И отправился мудрец дальше. Впрочем, далеко ходить ему не надо было — ему нужна была рыхлая и плодородная земля; та самая земля, что обладает своей душой. Мудрец был мудр и поэтому взял с собой лопату. Вот и та самая рыхлая и плодородная земля, которую так искал мудрец. Теперь только понять предстоит, где копать. Но мудрец ведь был мудрецом — быстро нашел он то самое место. И стал копать. Если быть справедливым, то стоит сказать, что долго копать ему не пришлось. Раза три копнул — и вот она: душа земли. Кто же это? Трудно представить себе что-то в земле более ничтожное, более незначительное, более незаметное, чем маленький червячок, которого и раскопал мудрец. И мы бы с вами никогда бы в жизни не увидели в этом несчастном маленьком существе того, что гордо зовется душой земли. Однако мудрец видел это, ибо был тем самым мудрецом, а не кем-то из нас — не мною и не вами. Положил мудрец червячка ничтожного, незначительного и незаметного себе на ладонь и стал внимательно в этого червячка всматриваться. Если в это существо, извивающееся на ладони мудреца, стали бы всматриваться вы, если бы я стал всматриваться в него, то уж точно ровным счетом ничего бы не увидели, кроме тщедушного червячка, выпачканного в земле. Но мудрец ведь был мудрым, а раз так, то видел то, чего не видим мы с вами. Видел мудрец в этом извивающемся существе всю душу стихии земли, понимал эту стихию, любил ее. И самое главное, теперь мудрец мог без труда при желании восстановить душу земли, даже не глядя более на этого червячка. И отпустил мудрец червячка, а сам отошел чуть в сторону — как раз туда, где плодородную почву сменяют голые камни. Там остановился мудрец, чтобы развести костер.
Да, вы уже поняли, что теперь мудрецу предстояло найти душу огня, а чтобы найти душу огня нужен, как нетрудно догадаться, сам огонь. Мудрец заранее знал это, поэтому захватил с собой и огниво, и вязанку дров. Мы бы с вами наверняка поленились тащить за собой в такую даль не то что вязанку дров, а даже и огниво, однако мы с вами — отнюдь не мудрецы, да и не стремимся мы с вами к тому, чтобы постичь чью-то там душу, тем более душу огня. Мудрец же не только знал много, но и знал то, ради чего он так много знает. Где же в огне его душа? Мудрец пока еще не знал этого, но он знал твердо, что очень скоро он это узнает, потому что, в отличие от нас с вами, мудрец был мудр. И он увидел эту душу! И не только увидел, но сразу же понял: это именно она — душа огня! Стоило только огню разгореться, как среди его языков — оранжевых, алых, пурпурных — мелькнуло что-то. Мы бы с вами и не заметили того, что что-то там мелькнуло в пламени. А мудрец заметил. И вы даже уже знаете, почему. Конечно, потому что мудрец был мудр. И не было никого в мире в те поры, о которых речь, кто был бы мудрее того самого мудреца. И не было прозорливее и наблюдательнее его во всем свете. И увидел мудрец, как мелькнула среди огня маленькая ящерка. Как же не горит она? Что делает она среди пламени? Разве не хочется ей выскочить прочь из костра? Мы с вами думаем, что в огне ящерке плохо, что она там сгорит непременно. Думаем мы так потому, что не знаем главного — не знаем мы того, что ящерки в огне не горят, потому что огонь — их стихия. Нет, конечно, не все ящерки среди пламени чувствуют себя как дома, и даже не как дома, а просто дома. Но есть такие, которым костер — дом родной. И эта ящерка, что сейчас перед глазами мудреца мелькала в огне, как раз не только огня не боялась, но и радовалась огню, наслаждалась им. И не только… Эта маленькая ящерка была той самой душой огня, что искал мудрец. Долго смотрел мудрец на пламя, смотрел и думал, смотрел и запоминал. И запомнил. И когда костер погас и ящерка — душа огня — исчезла вместе со своей стихией, уже тогда знал мудрец, как ему воссоздать душу огня самому. А ведь ради этого все и затевал мудрец.
Теперь же дело было совсем за малым — найти душу воздуха. Чего легче, ведь воздух повсюду. Но это нам с вами кажется, что нет ничего проще, чем отыскать в воздухе вокруг нас эту самую душу, мудрец же знал, что найти душу воздуха можно только в очень определенном, в строго заданном месте. И чем выше расположено это место, тем больше шансов отыскать там душу воздуха. А вы помните еще, где жил мудрец? Конечно, помните: жил он на самой высокой горе, то есть на такой горе, выше которой нет в мире и не было никогда, и никогда не будет. Тут уже и мы с вами поняли, хоть и не являемся мудрецами: в поисках души воздуха мудрецу надо было вернуться домой, подняться вновь на свою гору. Так и сделал мудрец. И уже на следующий день у себя на горе мудрец смог увидеть душу воздуха. Мы бы с вами никогда в жизни не увидели тут души, но мы не мудрецы. Мудрец же узрел среди облаков совсем маленькую птичку, птичку-невеличку. У птички этой не было даже имени, настолько была она мала, настолько ничтожна. Однако именно эта птичка-невеличка и была той самой душой воздуха. И смотрел мудрец на нее, постигал ее, узнавая и запоминая, понимая, что к чему и — самое главное — для чего. Постигнув до предела душу воздуха, мудрец постиг стихий величье, всех четырех стихий. Но зачем было это нужно? Для чего? Мы с вами не знаем, мудрец же знал. Знал он о том, что его великий путь, путь мудреца, направлен на то, чтобы хаос сделать космосом. Да, мир наш очень уж беспорядочен. И миссия мудреца — навести в мире в порядок. Как это сделать? Мы не знаем, мудрец — знал. Ведь он был мудрым. Хотел мудрец на пути своем сделать так, чтобы все стихии слились в единый мир — мир космический. Ради этого и искал мудрец души стихий, и запоминал их, и много думал. И теперь час настал.
