При этих словах она бросила на свою собеседницу выжидающий взгляд, а когда лицо Шарлотты не выразило благоговейного изумления, поспешила добавить:
— Он их не завещал своему племяннику, дорогая моя. Они не были завещаны. Не упоминались в завещании. Он просто сказал мне, причем всего один раз, что хотел бы, чтобы у племянника были его часы. Но это ни к чему не обязывало, не реши я сама.
— Такая доброта, такая щедрость! — сказала Шарлотта, абсолютно вынужденная выразить восхищение.
— Да, дорогая моя, и это не единственная из моих добрых услуг ему. Я была очень щедрым другом сэру Эдварду. Бедный молодой человек, ему это очень нужно. Ведь хотя я всего лишь вдова, дорогая моя, а он — наследник, отношения между нами совсем иные, чем обычно для подобных случаев. Из имущества Денхемов я не получила ни единого шиллинга. Сэр Эдвард ничего не выплачивает мне. Он не главенствует, уж поверьте. Это я помогаю ему.
— Неужели? Он прекрасный молодой человек, такой учтивый и галантный!
Сказано это было главным образом, чтобы что-то сказать, но Шарлотта сразу увидела, что навлекла на себя подозрения: леди Денхем смерила ее проницательным взглядом и ответила:
— Да-да, он выглядит очень приятно, и надо надеяться, что какая-нибудь леди с большим состоянием согласится с этим. Ведь сэру Эдварду необходимо жениться на деньгах. Мы с ним часто разговариваем об этом. Красавец вроде него будет расхаживать, улыбаясь и ухмыляясь, и рассыпаться в комплиментах перед девушками, но он знает, что должен жениться на деньгах. А сэр Эдвард в целом очень надежный молодой человек, и понятия у него самые лучшие.
— Сэр Эдвард Денхем, — сказала Шарлотта, — с его достоинствами, может почти не сомневаться, что обворожит богатую женщину, если пожелает.
Это великолепное пожелание словно бы рассеяло подозрения.
— Да, дорогая моя, сказано очень разумно! — вскричала леди Денхем. — Если бы нам только удалось заполучить в Сэндитон молодую наследницу! Да только наследницы чудовищно редки! Не думаю, чтобы у нас тут побывала наследница или хотя бы графиня с тех пор, как Сэндитон стал морским курортом. Семьи приезжают за семьями, но, насколько я узнала, ни единая на сотню не владеет солидной собственностью. Быть может рента, но не собственность земельная или денежная. Ну, там священники, или стряпчие из Лондона, или офицеры на половинном жалованье, или вдовы, ничего, кроме своей доли наследства, не имеющие. Какую пользу могут принести подобные люди? Разве что снимают наши пустые дома. Между нами говоря, по-моему, они дураки, что не остались дома. Вот если бы сюда привезли молодую наследницу для поправления здоровья! (И если бы ей прописали пить ослиное молоко, так я бы могла снабжать ее). А она, когда поздоровела, влюбилась бы в сэра Эдварда!
— Да, это поистине было бы великой удачей!
— И мисс Эстер тоже должна выйти за человека с состоянием. Должна заполучить богатого мужа. Ах, барышень, у которых нет денег, можно только жалеть! Но, — после краткой паузы, — если мисс Эстер думает уговорить меня предложить им погостить в Сэндитон-Хаусе, то она очень ошибается. С прошлого лета, знаете ли, у меня многое переменилось. У меня теперь есть мисс Клара, а это большая разница.
Она сказала это столь серьезно, что Шарлотта мгновенно уловила тут намек на подлинную откровенность и приготовилась к более полным пояснениям, но не услышала ничего, кроме:
— У меня нет желания, чтобы мой дом был переполнен, будто отель. Я не желаю, чтобы две мои младшие горничные все утро были заняты уборкой спален. Они ведь должны каждый день приводить в порядок комнату мисс Клары, а не только мою. Если им прибавится работы, они захотят прибавки.
К жалобам подобного рода Шарлотта готова не была, выразить даже притворное сочувствие было невозможно, и она не нашлась, что сказать. А леди Денхем вскоре добавила с большим злорадством:
— Помимо всего прочего, дорогая моя, с какой стати мне заполнять свой дом в ущерб Сэндитону? Если кому- то хочется дожить у моря, так почему бы им не снять жилье? Много домов стоят пустыми. На этой самой Террасе в эту самую минуту мы видим три плакатика в окнах. Номера третий, четвертый и восьмой. Ну, номер восьмой Угловой Корнер-Хаус может быть для них великоват, но два остальных — уютные маленькие домики, вполне подходят для молодого джентльмена с сестрой. А потому, дорогая моя, когда мисс Эстер снова заговорит о сырости Денхем-Парка и о пользе, которую ей всегда приносят морские купания, я порекомендую им снять на две недели тот или другой. Вы согласны, что это по-честному? Своя рубашка ближе к телу, знаете ли.
