— Не слишком ли ты хвастаешься своими успехами? Говоришь, и дочерей вовлекла в свою деятельность? По-моему, ты преувеличиваешь. Вероятно, им в Швеции живется неплохо, но...
— Ну ладно, оставь. Я просто пыталась немного оживить беседу. Вы все молчите, как умирающие.
Она встает из-за стола и прощается; подойдя к Амалии, она обнимает ее за плечи.
Утром, почти на рассвете, Пааво принес в Ийккала радиоприемник. С помощью Антти он приколотил для него полочку на стене, вывел на крышу антенну, а теперь объясняет мальчику, как включать и выключать, как находить волну, как сделать громче или тише. Затем Антти отправляется с дядей в Ээвала. По мнению Пааво, Амалии с сыном надо запастись на зиму книгами для чтения.. После завтрака Антти с дядей возвращаются в сопровождении Эльви. У каждого — пачка книг. Книги складывают на столе в комнате Амалии. Эльви и Антти торопятся в хлев. Эльви хочет перед отъездом в Хельсинки, пока еще светло, попрощаться с коровами, овцами и телятами. Амалия и Пааво остаются и перебирают книги. Амалия читает заглавия, имена авторов: Ахо[3], Линнанкоски[4], Алкио[5]. Их она знает. Но тут есть и незнакомые иностранные имена: Флобер, Чехов. Кровь приливает к голове Амалии, она почти кричит:
— Неужели ты думаешь, что я это пойму?
— Конечно, ведь это же чистый финский язык, — спокойно отвечает Пааво. — Тут каждое слово по-фински. Если эти книги тебе не понравятся, выбери себе из библиотеки Ээвала другие. Там есть и научно-популярные, есть и поэзия. Эйно Лейно[6] и Ларин-Кюэсти[7] тебя, наверно, увлекут.
Амалия слишком возбуждена. Она продолжает:
— Как ты можешь говорить, что я все понимаю на чистом финском языке! Вчера я даже не поняла ни слова из того, что говорил священник. И что за молитвы пели... А может быть, это даже и не молитвы... Я даже не знаю, кого хоронили в этих гробах! Они стояли на носилках, а крышки их были плотно привинчены... И тот гроб, на котором стояло имя Таави, тоже был наглухо закрыт.
Тут голос у Амалии срывается, и она с плачем бросается на кровать. Молча смотрит Пааво на плачущую сестру. Он ждал этих слез, ждал с надеждой. Он садится на край ее постели, поворачивает к себе заплаканное лицо сестры и вытирает его своим большим носовым платком. Вытирает так же, как утирал слезы Амалии, когда маленькая сестренка расшибла себе лоб на пороге хлева.
7
Война кончилась. Амалия услышала это по радио. Пришла послушать известие и Старуха, зашли и вовсе незнакомые люди, которые увидели антенну над крышей Ийккала. Множество разных слухов идет отовсюду, и лишь по радио можно узнать, каково же действительное положение дел. Амалия остерегается принимать участие в разговорах. Споры разгораются, мнения расходятся — война так или иначе коснулась многих. Амалия тоже пострадала от войны. Но все-таки она хоть осталась на месте. По-прежнему Старуха частенько наведывается в деревню. Она пересчитывает всех погибших воинов их общины, точно какой-нибудь заштатный статистик. Уцелели сыновья Хукканена — все трое. «Это знак свыше», — вздыхает Старуха. Правда, после смерти Таави она избегает говорить о страшном суде. Слишком уж больно задело ее, когда во время похорон Таави кто-то крикнул: «Они не в вере умерли!» На обратном пути из деревни она обычно заходит в Ийккала — отдохнуть, выкурить трубочку и подумать о своем «младшеньком». Вздыхая, Старуха присаживается на скамью у теплой печи, потирает узловатые руки и выдумывает разные случаи, которые вполне могли бы привести Таави перед смертью на путь веры. Затуманенными глазами умоляет она невестку поддержать эти фантазии. Амалия слушает, затем говорит, успокаивая:
— Нельзя тревожить умершего ни речами, ни мысленными заклинаниями. Ведь живым лишь одно известно: усопшего благословили на вечное упокоение.
— Благословили, благословили, — кивает головой Старуха, и Амалия не понимает, хочет ли она этим благословить сына или снова думает о том, что ее мучает.
Выпив кофе, Старуха становится веселее. Она расспрашивает о новостях и сама рассказывает, что где слышала. Амалия отвечает на вопросы, снова и снова наливает кофе и под конец наполняет кисет Старухи самосадом. Свекровь прощается, пожимая обеими руками «руку дающего», и затем ковыляет за холмы, к своему дому.
