Недавно я штудировал историю создания польского государства после Первой мировой войны и всей той сложной кампании, которую в 1918–1920 годах так замечательно провел Пилсудский[120]. Ведь это не было обыкновенной военной игрой: с одной стороны — Врангель, с другой — Деникин, здесь — красные, там — белые, да еще две Украины в придачу… У нашего родившегося после войны государства соседями были два великих врага — Германия и Россия, и один враг помельче — Чехословакия. Ленин и его соратники были уверены, что, раздавив Польшу, прорвутся через нее на Запад, который вел себя довольно-таки вяло.
Сложно представить себе, насколько судьба общества и народа может зависеть от одного-единственного человека — в то время таким человеком был Пилсудский. Но не только он. Я смотрю на имена людей, которые строили II Речь Посполитую[121], — вот это действительно была элита! Сегодня состав политической команды куда хуже. Выиграет ли выборы в Америке Керри (что весьма маловероятно) или Буш — особой разницы для Польши я в этом не вижу. Меня больше волнует то, что у нас нет никого, кто хотя бы немного по масштабу напоминал Пилсудского. Безусловно, появляются новые партии, но ведь партии состоят из людей, а их просто-напросто нет. Должны ли мы успокаивать себя тем, что вступили в НАТО и ЕС? Я в этом не уверен. Сегодня нам никто не угрожает, но что будет через десять лет — неизвестно.
Тревожит меня также и нечто совершенно иное. Я смотрю на список бестселлеров газеты «Речь Посполита». На первом месте Грохоля[122], на втором — Грохоля, дальше тоже Грохоля или Хмелевская. Когда я ищу, что бы почитать, то беру Зарембу или книги о борьбе между морской империей — Великобританией — и Испанией в XVII веке. После Первой мировой войны у нас был настоящий всплеск талантов, в 1945-м тоже появились самые разные новые имена, а теперь господствует странный застой. Зато правительство задумало добить нашу науку, урезав и без того скудные средства, выделяемые на нее.
Баланс в мировом масштабе представляется мне мрачным. Повсюду господствует страх, и кое-кто не без причин предрекает наступление времен, когда волна терроризма разольется во всю ширь. Я думаю также о технических средствах, при помощи которых можно было бы ее обуздать, но таковых не вижу. С удовольствием закончил бы какой-нибудь оптимистичной фразой, но она никак не хочет сойти у меня с языка…
Сентябрь 2004
После перелома{30}
«Понять свое время» — книга Тересы Валяс, которую я прочел с большим интересом, затрагивает весьма волнующий меня вопрос культурного рассредоточения, произошедшего после падения коммунизма, и отсутствия аксиологического центра культуры. Книга состоит из трех частей: «Польская культура после коммунизма — между социалистической культурой и постмодернизмом», «Закат парадигмы — и что потом?» и «Прикушенный язык, или Как умолкают интеллектуалы»; самой интересной мне показалась третья часть.
К заглавию первой части у меня есть небольшие замечания: я склоняюсь к мнению Яна Юзефа Щепанского[123] и Войцеха Скальмовского[124], которые утверждали, что постмодернизм — это не культура, а идеология, расцветшая под несчастными перьями французских философов — прежде всего Жака Дерриды. Недавно я, правда, подумал — впрочем, это только предположение, на котором я не настаиваю, но которого и не отвергаю, — что «Господина Ф.», мое прозаическое произведение более чем двадцатилетней давности, недавно опубликованное в «Тыгоднике повшехном», можно рассматривать как постмодернистское, потому что после первой, более компактной части, где я рассказываю некую историю, далее я уже только ее разрушаю, демонстрируя различные художественные приемы и выставляя им всем неудовлетворительную оценку.
Однако вернемся к Тересе Валяс и ее книге. В связи с сокрушительными ударами по «красным» и взрывом свободы в Польше произошло смятение умов и расшатывание системы. Различные представители власти, которые прежде определяли формы культурной жизни, канули куда-то в небытие, не стало также противоположных полюсов, организующих культурное поле, какими до войны были «Литературные ведомости» и «Без обиняков». Их место заняла даже не партизанщина, а кустарщина; кроме того, повсеместно царит неведение о том, что творится рядом. Тереса Валяс считает, что такая неразбериха неизбежна, поскольку вытекает как из неожиданного столкновения «высокой» культуры с «массовой», так и из децентрализации, сопутствующей переменам. Кажется, она также придерживается мнения, что прежняя оппозиция начнет терять свое значение, зато появятся новые формы. Я бы добавил к этому, что гибель «высокой» культуры, той, которая расцветала в среде постшляхетской элиты, берет свое начало в более ранних процессах, что популизм или распространение «деревенской» культуры были результатом деятельности обоих захватчиков времен Второй мировой войны: немецкого и советского.
