занятия в Московском университете и Горной академии и поколесил по фронтам: воевал с белыми и басмачами; в Кзыл-Кия был помощником комиссара и с помощью революционного трибунала возрождал к жизни заброшенные копи. Сам Михаил Васильевич Фрунзе, побывавший однажды в Кзыл-Кия, позаботился, чтобы молодого комиссара послали продолжить ученье.
Так они приходили — из отрядов ЧОНа, из уездных ревкомов, по командировкам заводов, рудников, губернских областных и уездных советских организаций.
Вот в этом потоке поступал и баянаульский судья Каныш Сатпаев.
Ой поселился у Михаила Антоновича, предоставившего ему комнату в просторной своей квартире.
Усовские дни были расписаны по минутам. Еще в Баянауле Каныш удивлялся уменью ученого ценить время — делать даже в дороге записи в прихваченную на случай полевую книжку, и читать, ежедневно читать какой-то труд на немецком языке, и вставать всегда на заре, когда бы он ни лег накануне. Но в Томске, дома, эта ритмичная работоспособность, это владение временем были еще поразительнее. Он непринужденно шутил, рассказывал о своих путешествиях по Джунгарии, не чурался физической работы, но наступал срок, и… «вы уже меня извините».
Усов притягивал к себе не только знаниями и преданностью геологии, но и уменьем передавать другим свою увлеченность. Ученый-геолог, много сделавший для промышленного развития Сибири, он обладал незаурядным педагогическим талантом.
Лекции Михаила Антоновича Каныш начал слушать с третьего курса, и они, как и для всех студентов, были для него настоящим откровением.
Каныш не только своей отличной памятью, но и воображением впитывал каждую мысль лектора. Как его обрадовало однажды упоминание Михаила Антоновича об эоловых образованиях в киргизской степи, как еще принято было тогда говорить. Родные края словно приблизились к городу на Томи. А когда профессор уже вышел из аудитории, Сатпаев огорченно воскликнул:
— Почему лекции так быстро оканчиваются? Должно быть, рано звонок подают!
В 1960 году Каныш Имантаевич писал: «Его лекции, продолжавшиеся обычно с небольшими перерывами два или четыре часа, было легко записывать, они очень хорошо воспринимались слушателями. Все в них было прекрасно: и сама изящность лектора, и чудесный дар красноречия, и способность увлекательно и просто излагать сущность самых сложных научных истин… Ни одного лишнего слова, ни одной потерянной минуты — таков был стиль его лекций. Так же строго и предельно экономно был запланирован и распорядок всей его жизни».
Михаил Антонович своим примером научил Сатпаева ценить время. Днем в свободные от лекций часы Каныш просиживал в минералогическом музее или заходил в знаменитую университетскую библиотеку; вечерами склонялся над тетрадками и книгами в тихой своей комнатке.
Каныш читал так много и увлеченно, что у него по вечерам кружилась голова от усталости. Он штудировал геологическую литературу по плану, составленному для него Михаилом Антоновичем. Тщательно конспектировал лекции — тетрадки Каныша ценились у студентов на вес золота. Развивал математические навыки, упрямо решая задачи по курсу высшей математики. И находил время для художественной литературы. И думал о Баянауле, о степи.
Сатпаев никогда не был нелюдимым. И в институте он приобрел многих друзей. Очень сблизился с Михаилом Русаковым. Михаил Петрович уже был горным инженером, окончил Петроградский институт. Он приехал в Томск работать, но лекции Михаила Антоновича посещал вместе со студентами.
Они часто сидели рядом на лекциях, россиянин с рыжеватыми волосами и черноволосый степняк.
Училась в это время в Томске и Таисия Алексеевна Кошкина, поступившая в институт на два года раньше Сатпаева. Позднее, после окончания института, Таисия Алексеевна стала женой Каныша Имантаевича.
…Один за другим летели студенческие годы. Третий курс, четвертый. И вот на столе уже дипломный проект — «Геологические исследования и разведка на медь в Майнском месторождении Минусинского округа». Сатпаев был несколько огорчен, что ему пришлось работать не на материале родной степи. Но над дипломным проектом одного из любимых своих учеников шефствовал непосредственно Михаил Антонович, лучший знаток геологии Сибири. Он отлично знал Минусинский округ, Абакан. Еще в 1918 году завершил он работу о геологическом строении Абаканского железорудного месторождения. Усов передавал Сатпаеву свою классическую методику комплексных исследований, свое умение разбираться в конкретной геологической обстановке. Каныш относился к своему проекту очень серьезно. Он представлял, как применит эту методику в родной степи и степь откроет ему свои богатства.
Защита прошла отлично.
Наступил день прощания с Томским институтом.
Пройдет почти четверть века, и в Алма-Ату из Томска поступит телеграмма:
«Гордимся вами, воспитанником нашего института, верным сыном большевистской партии, государственным деятелем, избранником народа…»
А пока Канышу Сатпаеву исполнилось двадцать семь лет.
Он еще сохранял прежнюю худощавость, но посмуглел, окреп. Ему была очень к лицу форменная фуражка с перекрещенными молотками. «Умом и молотком» — вот международный девиз геологов. Правда, Канышу в этом девизе не хватало слов о любви к родной земле.
Здравствуй, Джезказган!
Кзыл-Орда, ставшая столицей Казахстана, удивила Каныша Имантаевича несоответствием ритма ее жизни и обликом захолустного среднеазиатского городка. Глинобитные дувалы — заборы, саманные домики, обращенные на улицу глухими безоконными стенами; редкие кирпичные особняки, спрятанные в садах с хаузами — водоемами; тополя и карагач не спасали от пыли, близость полноводной Сырдарьи не чувствовалась в раскаленном воздухе. Но дремотный на окраинах город был деловито оживлен в центре. Бросалось в глаза обилие табличек с названиями республиканских учреждений. В былых купеческих особняках размещались народные комиссариаты. Вдоль лениво журчащих арыков торопились люди с портфелями.
Побывав в Совете народного хозяйства, в Госплане, встретив немало знакомых, Каныш составил себе представление о новой жизни республики. И затевались и уже осуществлялись большие дела.
Шел передел пахотных и сенокосных угодий. Землю получали безземельные, а баи ее теряли. Их озабоченность, их страх перед будущим Сатпаев приметил даже на базаре. Утратив былую степенность и уверенность, аксакалы и карасакалы, седобородые и чернобородые, в бархатных тюбетейках и темных, уже начинающих выцветать халатах, собирались кучками у продавцов кумыса и дымящихся на пару мант. Что-то обреченное и злое было в их суетливых жестах, в их торопливых взаимных жалобах на судьбу.
Зато бедняки из союза «Косчи» приезжали со всех концов степи веселые, шли в любую республиканскую контору, как в родной дом, убежденные, что им во всем помогут.
Сатпаева особенно интересовали перемены в промышленности.
В кабинетах крайкома партии и Госплана разрабатывался первый перспективный пятилетний план. Цветная металлургия занимала в нем главное место. В конце 1925 года Феликс Эдмундович Дзержинский доложил на Московской губернской партийной конференции, что рудники Риддера восстановлены. Совет Труда и Обороны (СТО) принял решение о восстановлении Карсакпайского медеплавильного комбината, брошенного англичанами недостроенным. Хариузская электростанция, одна из
