Для меня не требовались лучшие доказательства. Я сообщил этот результат "Висбаденскому курьеру" и попросил редакцию, чтобы она опровергла напечатанное в газете сообщение, сразу и на том же самом месте, и опубликовала правду. Редакция ответила, что она была бы готова опубликовать мое читательское письмо под мою ответственность. Кроме этого, сама она ничего не могла бы предпринять, так как сообщение Би-би-си пришло через ДПА.
Один высокопоставленный немецкий дипломат однажды за границей в присутствии моей жены долго и словоохотливо рассказывал мне о том, как ужасно приходилось ему страдать от тирании Гитлера, пока он не решился в определенном году эмигрировать и этим — слава Богу! — спасся от наихудшего. Мы не поверили ему и пересчитали позже, сколько лет было этому мужчине в то время, когда он так страшно страдал при Гитлере: ему было в то время примерно шесть лет!
Однажды во второй половине войны мне нужно было прибыть к начальнику штаба СА в Имперской канцелярии. Меня попросили подождать в комнате адъютантов. Я как раз беседовал с шефом группы адъютантов, группенфюрером СА Гиргензоном, когда вошел хорошо выглядевший офицер и группенфюрер поздоровался с ним очень приветливо. Тогда офицер представился мне, и я узнал, что ему еще до 1933 года делали предупреждения, когда он, молодой офицер рейхсвера, маршировал в форме, размахивая флагом со свастикой, во главе процессии демонстрантов СА. Пока этот офицер был у начальника штаба, а я еще должен был подождать, я узнал, что его кандидатуру рассматривают для назначения на должность руководителя группы адъютантов, так как он считался самым убежденным национал-социалистом из всех молодых офицеров!
Речь при этом шла о графе Штауффенберге, который позже пытался убить Гитлера с помощью бомбы в его штаб-квартире "Вольфшанце". Гитлер, как известно, остался жив, но несколько высших офицеров и гражданских чиновников были ранены или убиты. Гитлер через генерала полиции, обергруппенфюрера доктора Мартина, руководителя СС в секторе Средней Франконии, передал выражения соболезнования вдове или матери графа Штауффенберга, я думаю, это была мать, и передал большой букет цветов. И так как в народе царило большое возмущение против графа Штауффенберга, Гитлер отдал, кроме того, распоряжение защитить его семью. Об этом мне впоследствии в подробностях рассказал сам доктор Мартин в лагере Херсбрук.
Вражеская пропаганда во время войны и клевета против нашего народа после войны до сегодняшнего дня, пожалуй, никого так не смешала с грязью, как СА. Как раз ту организацию, которая была воспитана в максимальной самодисциплине, и миллионы людей из рабочего класса, в подавляющем большинстве социал-демократов и коммунистов, своим личным убеждением, собственными жертвами и чистой порядочностью превратила из врагов в товарищей. Я могу сказать об этом открыто и честно, потому что я сам пережил это в течение долгих лет. Поэтому я точно знаю, что эти штурмовики — за исключением совсем немногих попутчиков, шпионов и провокаторов врага — не имели практически никакого отношения к преследованиям евреев в 1938 году. И те из них, которые, как было доказано, на самом деле участвовали в этих событиях, были очень сурово наказаны по личному распоряжению Гитлера.
На меня произвело очень большое впечатление, когда я своими глазами наблюдал эту особенную образцовость штурмовиков во время партийного съезда НСДАП в 1929 году в Нюрнберге. Гитлер как раз был в Доме культурного общества, провозглашая свою программную речь перед примерно 1500 членами партии и СА, когда мы услышали снаружи мощный шум. Спустя несколько минут мы увидели, что большая, тяжелая входная дверь была вскрыта силой. Большинство людей в зале встали, чтобы в большом волнении посмотреть, что происходит за ними. Гитлер крикнул с выдающимся спокойствием: "Партийцы, то, что происходит там позади, даже близко не так важно, как то, что я должен сказать вам в моей речи. Потому, пожалуйста, садитесь снова на свои места, слушайте меня, а все прочее предоставьте нашим СА".
Действительно, все снова сели, и Гитлер говорил дальше, будто ничего не случилось. В зал пытались проникнуть несколько сотен коммунистов во главе с печально известным преступником Максом Хёльцем, которые специально приехали из Берлина, чтобы превратить — как они сами громогласно возвещали — весь партийный съезд НСДАП в "одну большую кровавую баню"! Но штурмовики образовали стену, которая была настолько тверда, что они смогли медленно, но верно вытеснить всех коммунистов сначала из зала и, наконец, из всего дома.
