— Ах, не было приказания! Сводку, видите ли, послал!! Времени не хватило?! А на беллетристику, – он указал на документ с визой Петробыча, – у вас, капитан Трущев, времени хватило?! Если вы решили, что ваши глубокомысленные соображения насчет полета Гесса позволят вам проявлять элементарное разгильдяйство в других делах, глубоко ошибаетесь. Я сумею внушить вам уважение к конкретной работе. Вся высокая политика, капитан, делается на основе вот таких сообщений, как это.
Он еще указал на сообщение Шееля.
— Я составил сводку по приказу Меркулова, – бездарно ответил я. – Петр Васильевич, объясните наконец, что случилось?!
— По приказу зама наркома – это хорошо. Приказы начальства следует исполнять. Я спрашиваю, какие меры вы приняли в отношении Шееля?
Какие меры нужно было принимать в этом случае? Приказать Алексею проникнуть в Тауэр и добиться от наци номер три признания, что Черчилль сознательно пошел на сговор с врагом?
Петр Васильевич поднялся из‑за стола и, подойдя к окну, уже спокойнее выговорил.
— Не ожидал от вас, Николай Михайлович, такой беспечности. Улетая в командировку, я, кажется, предупредил – нельзя терять бдительность. Партия не простит нам ротозейства. Враг почувствовал свой конец, теперь он вдвойне опасен.
Эта политическая оценка сразила меня наповал. Я внезапно, до боли в сердце ощутил, что допустил непростительную ошибку. Еще бы догадаться, какую?..
Мы, цепные псы режима, тоже имели чувства и не всегда отрицательные, а порой вполне человеческие, но прежде всего у нас ценилась интуиция. Эта способность головного мозга при поддержке опыта подсказала, что напортачил я по–крупному.
Но в чем и когда?!
Осторожно поинтересовался.
— Я полагал, что вопрос о Гессе может решиться еще до того момента, как вы вернетесь из Тегерана.
Генерал буквально вышел из себя – судорожно сорвал себя очки, начал протирать стекла. Потом, едва сдерживая гнев, выругался.
— Причем здесь, черт его возьми, Гесс?! Как вы проглядели, что Шеель на грани провала?!
На такое обвинение я не сразу нашел убедительный ответ. Брякнул первое, что пришло в голову.
— Я запретил ему ввязываться в какие бы то ни было авантюры…
— Это не оправдание, Николай Михайлович! Это не может считаться оправданием!! У меня, к сожалению, складывается впечатление, что вы мало того, что невнимательно прочли сообщение Второго, но и с неоправданным легкомыслием отнеслись к его словам насчет Ротте. Такая халатность граничит с преступлением! Неужели вас ничего не встревожило в этой записке?
Я позволил себе пожать плечами.
Не знаю по этой ли или по какой причине, но Федотов внезапно успокоился.
— Садитесь, – предложил он.
Я сел.
Федотов вернулся за стол и неожиданно вполне обыденно поделился.
— Сразу после приземления – на Лубянку, здесь начал просматривать дела. Гляжу – сообщение Шееля. У меня сложилось впечатление, что в отсутствии начальства вы здесь совсем распустились. Мышей, так сказать, перестали ловить, и это в свете новых задач, которые поставила перед нами партия. Товарищ Сталин поставил.
Он внезапно замолчал. Пауза была долгая, нервная. Я впервые ощутил, на какой раскаленной сковородке сидело руководство и, поверишь, неожиданно возблагодарил Бога, что год назад не поддался на уговоры Абакумова перейти к нему в СМЕРШ на генеральскую должность. Я знал свою работу, любил ее, меня ценили за то, что я знал и любил свою работу, и, как оказалось, на весах жизни и смерти это значило куда больше всяких чинов, должностей, регалий.
Федотов наконец решил выложить причину, заставившую его после приземления немедленно отправиться на Лубянку.
— В Тегеране нарком при личном докладе упомянул о германском урановом проекте. Хозяин выслушал, потом неожиданно поинтересовался, как там наши «близнецы»? Удалось ли им выполнить задание партии подобраться поближе к этой программе?
Берия ответил, что я как раз и занимаюсь этим заданием. Сталин приказал вызвать меня.
Ко мне он обратился с тем же вопросом и так хитро спросил, что я сразу догадался – вопрос давно назрел, ему только нужен был повод.
Я ответил, что усилия Второго внедриться в немецкий урановый проект пока не приносят результата. Шееля даже не подпускают к Далему.
— Как так? – удивился Сталин. – В ракетную программу пустили, а к бомбе не подпускают? Выходит, урановый проект охраняется намного серьезнее, чем хозяйство в Пенемюнде? Или, может, товарищ Второй потерял доверие?
— Таких данных у нас нет, товарищ Сталин. Урановый проект пока не вышел из экспериментальной стадии, а изделие фон Брауна уже запущено в производство. К тому же суммы, выделяемые на урановую бомбу и ракеты, несопоставимы. Трудность в том, что Второй не специалист в ядерной физике и, если так можно выразиться, является чужаком в этой области, а чужаков там не любят. К тому же урановый проект раздроблен, там нет ярко выраженного руководителя как генерал Дорнбергер.
