– Антон! Ты просто вне себя после смерти Яши…
– Лаевский! Все очень серьезно! Кто-то убивает нас! Верхотуров, Репетин, Ухтомцев…
– Боже! Антон! Ты еще Костю Яроша приплюсуй!
Баумгартен встрепенулся:
– Да! Костя! Точно!
– Костя умер от свинки!
– Да, да! От свинки! – пробормотал Баумгартен. – Ты помнишь Костины пистолеты? Дуэльную пару? Ярош хвастался, что французские, трофейные, отец ему подарил!
– Припоминаю…
– Где они?
– Откуда я знаю? Антон, ты извини, мне тоже пора на службу…
– И я тороплюсь… – Тучин сидел как на иголках. Пришла Дашкина, а он вынужден торчать в столовой.
– Да выслушайте, наконец! Ухтомцев застрелен из Костиного пистолета. Я вспомнил, где его видел!
– Ты уверен?
– Абсолютно! Перепутать невозможно! Костя нацарапал на рукоятках «КЯ». Чтобы не украли.
– Как они оказались у Ухтомцева?
– Как они оказались у убийцы?
– Понятия не имею! – пожал плечами Лаевский. – Пистолеты Костя взял с собой…
– Он что? Оставлял у тебя какие-то вещи?
– Конечно! Костя уезжал на месяц.
Глава пятая
– И откуда вы, горемыки, приехали? – всплеснула руками Аксинья.
– Почему горемыки? – удивилась Катя.
Казенная квартирка Тоннера оказалась настолько запущенной, что она с дороги даже отдыхать не стала, сразу принялась за уборку.
– Не знаете, к какому ироду попали! – по круглым щекам скатились две слезинки. Аксинья обстирывала живших при академии докторов, а у Тоннера еще и убиралась (тяп-ляп раз в неделю), и стряпала. Расстроена была и потерей ежемесячных пяти рублей, что платил Илья Андреевич, и гораздо большей суммы, прилипавшей к ее карманам с закупок провизии (счета и цены проверять доктору было некогда). – Боятся люди служить у Тоннера! Если вдруг находит кого, в первый же день сбегают!
– Строгий чересчур? Ну и ладно! Опосля бывшей барыни мне никто не страшен! Чуть что не так – порола!
Аксинья перешла на шепот:
– А ты знаешь, куда Тоннер после завтрака пошел?
– Знаю! – пожала плечами Катерина. – В какой-то морх!
– Морг! А что такое морг, знаешь?
– Нет еще!
– То-то! Дохтора нарочно все по-своему обзывают, чтоб нас путать. Морг по-ихнему – покойницкая! Тоннер там у трупов в кишках копается!
– Правильно! – рассудительно сказала Катерина. – Чтоб нутро лечить, надо знать, что в нем понапихано!
– Так-то оно так! – от волнения Аксинья перебирала пальцами свою толстенную, в кулак, косу. – Только остальным докторам стоит разок глянуть – и они на всю жизнь запомнят, а Тоннер каждый день мертвяков режет. Знаешь, почему? – шепот Аксиньи перешел в заговорщический. – Мертвечиной он питается!
– Что?
– Святой истинный крест! А кровью запивает!
– Сама видела?
– Как кровь лакает, не видела. А мясо частенько приносит. Свари, дескать, Аксинья, суп. А где взял мясо? Целыми же днями в госпитале! Значит, у трупа отрезал!
Нехитрая уловка Аксиньи до сегодняшнего утра срабатывала безотказно. Иногда по поручению Физиката[7] доктор инспектировал мясные лавки и нередко приносил оттуда свертки. Вновь нанятые слуги, завидев барина с куском мяса, убеждались в правоте Аксиньи и немедля покидали службу.
– Ну и как бульон на человечинке? Вкусный получается? – спросила Катя с самым невинным выражением лица. Хитрость нерадивой Аксиньи (это ж надо умудриться так квартиру засрать!) была ею разгадана сразу.
Аксинья перекрестилась:
– Я что, пробую?
– А барину как подаешь? Вдруг недосолила? Человечинку-то надо обильнее солить, чем свинину.
– Что? – Аксинья схватилась за сердце.
– А ежели холодец из человечины задумаешь, так сперва вымочи.
Аксинья где стояла, там и села. Катя привела ее в чувство мокрой тряпкой:
– А если пожарить задумаешь, – огненная девица шлепнула прачку еще разок, – вот так вот отбей. Поняла?
– Ведьма! Рыжая ведьма! – закричала Аксинья и пулей вылетела из тоннеровской квартиры.
Катя расхохоталась.
– Кто это смеется? – в распахнутую прачкой дверь зашел Угаров.
– Ой! Денис Кондратович! Доброго дня, барин! А вы с Данилой не встретились? К вам бричку повез и за расчетом!
– Встретились! Ох и разозлился на него Тучин! А Илья Андреевич где?
– Пошел в морг!
– Это мертвецы? – экономка купца Варенникова покосилась на три мраморных стола.