Пребывая в подневольном состоянии в ПНР, мы мечтали о Западе как о земле, где удовлетворяются всяческие потребности. Когда же сами пришли туда, оказалось, что все далеко не так прекрасно, и не потому, что там тоже есть бедные и наличествует сильная социальная стратификация{31}, а прежде всего потому, что культура в целом сильно сдала, а ее присутствие в общественной жизни сделалось мизерным.
Недавно я задался вопросом, почему написанное мною большей частью сохранилось в «красном потопе», а многие другие книги — нет. Если присмотреться к литературе ушедшей эпохи ПНР, то первым делом мы обнаружим касающиеся современности книги, которые превращали жизнетворные соки в антикоммунистический яд. Конечно, здесь следует упомянуть Мрожека[125], но таких книг было больше, к ним можно отнести даже «Поединок» Щепанского; а на противоположном полюсе располагались придворные литераторы, восхваляющие строй. Мы найдем также многочисленные примеры «бегства» в прошлое: «Икар» и «Остров» того же Щепанского, произведения Владислава Терлецкого[126], описывающие Польшу времен царского господства, цикл Голубева[127], Малевскую[128]…
Я относился к числу тех, кто повернул в другую сторону. К своей тактике я пришел методом проб и ошибок. Вначале я пытался, как это определил Ян Блонский[129], обвести систему вокруг пальца, приноровиться к ней, отсюда и две моих книги, «Астронавты» и «Магелланово облако», которые я не разрешаю переиздавать, потому что стыжусь их. Но потом я понял, что необходимо заняться художественной разработкой тех важных проблем, которые стоят, собственно, не только перед поляками, а перед человечеством в целом. Какими путями будет разбиваться цивилизация? Можно ли создать строй всеобщего счастья? Здесь уместно вспомнить юмористические, цинично-ядовитые тексты «Кибериады», которые показывают, что каждая такая попытка заканчивается катастрофой. С другой стороны, в «Гласе божьем» речь идет о функционировании ученых в современном высокоразвитом обществе. Они действуют, как слон, которому погонщик приказывает из последних сил что-то тащить, и они слушаются, а если и пытаются бунтовать, то безуспешно.
Одновременно с книгой Тересы Валяс я изучал том под названием «Transplanting Your Head» — «Пересади себе голову». В этой книге собраны эссе, ранее напечатанные в уважаемом и высоко ценимом журнале «Сайентифик америкэн», однако я еще не встречал такой кучи бессмыслицы и наглого раздувания едва проклюнувшихся идей. Если эти эссе читать по отдельности, то они с грехом пополам еще проскочат, но все вместе их проглотить трудно. Итак, «Наши тела в будущем»: как современного человека превратить в Мафусаила, как использовать биохимию в защитных целях. Конечно, там много говорится о клонах — словно мы уже полностью освоили технологию клонирования. Генная терапия, поиск строительных элементов для человеческого тела в мире животных, создание умной мыши, ну и, конечно же, титульная пересадка головы. Сложно придумать что-нибудь глупее…
Два американца — один поляк, другой чех по происхождению — недавно начали переводить мою «Сумму технологии», которая до этого в Новом Свете не переводилась. Вещь написана более сорока лет назад, и тот факт, что она еще в какой-то степени сохранила актуальность, удивителен сам по себе. Если так случилось, то лишь потому, что я сосредоточился в ней на самых устойчивых тенденциях развития. Яжембский[130] удивлялся, что меня вообще не интересует, что люди будут есть, на чем ездить, как будут проводить свободное время в 3000 году. Я занимался развивающейся в головокружительном темпе технологией, но не писал такой чепухи, как американские авторы вышеупомянутой книги. Кстати, стоит добавить, что они не ученые, а всего лишь так называемые science writers — околонаучные писатели, которые живут за счет посредничества между научными лабораториями и обществом. Впрочем, трудно требовать, чтобы они разбирались в том, что более или менее реально, а что нет, если даже ученые с мировым именем сегодня выдвигают самые неправдоподобные концепции.