В Ийккала еще с прошлогоднего урожая остались табачные листья, хотя Амалия и продавала их в течение всей зимы, выручив уже не одну тысячу марок. Действительно, табак в ту весну сверх ожиданий был такой буйный, что многие хозяева Такамаа сворачивали с дороги, чтобы поглядеть на него. Амалия тогда посеяла табак на южном склоне холма, натаскав туда земли со старых свалок Ээвала. А Старуха, сама заядлая любительница разводить табак, щедро давала своей невестке советы. Ведь Старуха у себя выращивала отличный табак, но большую часть его выкуривал Хукканен, хотя сам никогда не помогал ей в работе. Амалия сажала табак для Таави. Во время войны все стали разводить в Такамаа табак. Конечно, здесь и раньше курили самосад. Хозяйки, привыкшие сосать трубочку, высаживали табачную рассаду по углам двора. «Вот и вырос табачок, где крапива росла, а в трубку очень даже хорош», — говорили они. Слышав не раз это, Амалия и сама со второго года войны начала разводить табак. А в последнюю военную зиму она была просто поражена полученным от табака доходом. В Такамаа знали, что после смерти Таави Амалия стала продавать табачный лист. Но этим летом она отказалась от разведения табака. Ведь за ним тоже нужен тщательный уход. Амалия это прекрасно почувствовала. Чего стоит лишь натаскать воды для поливки табака после целого дня работы!
Для Амалии всегда было главным, чтобы хорошо родился хлеб и вовремя было убрано сено. После смерти Таави эти дела стали для нее особенно важными. Теперь ей одной приходится отвечать и за хозяйство, и за сына. Доход от табака она считает случайным, принесенным грохотом войны. Амалия знает, что случайные доходы бывали и раньше — от карточной игры, например, но игра может принести, а может и унести деньги. У хозяйки Ийккала нет лишних средств на игру.
Свои «случайные» деньги она положила в банк на счет Антти. Мальчику скоро надо будет купить настоящий велосипед. Да и велосипед Амалии уже никуда не годится. Совсем плох и велосипед Таави: дребезжит и стал тяжел на ходу. Правда, шины у него еще совсем новые. Но Амалия думает, что они из заменителя. Надолго ли хватит их по этому гравию? А из Такамаа в церковь, в народное обеспечение, в магазин — почти что две мили. На этой дороге Амалия вконец загубила свой собственный велосипед еще в первый год войны. Теперь и велосипед Таави того и гляди развалится. А разве можно ездить на автобусах? Кто будет тогда вечером и утром ухаживать за коровами? Антти пока еще нельзя посылать в такие дальние поездки, ему это не под силу. Но хороший велосипед мальчику нужен — с легким ходом и сверкающий лаком. Однако Амалия решает отложить покупку велосипеда до тех пор, когда можно будет приобрести добротную машину, выпущенную уже в мирное время. Люди Такамаа стали подозрительнее прежнего: война вовсе не была тем торжественным маршем, какой обещали им в самом начале. Многие расхваленные продавцами товары оказались негодными, например бумажные вожжи или эмалированная посуда.
После смерти мужа никого нет ближе Амалии, чем сын. Она непрестанно думает о нем, вглядывается, стараясь увидеть в нем черты Таави. Но трудно их найти в ребенке. Круглое, с мягкими линиями лицо Антти не похоже на лицо отца. Ходит мальчик как Таави и так же поворачивает голову. Амалия теперь с удовольствием слушает рассказы Старухи о детстве Таави, но как только Старуха начинает говорить о его гибели, у Амалии сразу же пропадает охота слушать ее. В такую минуту она, кажется, схватила бы свекровь в охапку и вынесла со двора. Но теперь она, видимо, научилась немного сдерживать свои внезапные порывы.
Амалия настригла шерсть со всех четырнадцати овец и расстелила ее на печи для сушки. Запах овечьей шерсти наполняет избу. Амалия сидит на табуретке возле печи. На полу перед нею куча выстиранного тряпья, которое она режет ножницами на узенькие полоски, чтобы вязать половики. Кто-то стучится в дверь и тут же открывает ее. Это почтальон. Он втягивает носом воздух, бросает на стол почту и, морщась, говорит:
— Ух, и воняет же здесь овчиной! Ну, Амалия, бросай-ка свои бабьи дела, тряпье и ножницы да получай в хозяйство коня! — Он смотрит на растерянную Амалию, смеется и продолжает: — Верно, верно, я принес тебе извещение — вон оно на столе, вместе с газетами.
Амалия медленно поднимается, стряхивает с подола обрезки тряпок, кладет ножницы на табуретку и подходит к столу. Действительно, это бумажка, в которой ясно написано, что завтра же в селе ей надо получить Воронка, которого забрали, когда началась война. Она перечитывает бумажку несколько раз, садится и, подперев руками голову, вспоминает.
