А другая сторона? Это, главным образом, те же, кто 23 октября демонстрировал перед парламентом, потом отражал первую интервенцию, организовывал национальную гвардию. Однако их больше, чем прежде: к рабочей и студенческой молодёжи прибавились и старые рабочие, которые до тех пор поддерживали революцию только пассивно. Теперь с оружием в руках они встали на баррикады Чепеля и Кёбаньи.
Францишка с Марьяном ходили сегодня по укреплениям защитников города, разговаривали с командиром одного из участков, шахтёром, тяжело раненным в ноги, и с другими бойцами. Они вернулись в глубоком убеждении, что венгры будут сражаться до конца. Но концом этим — рано или поздно — скорей всего будет поражение.
Отец и сынВечером в нашей гостинице укрылись два венгерских бедняка из-под Будапешта. Днём они пытались навестить в задунайском госпитале второго сына, тяжело раненного на улице осколком снаряда, под вечер застряли в нашем квартале и ночью не могли продолжать путь.
Отец — маленький, худенький, иссохший, с запавшими щеками и блекло-голубыми глазами. Трудно понять, седая или светлая от природы меланхолическая щёточка белых усов. Выцветшая лыжная шапка наезжает на уши. Паренёк — лет шестнадцати-семнадцати, лицо тоже вытянутое, но округлённое беретом, глаза тёмные. Оба сидят внизу в швейцарской — неподвижно, с тем характерным отупением простых людей, которое мужиколюбцы принимают за смирение и фатализм. А это всего лишь страшная усталость.
Вторник, 6 ноября
В посольствеПо разным причинам я добрался сегодня до посольства позже остальных. По пути — неожиданность: танковая колонна разместилась на тихой улице Горького, в том числе один танк перед больницей и один прямо перед посольством. Этот последний производит впечатление пустого, зато на первом и вокруг него множество солдат, весёлых, хохочущих, болтающих.
В посольстве меня встречают перепуганные лица друзей. Танки въехали на улицу Горького минут пятнадцать назад, и как раз этот весёлый пустил автоматную очередь по окнам посольства. В секретариате посла разбитые окна, осыпавшаяся извёстка. К счастью, ни в кого не попали, но ещё бы чуть-чуть… Советник старательно собирает сплющенные пули.
Говорят, это не единственный сегодня случай обстрела посольств. То же самое было с югославским, где погиб первый секретарь, и, кажется, с египетским.
ПартбилетыРадио-Будапешт непрерывно передаёт весёлые мелодии из оперетт. Но собравшийся вокруг репродуктора персонал гостиницы глядит уныло.
Зыгмунт утешает: скоро стрельба кончится, наступит спокойствие — но их-то, оказывается, и пугает, что будет потом. Все они во время революции сожгли перед поверженным памятником Сталина свои партбилеты — билеты миллионной партии.
— Что теперь с нами сделают?
Зыгмунт не слишком убежденно успокаивает: ничего, мол.
Старушка-уборщица вздыхает:
— Пусть уж будет эта партия, только бы никого в неё не загоняли…
БетховенВечером мы вылезаем на крышу и глядим на зарева над городом. Их много, они окружают нас со всех сторон. Только что начавшийся дождь не гасит пожаров.
Каждые несколько минут перед нами сверкает молния, потом раздается гром. Это артиллерийская гроза — а начнись природная, мы её не заметили бы за грохотом войны.
Среда, 7 ноября
Как мы ходим по городуВойна продолжается. Ни на миг не умолкает. Страдание продолжается.
Не было дня, чтобы мы не вышли в город, не заглянули войне в глаза.
Но ходим мы странно. Никто нас этому не обучил, это пришло само и уже кажется нормальным. В редкие мгновения иронического самоконтроля мы осознаём, что, веди мы себя так в иной жизни, нас приняли б за сумасшедших.
Зыгмунт:
— Представьте себе, что мы осторожно, гуськом, прижимаясь к стенке, идем по улице Фоксаль. Доходим до угла. Первый осторожно выглядывает, остальные ждут. Порядок, танков нет. И — бегом через дорогу на другую сторону. И в подворотню. Оглядываемся: никто не остался? Прислушиваемся: откуда стреляют? И снова осторожно, гуськом, прижимаясь к стенкам — до следующего угла…
ПромахИ всё-таки нет места безопаснее улицы.
Вот мы сидим в столовой гостиницы — то ли высокий полуподвал, то ли низкий первый этаж, — как вдруг раздается треск, свист, над нашими головами пролетает хорошенькая пуля и вплющивается в противоположную стену.
