ничего не умею.
— Вот и посмотрим, — отозвался парень. — Похоже, ты не только о своей земле, но и о себе многого не знаешь! Завтра буду ждать тебя на станции. Надеюсь, твой жених верно все поймет?
— Что? То есть… а при чем тут жених?
— Как при чем? Разве он не придет тебя проводить до поезда?
— Наверное, да, хотя я не знаю… Ничего, он все поймет, — замялась Дана. К ее облегчению, они уже подходили к улице, где располагалась артель, и там Рикхард тепло попрощался с ней. Большинство художниц уже ложилось спать, и только несколько совсем юных девушек еще гуляли на побережье. Надежда Тихоновна настороженно поглядела на Дану, но не стала приставать с вопросами, и та без лишних слов умылась и отправилась в постель.
Но сон бежал от художницы, она металась и ворочалась пуще, чем в ночь после разговора с Меланией. Может, была виновата купальская маета, непостижимые тайны природы, страх перед будущим? Или все же этот загадочный Рикхард, присланный ей в подмогу, но какой-то неуловимый подобно воде или огню?
Да и она еще сглупила, наврала зачем-то про жениха и теперь думала об этом с досадой и тревогой. Ведь Рикхард справедливо все сказал: Дана стыдилась своего тела, созревшего, налитого молодой силой и красотой, но не знавшего ласки. Мать никогда и не думала наставлять ее как будущую женщину, а Мелания при вести о первой крови лишь мрачно покачала головой. «Как что почуешь — приходи ко мне, дам тебе снадобье, чтобы плоть утихомирить» — только и сказала колдунья.
Но Дане минуло пятнадцать, семнадцать, двадцать лет, а она так ничего и не чуяла. Ей не хотелось становиться женой и отдавать свое тело с позволения закона и веры, но также и не прельщали вольности, которыми упивалась молодежь на Иванов день. Она чувствовала себя хорошо и спокойно лишь наедине с собой, и мужчина казался источником мятежа и угрозы для этого уединенного мирка. Но больше всего она боялась, что собственное тело когда-нибудь забудет предостережения и пойдет на страшный дикий зов, а снадобья под рукой уже не окажется.
И только сейчас вместе со страхом ее подогревало странное чувство задора и приятной тревоги. В конце концов Рикхард за одну ночь поведал ей столько, сколько она не узнала за всю колдовскую жизнь, и после этого ей тоже очень хотелось чем-то его удивить. Пока Дана не представляла, как это можно сделать, и положилась на завтрашний день и дальнюю дорогу.
Глава 4
Наутро Мелания подтвердила, что посланника из Маа-Лумен в самом деле зовут Рикхард, и заверила, что достойно наградит Дану, если та узнает что-то ценное.
— Я бы, Дана, с радостью перебралась в город побольше, если бы года позволяли, — вздохнула колдунья. — В селе-то какая радость ворожить? У людей самих столько злобы да желчи внутри, что иной нечисти и не снилось! Сегодня на рассвете выхожу во двор и что вижу? Несколько кур зарезано, дорожки в крови, а головы их на забор насажены!
— Да вы что! — ахнула Дана. — Кто же такое сделал?
— Кто-кто, соседи наши, за которых у тебя душа болит! Они же нас ненавидят: мол, супротив бога идем. А что они сами об этом боге ведают? В чем их защита, кроме как в том, чтобы в себе подобных камни бросать? А услугами нашими не брезгуют, платят и за порчи, и за привороты, едва хвост прижмет! Вот и думай, Дана, стоят ли они твоего великодушия.
Весть о зарезанных курах, конечно, совсем не понравилась молодой художнице, и она впервые заподозрила, что Мелания желает отослать ее подальше от другого зла. Но девушка решила оставить эти домыслы при себе и, поблагодарив Меланию за напутствие, стала собираться в путь.
К станции Дана пришла одна, благо сама никогда не видела откровенной вражды от односельчан. Деревянное здание с красными буквами и резными окошками высилось около платформы. В воздухе висел уже привычный запах угля и пыли, перемешивающийся с ароматами выпечки, которую наперебой предлагали торговки «на дорожку». Чуть поодаль от них толпились мужички с телегами, рассчитывающие подвезти кого-нибудь до деревни за скромное вознаграждение. Сегодня еле уловимое гудение рельсов не наводило на нее страха: она была необычно воодушевлена, любовалась нежными полевыми цветами, растущими вдоль путей, и даже купила у одной из тетушек несколько пирожков — два с творогом, два с яблоком и душистой корицей. «Путь не такой уж близкий, заодно и Рикко угощу» — подумала Дана.
Тут появился и он, одетый в ту же куртку, и только рубашка под ней была попроще — серая, из грубого полотна. За плечами у него был увесистый черный ранец.
— Доброго тебе дня, Дана, — улыбнулся он и девушка подала ему руку. — Вижу, у тебя совсем мало вещей!
— Здравствуй, Рикко! У нас, художников и колдунов, инструменты всегда при себе, — шутливо пояснила Дана, — это наши руки да разум. Кисти с красками, если что, и в Усвагорске найдутся, а в остальном я неприхотлива: жизнь в артели научила.
— А откуда столь дивный запах?
— Это я купила нам угощение в дорогу, — вдруг смутилась девушка. — А что, не стоило?
— Что ты, спасибо! Уж прости, я сам не привык об этом заботиться, — ответил Рикхард и почему-то запнулся. Дана просияла и они присели на лавку, чтобы скоротать время до прибытия поезда. Вдруг художница заметила невдалеке Руслана и поморщилась: назойливый парень запросто мог осрамить ее перед новым знакомым и отравить всю предстоящую поездку.
Заметив ее, Руслан быстро приблизился и хмуро произнес:
— Кто это с тобой, Дана?
— Во-первых, здравствуй, Руслан, — сдержанно ответила девушка, — а во-вторых, это Рикхард, человек, которого прислали мне на помощь из Маа-Лумен. И в третьих, кто сболтнул тебе, в котором часу я уезжаю?
— Да какая разница! Я же как лучше хотел, проводить тебя собирался! А ты со мной недотрогу из себя строишь, а сама тут сидишь бок о бок с каким-то мужиком. И зачем тебе вообще нужна чья-то помощь?
— А ничего, что я еду в чужой город и занимаюсь подозрительным делом? — прищурилась Дана.
— А кто тебя на аркане тащил? Я же тебе говорил: не лезь на рожон, живи спокойно, как всякая разумная баба! Почему ты доброго слова не слушаешь?
— Это вы о себе, сударь? — насмешливо промолвил Рикхард. — И какое из сказанных вами слов было добрым?
— А вас-то кто спрашивает? — огрызнулся Руслан, скорее растерянно, чем грубо.
«Только бы Рикхард не выдал меня! — с отчаянием подумала
