и оставил письмо высыхать. Он посмотрел на Флоренс – пристально, не улыбаясь, и сердце снова ушло вниз. Дядя будто бы смотрел не на племянницу, а на отчет поверенного о положении дел на рынке акций. Флоренс не выдержала и отвела взгляд на угол стола рядом с собой. Там лежала стопка газетных вырезок.
– Возьми, – велел дядюшка, и Флоренс повиновалась.
Это были скучные сводки из мира, о котором Флоренс знала, но редко задумывалась, – там приобретали компании, разорялись или богатели, получали или покупали титулы мужчины вроде самого лорда Силбера. Богатые и взрослые, иногда почти старые. Те, кого она не увидела бы в гостиных за вечерним чаем или в ложах театра, которые просматривались с ее места. И на прогулках в парках они тоже появлялись редко.
– Со стороны моей жены весьма любезно выводить тебя в свет, – сказал дядя.
– Я очень благодарна ей, сэр, – произнесла Флоренс тихо.
Газетная краска моментально сделала кончики пальцев серыми.
– Это превосходный опыт, необходимый каждой леди, и я поощряю его. Но стремление найти тебе жениха в этом кругу лишено смысла. Я сказал леди Кессиди об этом вчера.
Флоренс промолчала.
– Среди светских франтов мало толковых юношей, а среди тех, кого привечает моя жена, и того меньше. Развлечения, Флоренс, для тех, у кого есть на них право. – Он покачал головой. – Я не отдам тебя прожигателю жизни, как твой отец. Посмотри внимательнее. – Он указал на вырезки. – Это мои партнеры в делах, и некоторым нужна молодая красивая жена.
Значит, вот как, подумала Флоренс. Она попыталась вспомнить, о чем они говорили здесь в прошлый раз, при отце Сэмюэле. Тогда лорд Оливер пообещал сам выбрать ей мужа.
«До середины осени ты будешь помолвлена».
– Брак – это сделка, Флоренс, – сказал дядюшка и позвонил в колокольчик, чтобы вызвать горничную. – Я хочу, чтобы эта сделка была выгодна для нас всех. Ты обретешь опору в жизни, кто-то из этих достойнейших господ, – он кивнул на вырезки в ее руках, – найдет для своего дома хозяйку, а я не сомневаюсь, что ты будешь хорошей хозяйкой; твое образование и воспитание располагают к этому. А я укреплю свои связи и буду уверен, что потраченные на твое приданое средства не исчезнут без следа. У тебя есть время подумать, а я приглашу этих людей к нам.
Он отвлекся на минуту, чтобы отдать горничной распоряжения: что-то там насчет чая и успокоительного отвара в комнату юной мисс Флоренс.
Ей и правда на минуту сделалось дурно, а потом все происходящее показалось не ее жизнью, а сценой из книги. Чем-то нереальным, придуманным, а Флоренс лишь созерцала это со стороны, глубоко погрузившись в историю, написанную кем-то и изданную на бумаге.
Флоренс еще раз посмотрела на вырезки. На некоторых были портреты, правда, не дагеротипные снимки, а искусные гравюры. Лорд Монтгомери носил пенсне, которое терялось на его широком лице. У лорда Маккензи был острый, как булавка, взгляд: даже с бумаги он смотрел так, что Флоренс стало не по себе. Лорд Найтингейл, самый старый из всех, казался добрым дедушкой, волосы его были белыми, а морщины избороздили лоб и щеки.
Интересно, что стало с их женами? Или они прожили жизнь холостяками и вот сейчас, когда пришла пора думать о том, кому передать накопленные богатства, решили остепениться?
Дядя задавал Флоренс еще какие-то вопросы: о прогулках, театрах, о том, поладили ли они с Матильдой, – странная заинтересованность для того, кто прятал племянницу в пансионе и предпочитал оплачивать счета, не глядя ни на саму Флоренс, ни на медали и грамоты, полученные ею за учебу. Но Флоренс отвечала мягко и покорно, чтобы ненароком не вызвать в дядюшке приступ гнева.
Она была странно спокойна, двигалась как в полусне, пока шла до комнаты, – там ее ждали чайник, от которого поднимался ароматный пар, и блюдо с сэндвичами. Пахло валерианой, ветчиной и свежим хлебом. Дождавшись, пока горничная, сервировавшая чай, уйдет, Флоренс подошла к туалетному столику и нашла свои пилюли. И только потом, почувствовав, как туман в голове начал рассеиваться, села читать газетные вырезки.
Дядя все-таки предоставил ей выбор, пусть и ограничил его. Значит, Флоренс может попытаться сделать так, чтобы ее жизнь и судьба сложились наилучшим образом из возможных.