– Так точно! – радостно подтвердил квартальный надзиратель Пушков. Высокая грудь Аглаи Мокиевны, при каждом вздохе грозившая разорвать туго обтягивающее платье, так разволновала полицейского, что встал он не рядом с аппетитной блондиночкой, а сзади, чтобы подхватить при неизбежном обмороке. Очень уж захотелось этакую красоту в руках подержать!
– Давайте смотреть быстрее! – попросила Аглая.
– Дохтур должен подойти, – с трудом проговорил небритый сторож, стоявший радом со столами.
– Неужто не боитесь, Аглая Мокиевна? – поинтересовался надзиратель.
– Нет! Бабушка моя, когда плакать шла, завсегда с собой брала. Где еще сироте поесть от пуза, как не на поминках? Так при покойниках и выросла, – ободряюще улыбнулась экономка. Пушков ей приглянулся, оттого на опознание и вызвалась. И шубу лучшую надела, а в покойницкой нарочно расстегнула – про собственные достоинства Аглая Мокиевна знала, но вот распорядиться ими с толком пока не удавалось. Благодетель Варенников давно женат, с супругой неразлейвода. Его друзья-приятели, купцы василеостровские, с белокурой красавицей позабавиться были не прочь, но замуж бесприданницу не звали. А от молодцов-приказчиков экономка воротила нос сама, ровней не считала. Годы, которые принято называть лучшими, пролетали, если до тридцати мужа не найти, дальше можно и не мечтать! – А вы, Захар Григорьевич, почему за мою спину спрятались? Может, сами испугались?
– Да как вы могли подумать?
– Скоро ли, уважаемый, доктор прибудет? – поинтересовалась Аглая Мокиевна.
Макар (так звали сторожа) почесал за ухом, потом потер синяк. Никак не мог припомнить, откуда он взялся. Да и без синяка забот хватало! Супружница Аксинья (ух, и стерва!) отказала утром в опохмелке: «Тоннер новых слуг завел, пока не напугаю, пей на свои, ты жалованье вчера получил!» Однако Макар его не только получил, но и до копейки пропил. Потому и размышлял: кем этой фифочке утопленница приходится? Дочкой? Нет! Матерью? Тоже нет! Сестра? Точно! Сестра! Следующий вопрос был: когда за упокой души клянчить? Сейчас иль пусть опознает? Пожалуй, сейчас! Ежели шмякнется, потом не допросишься!
Макар прокашлялся:
– Могу сбегать за дохтуром! Поторопить! Если инвалиду за помин сестры пожертвуете…
Концовка речи смазалась – икнул на «инвалиде». Оттого что приврал. Все члены у Макара были целыми, только с самого утра не слушались. Руки дрожали, ноги подкашивались. Эх, залечь бы под стол да поспать! На самом столе побаивался – горе-штуденты как-то раз за труп приняли, попытались вскрыть.
– Да не сестра она мне! – удивилась фифочка.
«Вот черт! Неужели дочь?»
– Опять деньги вымогаешь?
Сторож увлекся рассуждениями и не заметил входящего Тоннера.
– Смотри у меня!
– Я ж не по своей воле, Илья Андреич! Нам, сторожам, положено поминать. Служба такая!
– День добрый, Захар Григорьевич!
Тоннер память тренировал нарочно. Любому больному кажется, что у доктора он один: «Илья Андреевич, голубчик, помните, вы в прошлом году лекарство выписывали! Очень мне помогло! Не могли бы опять назначить! Порошочки такие беленькие! Очень сладенькие!» После пары подобных обращений пришлось Тоннеру научиться держать в голове: когда, кто и чем болел; и каким препаратом он, Тоннер, его лечил. Благодаря тренировке Илья Андреевич и всех городских полицейских запомнил, за что они его очень уважали.
– Доброе утро! – ответил Пушков.
– Доброе утро, сударыня!
– Аглая Мокиевна! – поспешил представить свидетельницу надзиратель. – Экономка купца первой гильдии Варенникова. У них горничная четвертого дня пропала.
Макар приуныл. Похоже, ничего не обломится.
– Четвертого дня? Интересно! Ну-ка открывай, вымогатель!
Пушков руки заранее вытянул, чтобы Аглаю Мокиевну поймать. Но та не соврала – только чуть побледнела:
– Да! Похожа на Фроську! Волосы русые, и такая же лента в косе. А родимое пятно под лопаткой есть?
– Есть! В форме груши! – подтвердил Тоннер.
– Точно она! Мы с ней в бане часто мылись! – Аглая Мокиевна всхлипнула и достала платочек.
Надежда ненароком обнять красавицу испарилась, и Захар Григорьевич вышел из-за спины экономки, чтобы самому посмотреть на утопленницу. Тело несчастной Фроси раздулось, грязно-зеленая кожа покрылась серыми пятнами и гнойными волдырями, ладони набухли и побелели. Сторож взмахнул простыней, чтобы прикрыть тело, и Пушков почувствовал такое зловоние, что невольно отшатнулся. Нога у него подвернулась, и надзиратель неминуемо упал бы, если бы Аглая Мокиевна не поддержала его.