Чувства Шарлотты разделились между посмеиванием и негодованием, однако негодование было сильнее и продолжало возрастать. Она сохраняла спокойное выражение лица и вежливое молчание. На большее она способна не была и не пыталась слушать дольше. Леди Денхем продолжала говорить на ту же тему, но Шарлотта позволила себе предаться следующим размышлениям:
«Она скаредна и подла. Ничего столь дурного я не ожидала. Мистер Паркер говорил о ней чересчур мягко. Его суждениям, очевидно, доверять нельзя. Он слишком добросердечен, чтобы судить беспристрастно. И судить я должна сама. Ведь их деловая связь мешает ему видеть ясно. Он убедил ее принять участие в этом предприятии, а так как тут у них общая цель, он воображает, будто и в остальном она чувствует то же, что и он. Но она очень, очень подла. Я не вижу в ней ничего достойного. Бедная мисс Бреретон! И она толкает на подлости всех, кто ее окружает. Бедный сэр Эдвард и его сестра! Насколько природа располагала их к почтительности, я сказать не могу, но они вынуждены быть подлыми в своих заискиваниях перед ней. И я тоже подла, уделяя ей мое внимание, словно бы соглашаясь с ней. Вот так бывает, когда богатые люди не щепетильны».
Глава 8
Они продолжали идти рядом, пока к ним не присоединились остальные, покинув библиотеку, откуда следом за ними выскочил юный Уитби с пятью томиками под мышкой и кинулся к двуколке сэра Эдварда. Сэр же Эдвард подошел к Шарлотте со словами:
— Вы могли заметить, чем мы занимались. Моей сестре потребовался мой совет для выбора книг. У нас немало свободных часов, и мы много читаем. Я не принадлежу к запойным читателям романов. Хлам плебейских платных библиотек я презираю. Вы не услышите от меня рекомендаций этих детских фантазий, не содержащих ничего, кроме разрозненных принципов, не поддающихся амальгамированию. Или же пустопорожние сплетения заурядных событий, из которых невозможно извлечь сколько-нибудь полезных дедукций. Тщетно пропускали бы мы их через перегонный куб литературы! Мы не дистиллировали бы ничего, что могло бы обогатить науку. Я уверен, вы меня понимаете?
— Я в этом не вполне уверена. Но если вы опишете тот род романов, которые одобряете, полагаю, я получу более ясное представление.
— С величайшей охотой, прекрасная допросчица. Романы, мною одобряемые, это те, что представляют человеческую природу в ее величии; те, что показывают ее в неизмеримостях напряженного чувства; те, что демонстрируют развитие могучей страсти от начального зародыша первого впечатления к предельной энергии полунизверженного рассудка. Те, в которых мы видим, как сильная искра обольстительной женщины зажигает в душе мужчины пламень, толкающий его (хотя и с риском некоторых отступлений от строгой линии примитивных обязательностей) рискнуть всем, отважиться на все, достичь всего, лишь бы завоевать ее. Таковы произведения, которые я поглощаю с восторгом и, уповаю, имею право сказать — с истинным пониманием. Они предлагают великолепнейшие обрисовки высоких концепций, ничем не стесненных взглядов, безграничной пылкости, неукротимой решимости. И даже когда событие явно не в пользу благородным махинациям главного персонажа, могучего, всепобеждающего героя романа, оно оставляет нас исполненными великодушных чувств к нему. Наши сердца парализованы. Было бы псевдофилософично утверждать, будто блистательность его жизненного пути увлекает нас меньше, чем обыденные и скучные добродетели противостоящих ему персонажей. Наше одобрение последних всего лишь милостыня. Эти романы развивают примитивные способности сердца и не могут оспорить силу разума или принизить характер человека, наиболее противостоящего детским фантазиям.
— Если я поняла вас правильно, — сказала Шарлотта, — наши вкусы касательно романов не совпадают.
И тут им пришлось разойтись — мисс Денхем слишком устала от них всех, чтобы дольше оставаться в их обществе.
Правда заключалась в том, что сэр Эдвард, прикованный обстоятельствами к одному месту, прочел больше сентиментальных романов, чем пошло ему на пользу. Его воображением очень рано завладели те страстные и наиболее захватывающие страницы Ричардсона и авторов, пошедших по стопам Ричардсона, посвященные тому, как мужчина беспощадно преследует женщину вопреки всем общепринятым понятиям и приличиям. Они поглощали почти все часы его чтения и сформировали его характер. Слабость суждений, которую приходится объяснить тем, что природа не наделила его особо светлой головой, привела к тому, что во мнении сэра Эдварда внешние достоинства, сильный дух, находчивость и упорство злодея романа перевешивали его черные интриги и все его злодейства. По его убеждению, такие поступки знаменовали гений, пламя и чувство. Именно это поведение увлекало и воспламеняло его; и он всегда горячо желал им успеха и скорбел об их неудачах куда сильнее, чем могли бы вообразить создавшие их авторы.
