жуткие. А то и одновременно…
Услышав, что им предстоит спать порознь, Дана почувствовала облегчение, но вместе с тем и странную горечь. Привыкнув по заветам Мелании видеть в мужчинах опасность, да еще после случая на колдовском озере, она подспудно думала, что Рикхард может снова поставить ее в щекотливое положение, а вдали от дома женщины еще более уязвимы. Случись что, кто здесь за нее заступится, отстоит ее неприкосновенность или подтвердит, что она была невиновна?
Но теперь Дана почему-то споткнулась именно на последнем слове. А так ли уж она невиновна, если теперь, лежа в казенной кровати под тонким одеялом, думает о том, что от Рикхарда отделяет лишь стена? И тем не менее кажется, что он еще ближе, чем в поезде, когда они сидели бок о бок. Потому что она была уверена: он сейчас думает о том же самом. Не о тайнах этого странного дома, а то и всего Усвагорска, не о колдовстве и интригах, не о несчастной семье, а о тонком и гибком девичьем теле, стыдливо прячущемся за покровами и втайне жаждущем вторжения.
Невольно вздохнув, девушка тут же испуганно огляделась, словно в комнате был кто-то еще и мог прочитать ее постыдные мысли. Перед тем, как лечь, она закрыла дверь на засов, боясь не то других, не то себя, — а Рикхард только и сказал ей напоследок: «Ничего не бойся, Дана», со своей обычной невозмутимой улыбкой. Конечно, ему-то, мужчине, легко говорить, в то время как она сейчас загнана в угол, будто дичь на охоте…
От подушки пахло ромашками — так мирно и знакомо, как в детстве, ветерок дружелюбно играл с деревьями во дворе гостиницы. Вероятно, ночные духи сжалились над своей давней почитательницей и дали ей отдохнуть от изматывающих, сладких и больных мыслей, набраться сил к утру, которое несло новые опасения.
Глава 5
Открыв глаза, Дана сначала решила, что проспала весь день, — за окном царил ночной мрак и во всем доме было тихо. На самом деле, по-видимому, минуло лишь два-три часа после того, как она задремала. Но как ни странно, девушка чувствовала себя бодрой и окрепшей, как давно не бывало в родном поселке. Разве что в тот вечер, когда они гуляли с Рикхардом в потустороннем лесу. Тело окрепло, двигалось легко и плавно, будто она не проводила много часов за рисованием, глаза сквозь пелену ночи видели каждый листик на деревьях и каждую трещину на мостовой. И кажущаяся тишина на самом деле была соткана из множества ниточек и узоров, как огромная паутина, — птичьи напевы, скрип старой мебели, осыпающаяся облицовка дома, шорох веток по черепице, чьи-то жалобные восклицания во сне или сладостные вздохи в грезах. Порой вкрадывался и зловещий шепот бодрствующих, хотя слов Дана не могла разобрать, как ни силилась.
Ступая по деревянному полу босиком, в длинной ситцевой рубахе, Дана приблизилась к окну и распахнула раму. Вряд ли она могла объяснить кому-то, зачем это делает и куда стремится: все происходило по дикому первобытному наитию. Еще вчера спальня была на втором этаже, но девушка перелезла через подоконник и тут же встала на твердую почву — теплую, покрытую густой травой. И почему-то Дану не волновало, куда делась гостиница, мостовая, соседние дома. Ее путь пролегал через широкое поле к Студеновке, которая в эту ночь особенно волновалась, билась о прибрежные камни по пути к Северному морю.
Девушка медленно шла через заросли иван-чая — его лепестки под ночным небом походили на капельки крови, а над ними вились неведомые огненные мошки. Пахло сырым мхом, кислыми ягодами, ржавчиной и почему-то теплым парным молоком. Впрочем, вскоре Дана увидела несколько коров, пасущихся в поле, тучных, гладких, с лоснящейся кожей. Никто не присматривал за ними, кроме самой Матери-Сырой Земли, и она явно не скупилась на заботу о своих созданиях.
Молочный запах, к которому примешивались терпкие кровяные нотки, вскружил девушке голову и сознание стало затуманиваться, а тело становилось все легче. Вдруг ей показалось, что она стала совсем маленькой, невесомой, и смотрела на ночное поле с высоты, как если бы невиданная сила удерживала ее в воздухе. Осмотревшись, Дана поняла, что вместо рубашки ее тело облегает темная блестящая шерсть, а руки превратились в кожистые перепончатые крылья. Мир вокруг стремительно менял краски, а звуки становились все острее, но перемены не пугали молодую колдунью. Больше всего ее волновал запах, и сохранившийся рассудок стремительно отступал перед животным кровавым голодом.
Вспорхнув над встревожившимися коровами, крылатое существо приземлилось на хребет коровы и вцепилось острыми зубами в самый уязвимый участок. Горячее питье без лишних усилий потекло в голодное нутро, и вскоре существо почувствовало приятную тяжесть. Ночь пахла не только кровью, но и страхом — он сковывал заблудившихся в поле животных и людей, живущих где-то за лесом, для которых это было время зловещей грани.
Сытый зверь снова взмыл ввысь и увидел невдалеке еще одни раскинутые крылья, тоже черные и блестящие, но оперенные, с шумом рассекающие воздух. Это была птица, которая не могла соперничать с кровопийцей за еду, но все же несла в себе что-то тревожное. Ее глаза светились в темноте, из клюва слышался скрипучий крик, однако Дана не чувствовала страха перед этим созданием, как и перед своей новой формой. К тому же ворон — почему-то она поняла, что это именно он, — явно не собирался нападать, а даже отвернулся и медленно полетел, будто указывал ей путь.
Они пересекли лес и оказались над Студеновкой, которая успела затихнуть и казалась подернутой тонким льдом. Присмотревшись, Дана заметила, что под ним скрывается множество образов: мечущиеся тени, бестелесные светящиеся глаза, скелеты, существа, сшитые из разных животных и растений. То и дело вспыхивали огненные блики, лед трескался, но не пускал реку на свободу.
Затем наконец показался город, который теперь выглядел куда больше, чем днем. С высоты своего полета Дана видела извилистые дороги, вековые деревья, громады из камня, пещеры и гроты, от которых веяло бесконечной мерзлотой. Не верилось, что в этом городе когда-то могли быть празднества, ярмарки, театральные представления, игры детей на улицах, прогулки молодых под луной или стариковские сплетни.
Ворон летел все ниже и Дана следовала за ним, город приближался. Наконец они уже могли заглянуть в окна домов, похожих друг на друга как близнецы, словно вырубленных из одного куска гранита. Ни одной вывески, барельефа или скульптуры, как и прочих признаков человеческой жизни, вроде сушащегося белья, комнатных цветов или кошек, дремлющих