За минуту до этого один из нас стоял прямо там.
ПоложениеПоложение, насколько мы можем судить, таково: советские войска в Будапеште продвигаются вперёд; овладев необороняемыми кварталами, они начали бои там, где венгры защищаются. Центры самого упорного сопротивления в Будапеште — Кёбанья и рабочий Чепель, «красный Чепель», как его называют. На Чепеле, кстати, есть оружейные цеха — там, говорят, взялись за производство противотанковых снарядов. Бои идут также за транспортные артерии центра города — Ференц-кёрут и Ленин-кёр.
Где советские войска окончательно овладели положением, там авоши проводят обыски и аресты. Слышно, что начались грабежи магазинов и другие эксцессы.
В провинции ещё защищается Дьёр, не прекращаются бои за Сталинварош (Дунапентеле, «венгерская Новая Гута»).
Где-то ещё действует радиостанция коммунистического Сопротивления — радио имени Райка.
Русские бросают в бои новые танковые подразделения.
Четверг, 8 ноября
Дым над городомСо дня на день мы расширяем круг своих путешествий по Будапешту.
Сегодня весьма запутанным путём нам удаётся добраться до берега Дуная и через цепной мост в Буду.
В разных точках города ещё идут бои, но уже много улиц, усмирённых полностью. Теперь советские танки развозят по ним призывы коменданта города генерала Гребенника, а также газету ЦК партии, которая вчера вышла под названием «Сабад Неп», а сегодня — «Непсабадшаг». На газете поставлена цена — 50 филлеров, но солдаты раздают её бесплатно.
Итак, мы добираемся до цепного моста Ланхид — единственного действующего изо всех, соединяющих обе части столицы. Подходы к мосту утыканы артиллерией и бронемашинами, из-за них выныривает несколько до зубов вооружённых фигур. Это, однако, не русские — те тоже недалеко, но предпочитают роль пассивных наблюдателей. Мы имеем дело с отечественным оплотом оккупации — функционерами возрожденного AVH.
Они предупредительно вежливы. Возвращая паспорта, отдают честь и щёлкают каблуками.
Мы быстро проходим по неповреждённому, только очень иссечённому выстрелами мосту. Под ногами хрустят ружейные гильзы.
Мы углубляемся в старые, узкие, ползущие под гору улочки Буды. Сташек, лучший знаток этих мест, проводит нас к знаменитой Рыбацкой башне. Прямо возле старинного здания знакомый вид: танки. Они отдыхают, небрежно разлегшись, но кругом полно следов их бурной деятельности — хоть бы эта трещина на стене церкви…
Мы глядим с Рыбацкой башни вниз, на неласковый, не похожий на себя Будапешт. Медленно катится покрытый гусиной кожей Дунай. Дома за рекой рассыпались в разные стороны, словно хотят бежать из города. Но пожары наступают им на пятки, заходят с флангов, отрезают отступление.
Кто-то рядом называет пожары по имени:
— Это Чепель. Тот — Уйпешт. А это Кёбанья.
В то же мгновение вспыхивает новый пожар. Дым — сначала белый, густой, как тесто, потом темнеет и чёрной струей хлещет в небо, и так уже закопчённое. Горит где-то в центре.
ГоспитальВ госпиталь мы попадаем случайно. Нас ведёт санитарка, встреченная у Рыбацкой башни.
Госпиталь этот необычный: он спрятан под землю и бронирован железобетонными плитами. Когда-то это был военный лазарет, и после 45-го года он не использовался. В начале революции группа врачей и санитарок ввела его в действие за одни сутки. За следующие он наполнился ранеными и больными.
Врачи ведут нас по палатам и по коридорам, где тоже стоят койки. С гордостью показывают они сложные агрегаты, благодаря которым подземному госпиталю не грозит нехватка воздуха или света. В одной палате мы видим, как в вены смертельно истощённого человека течет из стеклянных трубочек живительная кровь.
— Это польская кровь, — говорит врач, бледная, худая девушка с подведёнными от усталости глазами.
В другой палате — неожиданность. В военном госпитале нет родильного отделения, но как же не принять роженицу? Это произошло в ночь под воскресенье, 4 ноября. Скрюченная, сморщенная личность, явившаяся на свет в такое необычайное время, энергично крутит ножками.
— Самый юный боец Сопротивления, — роняет кто-то из нас.
Девушка-врач улыбается — впервые с момента нашего знакомства. Ей как будто хочется о чём-то спросить, но она так и не спрашивает — ни сейчас, ни после.