Не прошло и месяца, как мысли, собранные мудрецом, нашли себя в едином существе, созданном им ради благой цели — ради превращения хаоса в космос, беспорядка нашего мира — в общемировой порядок. Стоял мудрец на вершине самой высокой горы, на которой он и жил, а возле него стоял дракон. Был он крылат как птица, чешуя и плавники выдавали в нем природу рыбы, подвижен был как ящерица, живуч подобно червю. Был рожден дракон, чтобы и плавать, и летать, и ползать, и бегать. Был он силен и могуч, проворен и красив. И мир наш, глядя на этого дракона, созданного мыслью и знаниями человека, вдруг захотел стать миром порядка, захотел из хаоса превратиться в космос. Но, по всей видимости, желания мира и желания человека — даже самого мудрого — было тут недостаточно. Было что-то еще, что находилось вне мира и вне человека. И это что-то оказалось сильнее всего вокруг. Сильнее мудреца, сильнее творения его. Мудрец, будучи очень мудрым, очень быстро все понял — понял, что четыре стихии никогда ни ему, ни кому бы то ни было не подружить. Каждая стихия в своем величии будет всегда одна, будет одинока, душа каждой стихии останется сама в себе и для себя. И так и будет, потому что так было всегда. И мудрец знал это. Знал даже тогда, когда искал души стихий и постигал их, когда творил дракона из всех четырех душ стихий. Так зачем же, зная заранее о том, что ничего не получится, мудрец потратил столько времени и сил на сотворение дракона? Да, мудрец знал. Но чтобы быть мудрецом, мало только знать. Надо еще верить. Верить даже в то, что точно никогда не сбудется. Надо надеяться. Надеяться даже на то, чему не бывать никогда. Потому мудрец и был мудр, что не только знал, а и верил, и надеялся. И пусть нынче хаос не стал космосом, пусть беспорядок не обернулся порядком, пусть величие каждой стихии осталось только самим собой, пусть нынче так. В будущем, вполне вероятно, стихии подружатся, воцарится порядок, космос станет принципом существования мира. Надо только верить в это, надо на это надеяться. И когда-нибудь, возможно, все будет хорошо и в нашем мире. И восторжествует гармония величия всех стихий, основанная на мудрости человеческой.
Сказка пятницы. Четыре света стороны
Мир наш светел и велик. Мир прекрасен. Мир красив и добр. Куда ни пойти в нашем мире, а всюду найдешь красоту великую, всюду увидишь что-то такое, что непременно порадует глаз и запомнится надолго, а то и на всю жизнь. И всегда, сколько ни брожу я по миру, всегда нахожу что-то такое, отчего радуюсь так, как способен радоваться только ребенок. Да я и есть ребенок, потому что каждый странник несет в себе частичку детства. Иду я на Запад, на Север, на Восток, на Юг, и всюду нахожу что-то важное, что-то интересное, что-то доброе, красивое и светлое.
Вот иду я на Запад из города. Сначала, сразу за городской заставой, всё сады и сады. Как же приятно сквозь это царство деревьев проходить. А на дворе май, светит ласковое весеннее солнышко, листочки трепещут нежно на хрупких веточках. Как же прелестен утренний сад в мае. Трава еще юна, покрыта она капельками росы. И больше всего люблю я майским утром, идя на Запад, разуться и предаться наслаждению слияния с росистым садом. И нет ничего для меня более радостного, чем, проснувшись поутру рано-рано, пройти к Западной городской заставе, выйти из города и очутиться в саду, майском саду. С трепетом каждый год жду я наступления третьего месяца весны, наступления мая, жду, чтобы пойти в сад, в один из многочисленных садов, что лежат по пути на Запад. Есть там сад вишневый, есть сад, засаженный сплошь сливами, есть и сад яблочный. Но я больше всего люблю из всех садов за Западной заставой сад рябиновый. Нигде больше нет такого рябинового сада. Вы видели, как цветет рябина в мае? Ради этого цветения я и иду каждый год в рябиновый сад, предаваясь радости приобщения к прекрасным этим цветкам, что так скоро станут сначала зелененькими, а потом оранжевыми и даже алыми ягодками. И такая роса в том рябиновом саду, какой больше нигде и никогда не найдете. Ах, как там прекрасно! И как хорошо жить! Но утро потихоньку сдает свои позиции, уступая место белому дню. А раз так, то и мне надо двигаться дальше, дальше на Запад. Дорога пролегает через поля и приводит меня к большой и медленной реке. Река эта и есть конечная цель моего путешествия на Запад. Я сажусь на берегу и долго, бесконечно смотрю на то, как река неспешно несет свои воды. И сижу так до того, часа, когда солнце приблизится к горизонту, станет прелестно оранжевым и в конце концов горизонтом этим будет проглочено. Нет лучшего времени для меня, чем время заката — заката над медленной рекой, что плавно несет воды свои к Западу от города. Солнце заходит, я возвращаюсь в город.
