остров» — Антон не поддержал друга стихом. «Стихи Носика я видел, публикаций — нет», — лаконично ответил мне Кудрявцев.
Однако в июле 2004 года Антон с искренним изумлением обнаружил, что его школьные малоприличные частушки не просто сохранились, но и стали фольклором:
25 лет назад был я мал и глуп, а потому сочинял всевозможные дурацкие стишки.
Полагал при этом, вероятно, что дальше 8 «А» класса творчество это вряд ли куда-нибудь уйдёт — дальше оно и не предназначалось, и механизмов, казалось бы, не было: ни Интернета, ни ФИДО, ни даже на худой конец множительной техники в публичном доступе…
Хрен я угадал, как показало беглое знакомство несколько лет назад со сборником русского школьного фольклора, где обнаружилось несколько «садистских частушек» моего детского сочинения.
Сегодня вдруг выяснилось, что в Интернете дожили до наших дней и другие образцы моего детского творчества, типа английских частушек. Углублённый вебсёрч выявил ещё десяток-другой моих детских сочинений (например, лимериков), попавших на веб непонятным способом. К счастью, никакой любовной или гражданской лирики там не оказалось. Уфф.[46]
Под «английской частушкой» подразумевается вот что:
У май лавера в мозгу
нот а сингл извилины —
джаст э хи впадёт в тоску,
все хенды попилены[47].
А под лимериками, например, такое:
Старый поп из деревни Сушнёво
Заковал свои муди в оковы
И воскликнул: Господь!
Я смирил свою плоть!
Но душе моей — тоже хуёво.
Я привожу именно этот лимерик из доброй полусотни похожих игривых стишков[48], потому что именно его первую строку сам Носик вбил в поисковый запрос, то есть признал его авторство. Всё, что мы с древнейших времён знаем как «фольклор», имеет конкретного автора, и автор этот очевидно незауряден. Но — как пишет сам Антон — «у меня примерно к третьему курсу мединститута кончились все эти амбиции».
Амбиции кончились, но по-прежнему Носик охотно откликался на разные литературные игры. В частности, проходившие в «Гусарском клубе»[49] — одном из первых русских сетевых комьюнити (создан в 1995 году). Марина Пустильник, познакомившаяся с Антоном как раз там, сидя со мной в кафе на Тверской в 2018 году, не может вспоминать о нём без улыбки:
Это был творческий клуб по интересам, где собирались недавно уехавшие в Израиль, а также молодые аспиранты, которые учились в Штатах. Каждый брал себе псевдоним, начинал со звания корнета, а дальше за участие и победу в литературных конкурсах росли звания. Такая литературная игра. Насколько я помню, Антон тоже писал стихи, и вообще был как-то активен.
С другой стороны, у клуба была составляющая в реальной жизни, т. е. они все встречались кто где.
У них был IRC-канал, где я и тусовалась. Это было очень весело. Я тогда заканчивала учёбу [в CША], и все ночи проводила на этом канале, вместо того, чтобы писать диплом. Конкурсы, помню, все были очень остроумные, творческие, рядом с ними я чувствовала себя недостаточно креативной.
Достаточно заглянуть в доступные сейчас «архивы Гусарского клуба», чтобы убедиться: конкурсы и впрямь были остроумные, но старинное словечко «неудобочитаемые» к большинству «гусарских» шуток и стишков относится в полной мере. Но само общение «молодых аспирантов» и экспатов было, возможно, важнее самих стихов.
Необходимо отметить и глубокое понимание чужих «настоящих» стихов. Примером чему может служить произведённый Носиком в феврале 2010 года в ЖЖ-комьюнити mgendelev разбор стихотворения «Элегия. Памяти сословия» Михаила Генделева — ставшего в Израиле близким другом Антону и центром притяжения для молодых образованных репатриантов. Здесь Носик отказывается от специфической лексики и излагает свои мысли языком почти академическим:
Это тип поэта-пророка, который озвучивает не свою обособленную от мира правду, а некие коллективные установки, которые читатель либо приглашается разделить, либо он их уже разделяет, а поэт их просто облёк в совершенную ритмическую форму, в коллективную молитву и догмат веры.[50]
Если прочитать целиком эту пространную, на 9 тыс. знаков, то есть два разворота толстого литературного журнала, запись, то можно обратить внимание на несколько обстоятельств. На указанное в посте местонахождение: «гостиница „Жемчужина“, Сочи, Краснодарский край» (выдалась свободная минута на курорте, сел и написал). И на две характерные отсылки: к социальной сети MoiKrug, пытавшейся тогда занять место русского LinkedIn, и к Гребенщикову — без которого разговор о современной русской поэзии для Носика оказался невозможен.
Единственное относительно «серьёзное» стихотворение Антона Носика в публичном доступе сейчас можно найти благодаря всё тому же Павлу Пепперштейну, который вовлекал друга в концептуальное искусство — в созданную им в конце 1987 года группу «Инспекция „Медицинская герменевтика“».
Полное название «Инспекция „Медицинская герменевтика“» в достаточной степени выражает предмет наших интересов и занятий. Речь шла об инспекции всего. Очень философическая позиция. «Инспекция всего» предполагает нахождение в некой умозрительной отстранённости.
В иудео-христианской традиции первым актом инспекции можно считать 7-й день творения, когда Господь обозрел созданный мир и сказал: «Всё хорошо весьма». Т. е. это первая инспекционная запись в истории человечества, во всяком случае западного.
«Медгерменевтика» — это истолкование текстов, интерпретация текстов. Речь шла об использовании аппаратов интерпретации в терапевтических целях. При этом нам было очень важно, что среди нас два профессиональных медика (Антон и Герман Зеленин), и большое значение мы придавали тому, что один является урологом, а второй — гинекологом. Были представлены как бы ин и янь. Основные гендерные принципы, принципы бытия, дуальность. Было важно, что они врачи.
Антон был свидетелем зарождения группы «Медгерменевтика», и он был сразу назначен младшим инспектором герменевтики. Он очень ответственно отнёсся к этому, и сразу же стал принимать активное участие в работе группы.
Примерно через год мы занялись созданием книг, которые по нашей идее должны были составить пустотный канон герменевтики. Нас волновала тема пустотности и поиски канона, вернее, разработка канона. Была задумана многотомная структура и создано 12 томов пустотного канона, два первых тома были опубликованы.
Прервём рассказ о московском младоконцептуализме, чтобы заметить, что «тема пустотности» не может не вызывать у читателя, чья молодость пришлась на девяностые, ассоциации с романом Пелевина «Чапаев и Пустота»: ведь её главный герой, Пётр Пустота, тоже был маниакально озабочен «философскими аспектами пустоты». Пепперштейн в нашем разговоре согласился, что совпадение это, вероятно, не случайно:
Пелевин — человек-радар. Он всё вылавливает