Они могли бы легко избить коммунистов — но это было запрещено СА. Штурмовикам пришлось позволить противнику бить себя, но тем более решительно они вытолкнули их прочь. Затем Гитлер послал доктора Геббельса проехаться на машине по всем улицам Нюрнберга, чтобы Геббельс напомнил всем штурмовикам об обязательной дисциплине. В результате конфликта был один погибший и несколько раненых — разумеется, исключительно со стороны СА!
В 1932 году в Берлине во время похорон убитого марксистами члена гитлерюгенда Герберта Норкуса, я видел, как коммунисты специально закидывали нас — доктора Геббельса и его сопровождение — с небольшого расстояния с высокой стены тяжелыми камнями. Геббельс стиснул зубы и незаметно шепнул нам: "Стойте спокойно, не подавайте виду, только не позволяйте себя спровоцировать!" И каждый из нас передавал эти слова дальше. Все руководствовались этим, иначе была бы кровавая бойня неслыханного размаха. Когда мы позже уходили с нашими боевыми песнями всей массой через этот самый "красный" район Берлина, многие из коммунистов присоединялись к нам, маршируя "тем же самым шагом в наших рядах"!
Революция Гитлера была хоть и всеохватывающей, если даже не одной из самых больших революций вообще как в политическом, так и в духовном отношении, но она неповторимо отличалась своей дисциплиной. Именно так она и пришла к власти. Именно в этом она больше всего отличалась от ее противников. Поэтому клевета на наше немецкое прошлое нигде не является такой жестокой, как там, где она просто пытается полностью стереть эту дисциплину из памяти немцев. Клеветники очень хорошо знают, что такая дисциплина, как эта, предполагает непреодолимо сильную веру. Такая вера могла бы появиться и еще раз, даже и без Гитлера и национал-социализма, только опираясь на закономерности природы, например.
Когда граф Хельдорф, начальник полиции Большого Берлине, после так называемой "хрустальной ночи" подробно докладывал гауляйтеру Большого Берлина о происшествиях, я случайно был этому свидетелем, хотя они сами этого не знали.
Он сообщил, что только очень немногие членов партии участвовали в грабежах еврейских магазинов и в избиении евреев. Но даже эти поступали так в значительной степени только потому, что их подстрекали к этому, а именно — переодетые штурмовиками коммунисты. Ответ Геббельса был таким:
"Хельдорф, я скажу вам так, это безумие будет стоить нам еще одного миллиона мертвых солдат!"
То, что Гитлер якобы хотел "хрустальной ночи", было неправдой. Наоборот, именно потому он и Геббельс так часто созванивались по телефону той ночью друг с другом и были очень взволнованны, потому что ради бога хотели предотвратить какие-либо акты насилия, истязания или грабежи. Я знаю это от одного господина из отдела прессы Имперского министерства пропаганды, который дежурил на телефонной станции министерства той ночью и из понятного любопытства подслушивал. Он сделал для себя соответствующие заметки.
Несмотря на все эти доказательства, является установленным, конечно, что Гитлер, Геббельс, Геринг и другие были достаточно умны, по меньшей мере, чтобы знать, что было бы просто самоубийством превратить мировое еврейство в своего врага номер 1, кроме того, в тот момент, когда они ни в чем не нуждались так сильно, как в длительном, как можно более надежном мире. Как известно, революцию ни в коем случае нельзя проводить во время войны. И революция была для Гитлера всем — ведь именно она должна была спасти как немецкий народ, так и империю! Все же она была порождением страшных последствий — вышедшей из протеста против последствий Первой мировой войны. Это было бы все равно, что "пустить козла в огород", если бы он рисковал теперь новой войной как раз во время проведения революции. Ведь его главным принципом было достигать всего, чего можно было достичь без опасности войны! Такой человек, как Юлиус Штрайхер, наверняка думал иначе по этому вопросу, но из-за этого нельзя возлагать ответственность ни на партию, ни прежде всего на народ — и уж тем более на Адольфа Гитлера.
Учреждения стоят ровно столько, сколько люди, которые их представляют! Тот, кто хочет писать историю, должен судить не людей по поступкам, а поступки по людям. Но чем больше побеждал материализм, тем меньше обращали внимания на людей — и тем больше на их "успехи". Кто хочет, однако, судить о действиях по людям, тот должен хорошо знать этих людей лично и наблюдать за ними как независимый наблюдатель. Он должен оценивать их не из-за намерений или даже не ради какой-то политической тактики, а исключительно для того, чтобы оказать честь правде!
