А в доме Готлиба работали строители и делали в левом крыле флигель для брата, который приезжает пожить сюда, ибо вошел брат в долю в парфюмерне. И отпраздновали новоселье, ибо до тех пор не праздновал Готлиб новоселье, ибо лишь сейчас достроился дом, когда он привез возлюбленного брата. Готлиб стал совсем другим человеком. Даже бороду переиначил. Увидела я братьев и рассмеялась, ибо вспомнила рассказ Минчи о ее первом приезде в дом свекра. За обедом вынул Готлиб письмо и сказал жене: чуть не позабыл, пришло письмо из Вены. И спросила: есть ли вести в нем? И сказал он: нет вестей, только поздравление с новосельем. И матушке его ни хуже, ни лучше. Поняла я, что о Мазале речь, ибо слышала я, что заболела его матушка и отправился он в Вену проведать свою матушку. И вспомнила я день, когда сидела у него, и приятно было мне сие воспоминание.
После обеда вышла Минчи со мной в сад. Сидя с невесткой, не собралась с силами, а сейчас вспомнила былые дни. — Урод, — крикнула она внезапно, и песик прыгнул к ней. Чуть не испугалась я. А Минчи любовно погладила его по голове и сказала: Урод, Урод, Урод, сыночек. — Хоть я терпеть не могу собак, провела я рукой по его шерстке и погладила. Пес глянул на меня подозрительно, а потом довольно затявкал. Обняла я Минчи, и Минчи поцеловала меня.
В нескольких шагах от нас стоял большой дом. Не стихали в нем детский гомон и женский голос. Солнце заходило и окрасило вершины деревьев, и внезапно подуло холодным ветром. — Жаркий был денек, — сказала Минчи тихо, — миновало лето. Ох, не выношу я этого шуму. Как они приехали — стихли голоса птиц в саду. — Пес снова залаял, и Минчи сделала ему гримаску: что тебе, Урод? — И сказала мне: заметила ли ты, Тирца, что пес лает на письмоносца? — У нас нет собаки, — сказала я, — и писем мне не пишут. — Минчи не обратила внимания на меня и мои слова к сказала: когда уезжала невестка и сообщила мне о своем возвращении, письмо в срок не пришло, но залежалось на заборе, а на конверте написал письмоносец: из-за пса не смог доставить письмо в дом. Умница ты моя, Урод, иди сюда, — кликнула Минчи пса и снова погладила его по шерстке.
Сумерки объяли нас, и в окнах вспыхнул свет. — Пошли домой, Тирца, пора готовить ужин, — сказала Минчи и на ходу добавила: и Мазал скоро вернется. — И обняла меня. И вошли мы в дом. Работники парфюмерии пришли вечером поздравить господ, потому что не приходили днем, когда выли все гости. Минчи накрыла им стол. Когда ублажили себе сердце вином, запели работники. Работник, которого выпустили из холодной, веселил нас рассказами, услышанными от арестантов. Готлиб, как обычно, почесывал нос. Посмотрела я на Минчи, и на лице ее видны сила и энергия, а грусти не видать.
Прошел праздник, и осеннее небо нависло над городом. Отец был занят делами и не приходил обедать домой. В те дни я научилась любить осень и роскошь ее силы. Вид темного леса и медь его листвы стеной окружили лик мира.
Снова начались мои занятия на курсах. На этот год водили нас учителя по школам — попробовать наши силы в преподавании. У меня таланта не прибавилось, поэтому я делала то, что велено.
Господин Мазал вернулся в город. Договорился он с учеными собрать материалы по истории нашего города. И сейчас он копает на погосте и ищет старинные вещи во прахе. Этой работе он посвятил себя без остатка. Позвал его директор семинара преподавать на курсах, потому что забылся Капирмилх, но не ответил Мазал на призыв.
В то время приехала к нам сестра отца — глянуть на юношу, который сватов посылал к ее дочери. Тетя не похожа на отца, любила жизнь.
— Рад я, дочка, — сказал мне отец, — что по вкусу тебе тетка. Хоть и хорошая она женщина, мила и обаятельна, но у меня к ней душа не лежит. Может, из-за тебя я на нее сержусь. — И не объяснил.
Шли последние осенние дни, и тетка вернулась к себе домой. Полями вернулась я со станции. Стихли свистки паровоза, картошку уже выкопали, и обнаженные поля поблескивали под желтым солнцем, и калина пленяла глаз. Вспомнила я сказку о калинке и утратила покой.
Шла я мимо крестьянской избы, летом я покупала там овощи. Дали мне крестьяне букет астр. Взяла я эти осенние цветы и пошла дальше. И по пути увидела я, что недалек дом Мазала, и подумала: зайду-ка я, поздороваюсь, потому что не видела я его с тех пор, как он вернулся. Мазала дома не было, старая служанка сидела на завалинке и ждала его возвращения. Из-за внука, из-за Капирмилха, оставила она дом своего хозяина и ушла жить в деревню, а сейчас привезла осенний урожай в город и решила его проведать. И остановила меня старуха и рассказала много хорошего о своем господине — Мазале. Радостно было слышать хвалу ему. Положила я цветы на его пороге и ушла.
Через несколько дней получили мы подарки от тетушки. Даже Килю вспомнила тетушка и прислала ей новое платье. Увидел отец и сказал: подарки послала, а когда мать твоя умерла, не захотела приехать и за тобой присмотреть. Так узнала я, за что сердился отец на тетушку.