— Чужаков нигде не любят, – согласился Хозяин, – но я, товарищ Федотов, веду речь о другом. Я хочу еще раз подчеркнуть, мы должны иметь подробные сведения о всех разработках фашистов в области вооружений. Ракета – хорошо, атомная бомба – еще лучше, но мне кажется наша разведка слишком увлеклась этими проектами. На что Германия тратит более всего средств? На ракеты? Нет. На бомбу? Тоже нет? Скажите, товарищ Федотов, у вас есть ответ на этот вопрос?
Я решил резать правду–матку.
— Я не готов дать ответ на этот вопрос, товарищ Сталин.
— Это хорошо, что вы не стали обманывать партию, товарищ Федотов. Я вам отвечу – более всего средств нацисты тратят не на атомную бомбу или ракеты, а на какое‑то «Аненэрбе».* (сноска: На Нюрнбергском процессе, когда слушалось дело руководителей «Аненербе», выяснилось, что к концу войны по каналам этой организации в неизвестном направлении ушли огромные суммы денег – что‑то около 50 миллиардов золотых рейхсмарок.) Вам что‑нибудь говорит это слово?
— Так точно, товарищ Сталин. Это общество по изучению наследия предков.
— И не только наследия, товарищ Федотов. На черепки, камни, сказки и легенды столько не тратят, особенно во время войны. Вы согласны, товарищ Федотов?
— Так точно, товарищ Сталин.
— Значит, фашисты тратят деньги на что‑то другое и вот на этот вопрос вы должны получить ответ. Насколько мне известно, у вас самый близкий подход к этой проблеме. Переориентируйте «близнецов» на решение этого вопроса. Считайте его основным заданием.
Федотов дал мне время осознать важность свалившейся на нас ответственности, потом признался.
— Во время полета мы с наркомом поанализировали. Вывод единодушный – задание по силам. Если умело задействовать «близнецов», можно достаточно быстро получить результат. По крайней мере, выявить основное направление работ, ведущихся в «Аненэрбе». И с чем же я столкнулся, прибыв на Лубянку? С недопустимым верхоглядством и преступным легкомыслием!
Он указал на сообщение Шееля и вновь вернулся к постановке на вид.
— Что дало вам повод расслабиться, капитан? Вам не кажется, что Алексей на грани провала? Вам не кажется, что провал Шееля сыграет на руку врагу? Это может помешать нам выполнить задание партии. Вы так не считаете?
— Не вижу причин для паники. Если вы имеете в виду, что, по словам Шахта, он еще не до конца внедрился, так я уже обращал внимание на то…
Петр Васильевич нервно замахал руками и я запнулся.
— Терпеть не могу общие слова! Перечитайте сообщение еще раз. Вот это место – «Под знакомство с друзьями из абвера, Ротте занял у меня двести марок». Сколько Ротте должен Шеелю?
Я назвал сумму.
— Добавьте еще 200 марок. Неужели вы не почуяли угрозу? Сумма‑то получается астрономическая!
Сознаюсь, даже тогда мне еще было невдомек, отчего так встревожился Федотов.
— При такой сумме долга, – разъяснил свою позицию начальник, – не Ротте будет ходить на поводке у Шееля, а Алексей у Ротте. Такие большие деньги не занимают. Их платят за молчание, и поскольку там отлично помнят, как наш барон появился в Германии, может случиться, что Алексею не отвертеться. Особенно, если он уже сделал неверный шаг.
После долгой паузы, во время которых до меня с трудом доходил смысл угрозы, Федотов продолжил.
— Не берусь утверждать, что мы опоздали. Но если опоздали, это ваш промах. Ваша недоработка. Ваша вина, капитан Трущев!
Он снял очки, протер платочком стеклышки – бухгалтер да и только!..
— Кто такой Ротте? – спросил генерал. – Что мы знаем о нем? Выпускник Фрейбурга, значит не дурак. Закончил богословский факультет, следовательно, с логикой знаком. В сентябре сорок третьего произведен в штурмбанфюреры. Приставлен к Шеелю для присмотра. Умеет втереться в доверие и на этой почве постоянно занимает деньги у нашего барона. Вслед за Алексеем был переведен в Берлин. Из какого‑то задрипанного местного отделения в Пенемюнде прямо на Принц–Альбрехтштрассе, а мы даже не задумались, с какой стати!? Решили, это инициатива Майендорфа и успокоились, а ведь по большому счету это наши домыслы. Объективно у нас ничего нет. Что еще? Ну, Ротте – толстяк, а к толстякам отношение всегда слегка несерьезное. «Толстовец», так он себя позиционировал, значит, понимает, кем следует прикинуться перед русским. Я имею в виду, перед человеком, выросшем в России. Выходит, этот толстовец, жалкий карась и бабник, стреляющий у нашего умницы–барона по сотне–две марок, не такой уж дремучий карась. Насколько я помню, он однажды крупно одолжился у Шееля, причем сумел навесить барону какую‑то туфту насчет карточного долга. А ведь он не похож на картежника, и вы, Николай Михайлович, должны был давно обратить самое серьезное внимание на этого Ротте. Давным–давно надо было вскрыть ему нутро.
