялась Викки. – Разве мы не должны стремиться к успеху?
– Нашу судьбу определяет Бог. Мы не хозяева своей судьбы. И пока мне хватает денег на жизнь, зачем суетиться? В отличие от вас, мы не ведем борьбу за существование. Ведь все от Бога. И хорошее и плохое.
– И хорошее, и плохое, – эхом повторила за ним Викки, но, увидев торговца одеждой, тут же отвлеклась. – Ой, я хочу посмотреть на кафтаны! У нас еще есть время?
– Если только недолго.
Викки перебрала все кафтаны, в конце концов остановившись на двух из них, и то лишь после того, как Ахмед напомнил, что они опаздывают на ланч с Клеманс.
«Кафе де Франс» находилось в здании в колониальном стиле, выходящем на центральную площадь, запруженную осликами, страусами и верблюдами. С лотков под парусиновыми тентами торговали лимонадом, женщины, сидевшие на корточках перед большими корзинами, продавали засушенные ирисы и розы. Расставшись с Ахмедом у дверей кафе, Викки поднялась на террасу на крыше, где ее уже ждала бабушка.
Террасу окружали низкие терракотовые стены, возле кофейных столиков лежали синие подушки, муслиновые драпировки защищали посетителей от солнца. Клеманс встала и расцеловала внучку в обе щеки:
– Как тебе вид с террасы?
Викки улыбнулась, раскинув руки:
– Просто сказочный!
Клеманс показала внучке дворец паши, Дар-эль-Бача, возвышавшийся на фоне бескрайнего персикового неба, а затем – шикарный отель «Ля Мамуния».
– Здесь обычно останавливался Уинстон Черчилль, – сказала Клеманс. – Причем, как правило, зимой. Говорят, он любил переходить с балкона на балкон, чтобы ловить подходящее освещение для создания своих акварелей.
– Охотно верю. А что представляет собой дворец паши?
– Тами Эль-Глауи был последним пашой, или губернатором Марракеша, прозванным Повелителем Атласа, и это его дворец. Чуть больше десятилетия назад перед дворцами паши можно было увидеть ряды насаженных на пики отрубленных и засоленных голов. Да и сама центральная площадь имеет древнюю кровавую историю. Джемаа-эль-Фна некогда называли Площадью Мертвых из-за проводившихся здесь смертных казней.
– Боже правый!
– Сам паша был военачальником горных племен, контролировавших торговлю драгоценными металлами, специями и проституцию.
– Значит, он был на стороне колониалистов?
– Естественно. У него была касба в Высоком Атласе. Он сажал в казематы националистов и других врагов, и тем уже было не суждено увидеть свет дня. Касба Телуэт – так она называлась.
Викки, которая совершенно не знала истории Марокко, во все глаза смотрела на бабушку, собираясь расспросить ее подробнее. Однако