Прошла осень. Темная муть затянула небесную твердь, и облака потянулись по ней. Дождь моросит весь день, и крыши домов блестят. Последние увядшие листья сносят потоки дождя, и противная мрачность властвует в мире. Тучи, и ветер, и дождь, и холод. Капли дождя остывают и замерзают и бьют по телу, как иголки. В дому разожгли печку, и паклей с крыши проложила Киля окно. Печь топится весь день, и Киля стала стряпать зимние кушанья. Пошел снег. Дороги замело, и колокольчики саней зазвенели радостно. Вышла я с курсов и вижу: девицы несут на плече железные коньки — идут кататься на реку. И меня сманили, и я поддалась. Купила себе коньки и каталась с ними. Снег лежал на замерзшей земле, и дровосеки рубили дрова на улице, и запах чистого воздуха смешивался с запахом опилок и расколотых дерев. Мороз крепчал, и снег скрипел под ногами прохожих. А я бегу себе с девицами мчаться по реке на коньках.
Хороши были дни, когда я каталась на коньках. Тело мое окрепло, и глаза как бы распахнулись, как бы слетели с них облака грусти, и плоть моя исцелилась. Я ела с аппетитом и за книгой тела своего не чувствовала. Иногда вернусь домой, а Киля стоит, ссутулясь, подойду к ней тихо и вдруг подыму ее одним махом. Напрасно кричала Киля, коньки мои звенели и заглушали ее голос.
Но недолго длились эти дни. Хоть солнце не вышло, снег стаял. Пришла я к реке, а там никого нет. Лед почти растаял, и на льдинках сидят вороны. Почувствовала я: колет сердце. Врач дал мне лекарство и запретил переутомляться на курсах. И сказала я: ах, сударь, ведь я в этом году кончаю курсы. И сказал он: коль так, приведется тебе учить иноверцев только через год. А я из-за катания на льду с подружками почти полюбила курсы. Миновало веселье, миновала любовь.
В это время очищали дом перед Пасхой. Достала я старые книги из шкапа проветрить. И все книжки с порченым переплетом решила отнести к переплетчику. И нашла я в шкафу «восток», что висел в дому отца мамы, и положила я его в ранец вместе с книгами, чтобы занести к стекольщику: стекло треснуло, и золотая рама пообтерлась, и шелковый снурок, который привязала покойница мама, чтобы вешать его на стенку, порвался. Не успела я выйти, пришла портниха и принесла мне новое платье, весеннее платье. Надела я это платье и больше не снимала. Надела я шляпку и пошла с книгами и с «востоком» к переплетчику и стекольщику. Я у переплетчика, и входит Мазал. Увидел Мазал книги, что я принесла, а «восток» был завернут в бумагу, и спросил Мазал: а что это за книга? И развернула я бумагу и сказала: повремените, сударь. И взяла снурок, что повязала себе на руку, когда встретил меня Мазал с собакой, и привязала снурок к «востоку» и повесила его на стенку. Увидел Мазал и изумился. И прочла я написанное на «востоке»: «Блажен тот, кто тебя не забудет». Мазал опустил голову. Я заалела, и глаза наполнили слезы. Вдруг захотелось мне заорать: ты опозорил меня, а потом хотелось рухнуть перед ним на колени. Я заторопилась и, не задержавшись, вышла из мастерской. Вышла я, а Мазал тут, рядом. И засмеялась я, и заплакала в голос, и сказала: знайте, сударь, — и почти захрипела и устыдилась своего голоса. И взял Мазал мою руку, и его рука дрожала, как его голос. И осмотрелся он туда и сюда и сказал: так нас увидят. Утерла я слезы и прическу поправила. Но дух не успокоился. — Пусть увидят, — сказала я, — все равно мне. — Шли мы несколько минут и дошли до улицы, где наш дом, и Мазал сказал: а вот и дом барышни. Посмотрела я ему в глаза и сказала: не пойду домой. Мазал молчал. А я не знала, куда я иду. Много слов в сердце моем, и боялась я, что уйдет Мазал, а главное я ему не скажу. Тем временем вышли мы за город и оказались в лесу. Кустарник в лесу почти распустился, и листики берез выглянули, и новое солнце озарило лес. И сказал Мазал: вот и весна пришла. И глянул Мазал мне в лицо и понял, что рассердил меня своими словами. И провел рукой по голове и вздохнул.
Сижу я на коряге, а Мазал в смущении что-то лепечет. Увидел он мое платье, весеннее платье, и сказал: дерево еще сырое, а платье барышни тонкое. Я и сама знала, что дерево сырое, а платье тонкое. И все же не встала я и наслаждалась мучениями своими. А Мазал побледнел, глаза потухли, и на губах порхала странная усмешка. Подумала я: сейчас спросит, прошел ли укус собаки? И очень тяжко мне на сердце. И вдруг я ощутила неведомое мне доселе счастье, чудное тепло разлилось по телу, молча разгладила я свое мягкое платье. Почудилось мне, что человек, с которым я сижу в лесу в начале весны, уже признался предо мной. И удивилась я, что он все говорит, и говорит, и говорит: я слышал твой голос ночью. Неужто была под моим окном? И сказала я: под окном не была, но на ложе своем по ночам звала тебя. Все дни я думаю о тебе. Твои следы искала я у могилы мамы. Минувшим летом я положила цветы на твой порог, а ты прошел и цветы не заметил.
