— Стыдно, Татьяна, домой-то с пустыми руками ворочаться, — объяснял Поршнев. — Авось, бог поможет как-нибудь справиться, ну, тогда и домой…
Когда Катаев отобрал у него привезенные деньги, он сказал Татьяне:
— Меня бог наказывает, Таня… Перед образом тогда клялся, что в последний раз, и преступил клятву.
— И в самом деле нехорошо, — соглашалась Татьяна, участливо качая головой. — Большой это грех…
Поршнев чувствовал себя уже лишним в прииске. Катаев точно не замечал его, как не замечают бедных приживальцев. Прямой обиды не было, а чувствовалось скверно. И оставаться на прииске скверно и уходить некуда. Особенно тяжело делалось по ночам, когда в голову лезли самые дикие мысли.
С своей стороны, Катаев тоже начал тяготиться присутствием обнищавшего компаньона. Прогнать его так, за здорово живешь, как будто и совестно, а держать без всякого дела на своей шее начетисто. Катаев соображал и так и зтак, пока не придумал новой штуки, от которой Поршнев еще раз ахнул.
Раз сидели они вечером за самоваром и пили чай. Катаев как-то особенно пристально смотрел на Поршнева, а потом проговорил со вздохом:
— Гляжу я на тебя, Гаврила Семеныч, и вчуже жалею… Что ты теперь, миляга, делать-то будешь?
— Не знаю, Егор Спиридоныч… Две руки остались — вот и весь капитал.
— Так-то оно так, а только с одними голыми руками недалеко уедешь… Без снасти, говорится, и клопа не убить. Да… Главная та причина, что выйдет тот срок твоим векселям, ну, у тебя за них дом-то и отберут.
— Отберут, Егор Спиридоныч! С тем и деньги у добрых людей брал…
— Так, так…
Подумав немного, Катаев прибавил:
— А ведь можно дом-то за вексель и не отдавать, Гаврила Семеныч… Есть такой фортель, и я даже очень хорошо удумал. Тебя жалеючи говорю… Векселя — векселями, а дом — домом.
Поршнев ничего не понимал.
— А ты, Гаврила Семеныч, продай мне дом-то… Понимаешь? Векселя-то с носом и останутся… Надо ведь умеючи деньги-то в долг давать. Ты подумай хорошенько, я тебя не тороплю… Можно сказать, прямо даром с меня денежки получишь. Одним словом, жалеючи…
Предложение было заманчиво, и думать тут было решительно нечего. При окончательных переговорах Катаев сильно прижал в цене, но выбирать было нечего. Уплатив Поршневу наличными шестьсот рублей, Катаев проговорил:
— Совсем даром денежки получаешь, Гаврила Семеныч. Ну, а пока пусть твои живут в моем доме по-прежнему. Я его потом в духовной откажу своей пирожнице, ежели она, например, будет вполне соблюдать себя по своей женской части.
Обидно было все это слушать Поршыеву, но, снявши голову, о волосах не тужат. Он опять ожил в надежде на какое-то дикое счастье. А вдруг пойдет золото, — в одну неделю можно разбогатеть. До заморозков оставалось еще больше месяца.
Но тут случилась новая беда. От осенних дождей выступила подпочвенная вода, и пришлось поставить дорогие насосы для откачки, а главное — терять дорогое время. Пески затягивало илом, и промывка замедлилась.
— Экое наше горькое с тобой счастье! — жаловался Катаев.
Полученные за дом деньги ушли по той же дорожке, как и добытые векселями. Через месяц Поршнев был совершенно свободен от всяких денежных знаков и неожиданно исчез с прииска, не простившись ни с кем.
Весной следующего года нашли в лесу «тело неизвестного человека», как гласит полицейский протокол. По произведенному дознанию, это тело принадлежало «купеческому брату» Егору Спиридонову Катаеву.
Прошло еще полгода. В миясское волостное правление явился Поршнев с повинной:
— Берите меня… Это я убил Катаева…
1903 [2]
Примечания
1
Натакались — попали, нашли. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
2
Впервые опубликована в «Журнале для всех». 1903, No№ 1–3. Включена автором в состав «Сибирских рассказов» в 1905 году. Печатается по тексту: «Сибирские рассказы», т. III, М., 1905.