Все остальные варианты в этот миг почему-то исчезли из ее головы.
Ночью прошла гроза, так что утром в Саду Роз было мокро и пахло свежестью. И цветами. Ливень словно бы вымыл из города все его гадкие запахи, оставив воздух чистым, и сейчас Ронан с наслаждением дышал им. Когда еще удастся?
В Сад Роз могли попасть лишь приближенные королевской семьи. Сеньора Глория таковой была, а Ронан, приставленный к ней как наблюдатель от ловцов, получил некоторые привилегии. Или неудобства, как посмотреть. К примеру, он мог являться во дворец незваным в любое время, когда сеньора решит, что ей необходимо его присутствие. А оно требовалось пусть и не часто, но в ситуациях, в которых Ронан ощущал себя неловко.
К примеру, сегодня он пил чай с принцессой Элизабетой в мокром после ночной грозы саду.
– И зачем я вам сейчас нужен? – шепнул он, наклонившись к уху сеньоры Глории так близко, что кто-то из фрейлин наверняка счел их связь далеко не деловой.
– Не спрашивайте. – Глория прикрыла рот чашкой, делая вид, что пьет насыщенный, очень дорогой чай, в который добавляли ежевику, лепестки шиповника и какой-то особый, тоже дорогой сахар. – Но нужны.
Он усмехнулся и постарался получить от ситуации все, что мог.
Утренний чай был для принцессы традицией: дважды в неделю она собирала фрейлин в одном из садов, или в просторной гостиной с мраморными колоннами и расписанным облачками потолком, или у себя в будуаре, или еще где-то, где было достаточно красиво и безопасно, чтобы Ее Высочество и несколько прелестных дев могли несколько часов провести за поеданием бисквитов и болтовней. Мужчин на такие встречи пускали редко, так что Ронану, как заметил Эдвард, стоило быть благодарным за оказанную честь. Но если не считать прекрасной свежести и вкусного чая, Ронану скорее не нравилось все происходящее.
Часть разговоров велась на мироверском, которого Ронан не знал. Это раздражало его и настораживало: взрывы смеха и переглядывания он принимал на свой счет. На самом деле принцесса, уроженка другой страны, просто пыталась сохранить хотя бы немножечко себя. Ронан понимал и это, и саму Элизабету.
Она была очень хрупкой и нежной, как статуэтка из мироверского фарфора, – на ее родине в одном из графств делали изящные фигурки пастушек, танцовщиц и цветочниц с неизменно тонкими талиями и пышными юбками, с розовым румянцем на белых щечках и золотистыми локонами. Стоили эти красотки дорого – на такие деньги иная семья в Эйдине могла бы есть вдоволь целый месяц. Вот и Элизабета напоминала одну из этих фигурок. Она носила корсет даже сейчас, хотя правила того не требовали, сидела с идеально прямой спиной в легком утреннем платье, белом, как яблоневый цвет, с розовым кружевным поясом, и иногда смотрела в сторону Ронана, словно бы не понимая, что он тут делает и разрешила ли она ему тут быть. Глаза у принцессы были как стеклянные шарики, прозрачно-голубые, огромные, кукольные; ресницы бросали на щеки голубоватую тень.
Смотреть на нее было грубым нарушением этикета, поэтому Ронан старался этого не делать. Не всегда удавалось. Он опять чувствовал себя здоровенным эйдинским волкодавом, которого зачем-то заперли в сарае с выводком белых породистых котят – и одной пронырливой дворовой кошкой, которой была Глория.
Сеньора сказала что-то на мироверском, ее госпожа ответила, и они обе рассмеялись.
– Сеньора дель Розель говорит, что вы охотник на ведьм. – У принцессы был легкий акцент, из-за чего говорила она медленно и аккуратно. Ронан подумал, что ее говор похож на округлый почерк хороших учениц. – Это правда?
Чувство неловкости стало сильнее.
– Отчасти, – сухо ответил Ронан, пытаясь придумать, как объяснить, что он такое.
– Мистер Макаллан не охотится на ведьм, Ваше Высочество, – уточнила Глория. – Он следит, чтобы плохие люди не использовали магию во вред.
Принцесса задумалась. Стеклянные глаза устремились куда-то вверх, к кронам яблонь и сирени, тонкий пальчик в кружевной перчатке коснулся подбородка.
– Это темная магия, – сказала она. – Когда во вред. У нас тех, кто колдует во вред, называют стригоями. На логресском это ведьма. То есть… – Она посмотрела на Ронана прямо, от такого взгляда было не скрыться, не отвести собственный. Глаза Элизабеты расширились, как у ребенка, изображающего шутливый испуг. – То есть вы охотник на ведьм,
